Эдуард Володарский - Штрафбат

• Название: Штрафбат
• Автор: Эдуард Володарский
• Издательство: Вагриус
• Жанр: О войне
• Год: 2004
• ISBN: 5-475-00043-3

Роман известного писателя и сценариста Эдуарда Володарского посвящен бойцам штрафных батальонов Красной Армии во время Великой Отечественной войны. Их называли «отверженными» — дезертиров и окруженцев, уголовников и «политических» тех, кто имел вину (подлинную или мнимую) перед Родиной и должен был искупить ее кровью. Шансы штрафников выжить в первом же сражении были минимальны — в лицо им стреляли немцы, а в спину, в случае попытки отступления, — заградотряды НКВД. Но они шли в бой не подгоняемые чекистскими стволами а ведомые воинским долгом и любовью к России. Таковы герои романа: разжалованный комбат Твердохлебов, вор в законе Глымов и добровольной примкнувший к штрафникам священник Михаил…

Роман Э. Володарского лег в основу одноименного телесериала — одного из лучших фильмов о войне, снятых за последние годы.

---

— Ну все обшарили — пусто!

— А продавщица-то где? Она-то куда делась?

— Поди знай! Может, он ее с собой уволок…

— Ну, падла, попадись он мне…

— Ладно, Иван, поехали. Гаврилина для охраны оставим до утра, а утром пусть следователь разбирается.

— А здесь чего? — Дверь в кладовку распахнулась, и на пороге возник милиционер, оглядел кладовку, прошел несколько шагов внутрь.

Продавщица дернулась, напряглась, и тотчас острие ножа слегка вонзилось ей в шею, и широкая ладонь Глымова еще крепче зажала рот девушке.

— А все цело, — сказал милиционер и вышел из кладовки. — Видно, не успел.

— Тогда поехали. Гаврилин, смотри в оба. И не спать! Вдруг он вернется. До утра недолго — часа два.

Хлопнула дверь. Милиционеры вышли. Один остался.

— Засохни. Пикнешь — зарежу, — шепнул Глымов девушке. Отпустил ее, пошел бесшумно к дверям кладовки, приоткрыл дверь.

Милиционер сидел у кассы боком к Глымову, курил и пускал к потолку аккуратные колечки дыма.

Неслышно, как кошка, Глымов подошел к нему и, когда милиционер почувствовал что-то и повернул голову, Глымов полоснул его ножом по