Герман Дейс - САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

• Название: САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА
• Автор: Герман Дейс
• Жанр: Фэнтези

Самый поразительный роман современности, созданный на стыке различных жанров.

---

 «Эх, Жорка, - продолжал мысленно оппонировать ругающемуся соседу бывший морской штурман, машинально памятуя про завтрашний день с очередным визитом к жгучей блондинке, - к чему все эти выспренние монологи и гневные тирады на тему, не касающуюся нашего простого приземлённого бытия так же, как не касается Фобос (134) орбиты Юпитера? И вовсе они ни к чему, потому что толку от них – голый нуль. Ведь недаром капиталисты придумали свободу слова, поскольку без неё крах, как в семнадцатом. Вот и Жорка, вместо того, чтобы молча завалить какого-нибудь московского демократа из обреза, сейчас спустит пар, а завтра будет спокойно похмеляться огуречным рассолом…»

 Тут просыпался Семёныч и начинал повествовать об одном своём приключении, когда он ездил отдыхать в санаторий. Где вместе с ним отдыхали один Герой Советского Союза и три народных артистки то ли из Казанской оперы, то ли из Рижского варьете. С героем Семёныч пил брудершафты, с артистками спал по очереди. Потому что до групповухи сразу с тремя он в этот вечер ещё не допился.

 Когда Семёныч завершил своё повествование – Жорка в это время спал – Варфаламеев выдал очередное хокку:

 «Вино и любовь
 Пьём, не чувствуя вкуса
 Яда похмелья».

Глава 56

 Зима в том году наступила поздно. Семёныч даже успел перекопать кусок целины на задах своего участка, и случилось это аккурат перед днём одной из бывших советских конституций (135). А Сакурову достало сухой бесснежной погоды покрыть крыши сараев новым шифером и переделать коптильню. Рядом, пока Константин Матвеевич ладил новую керамическую трубу к подземному борову, крутился Мироныч и заранее требовал ровно половину всего копчёного мяса, которое ожидалось от новой партии поросят, борзо подрастающих в тёплом свинарнике.

 «Это ещё хорошо, что я, как бывший честный партиец, не ставлю вас на проценты, - нудил старичок, - потому что мы, бывшие честные партийцы, не признаём никаких буржуйских методов. Но это не значит, что мы отреклись от главного библейского правила, гласящего про долг, который платежом красен…»

 «Говорить ты стал – просто заслушаешься! – перебивал старичка Жорка, присланный Семёнычем к соседу с известной просьбой насчёт выдачи запасного горючего для опохмелки. – Вот я тебе сейчас сломаю новую челюсть, и попробуй тогда прошамкать про органический синтез марксистко-ленинской идеологии с библейским учением под патронажем известного русского фольклориста товарища Ванеева».

 «Но-но!» - на всякий случай отодвигался от контуженного односельчанина бывший честный партиец, на всякий же случай прикрывая новую челюсть хилыми лапками бывшего паразита-номенклатурщика.

 «Погодка-то, а? – подстрекательски подмигивал бывший интернационалист бывшему морскому штурману. – И работы сделаны, и дома всего полно. Самое время освежиться стаканчиком, другим, третьим и так далее до полной прострации, каковая прострация даст возможность отдохнуть и телу, и душе, и мыслям от дел суетных, скорбных и мерзких одновременно. Ну?»

 «А меня и уговаривать не надо, - подлез Мироныч, продолжая прикрывать новую челюсть, - пойдёмте ко мне, там и освежимся».

 «У тебя сидеть – как в гробу, - отмахнулся Жорка, - ты какого хрена свою избушку каждую осень заколачиваешь? Да ещё лампочку выкручиваешь? И кругом по полу всякий хлам раскидан. Я давеча, когда последний раз заходил к тебе, обо что-то споткнулся и чуть шею не свернул».

 «Это крысы, - словоохотливо объяснил старичок, - разбрасывают по дому всё, что раньше лежало на местах. А давеча вы споткнулись о мою старую челюсть, потому что я её до сих пор найти не могу».

 «Ага! И теперь я тебе должен ещё сто долларов!»

 «Ну…»

 «Вот тебе, Жорка, двухлитровая банка с горилкой и катитесь на хрен!» - встрял в дружескую беседу соседей Сакуров.

 «Ну, нет, братан, без тебя мы никакой пьянки организовывать не будем!» - весело возразил Жорка.

 «Так я же всё равно не пью!»

 «А поговорить?»

 «С тобой говорить – только нервы портить. Как на митинге…»

 «Обижаешь! Пошли. Будут военный со своим домашним вином и Семёныч с супругой».

 «Мне только компании дуры Петровны не хватало…»

 Зависли в полдень у Жорки.

 Мироныч притащил балалайку, но старичку пообещали засунуть её ему в задницу, если не угомонится, и тот налёг на дармовую закуску. Семёныч притаранил литровую бутылку водки из запасов Петровны, а Варфаламеев обещал порадовать компанию новыми переводами Басё.

 После первых трёх самогона, двух водки и одной вина народ повеселел и принялся беседовать. Петровна басом ругала Сакурова за то, что тот не возит ей из города всякую снедь, Мироныч, забыв об угрозе, затренькал на балалайке, Семёныч принялся повествовать про одного грузина, с которым подружился во время давнишнего своего отпуска, Варфаламеев помалкивал, а Жорка с военным принялись митинговать.

 Жорка, как всегда, ругал власть и дураков соотечественников, военный призывал всех переодеть в серые халаты и построить в колонну по четыре с руками за спиной.

 «Нет, ты посмотри, что твориться! – выступал Жорка, размахивая пустым стаканом. – Рабочие места сократили почти на девяносто процентов, кругом сплошные менеджеры по рекламе с продажами, эти получают в конвертах, а те – шиш без масла! Взять, к примеру, шахтёров. Деваться им со своих шахт некуда, а их там породой давит. Но они продолжают кряхтеть за триста долларов в месяц. А уголёк-то нынче почём? Хрен укупишь! Зато владельцы шахт покупают виллы с замками за границей, а дуракам шахтёрам вместо новой вытяжной вентиляции повышение норм выработки за те же триста долларов в месяц. Которые, кстати, последнее время при попустительстве гугнявого премьера и алкаша президента выдавать регулярно перестали. То есть, стали регулярно не выдавать. Зарплату, то есть, за которую по двести шахтёров теперь ежегодно под землёй гибнет. Месяц не выдают, два, десять, а дураки шахтёры на работу всё ходят и ходят, на-гора уголёк выдают, незнамо чем питаются сами и питают семьи, снова под породой дохнут, но зарплаты всё нет. А там, глядишь, и владельцев след простыл, потому что они давно граждане не то Израиля, не то Филиппин с Тегусигальпой (136). А почему нет? Ведь если сначала шахтёрские бараны согласились лезть под землю за триста баков, то почему им не делать это бесплатно? К тому же никто из этих баранов даже и мысли не держит такой, чтобы пришить охреневших от безнаказанности хозяев или хотя бы организовать стачку. Ведь в нормальных странах так и делают – бастуют, то есть, – но нашим про такое дело даже невдомёк. А почему? Да потому что для этого надо, в первую очередь, хотя бы организоваться. Но как могут организоваться наши бараны, которые и профсоюз то нормальной соорудить не в состоянии, потому что друг друга терпеть не могут? Вот хозяева и борзеют, и своих рабов за людей не считают. И правильно делают, потому что, какие это люди? Ведь наши люди не то, что профсоюза, банды нормальной сколотить не могут. Поэтому мафия кругом или кавказская, или азиатская, или – смешно сказать – вьетнамская. А наши, если и сообразят шайку, где больше одного человека, то на следующий день после первого гоп-стопа друг друга поубивают при дележе добычи или выяснении вопроса – кто в шайке главный?»

 «Всех в серые халаты! – размахивал своим пустым стаканом военный. – В колонну по четыре, руки за спину и марш-марш на баррикады! Чтобы строить дороги и виселицы! А за виселицами чтобы батарея стояла под моим личным командованием. Или фабрика по производству тары для овощей. Но чтобы тоже под моим личным командованием! Я бы туда сына взял главным инженером, а то он с армии пришёл, а на работу устроиться не может. Потому что в ментах полный комплект, а грузчиком за сто долларов в месяц он работать не хочет… Но эти чтобы марш-марш промеж виселиц, а я бы выбирал – кого на баррикады, а кого ко мне на фабрику. Или на батарею, чтобы пушки чистить…»

 «Барыня, барыня, сударыня барыня», - наяривал на балалайке Мироныч.

 «А я ему: ты зачем распредвал проволокой обвязал? – втолковывал медитирующему Варфаламееву Семёныч. – Это, я говорю, только грузины могут так распредвал чинить, а у нас положено…»

 «Хорошо сидим», - думал Сакуров, лениво прихлёбывая душистый чай с добавлением каких-то синтетических ягод. Петровна ушла к тому времени в сортир и уже минут двадцать отсутствовала. В принципе, она могла или провалиться в выгребную яму сквозь ветхий настил, или заснуть в сортире, или уйти домой по-английски. Но никого, и Семёныча в первую очередь, это не волновало.

 «А что творится в информационной среде? – продолжал митинговать Жорка, размахивая уже бутербродом. – Сплошная похабщина в адрес советской власти и товарища Сталина. Причём похабщина без альтернативы, потому что свобода слова у нас, как новая русская колбаса, очень сильно дерьмом отдаёт. И получается, что правду от коммунистов можно услышать только в ихних кулуарах, а дерьмо от одного из главных антисоветчиков гандона Осмолова – по радио и телевизору. При этом, плюясь дерьмом на советскую власть с товарищем Сталиным, господин Осмолов таки любит поговорить за толерантность, каковой термин он якобы сам первый придумал. Но какая сейчас к чёрту толерантность, или терпимость (137), если в Москве не осталось ни одного предприятия, где раньше трудились разные общества инвалидов. Зато сколько вони о том, как мало данные инвалиды зарабатывали во время империи зла на этих, ныне закрытых, предприятиях. А вот сейчас инвалидам благодать: хошь, на своей коляске частным извозом занимайся, хошь, театр положений с глухонемыми актёрами открывай, хошь, в переходе сиди, ни хрена не делай и толстей за счёт щедрых подаяний от преуспевших граждан. Только наши преуспевшие подавать не сильно спешат, да и в переходе, если ментам не заплатить, долго не посидишь. Но всё равно: каждый день только и слышишь по нашим сраным каналам СМИ о возрождении в дерьмократической России таких явлений, как милосердие и благотворительность. А в больнице тебе даже аппендицит без предварительного барашка в лапу хирургу резать не станут. Мне недавно харю так разукрасили, что соседка, увидев меня с такой, раньше времени родила. А жена вызвала скорую. Отвезли меня куда надо, а там двадцать баков за рентген и ещё тридцать хирургу, чтобы три шва наложил. А в коридоре бомж обмороженный в натуре подыхает. И никому из этих, которые клятву Гиппократа давали, до этого бомжа никакого дела нет. А чё, гогочут, глядя на подыхающего бедолагу, пущай сначала за него милиция денег заплатит, потому что это их клиент, а только потом мы что-нибудь начнём делать…»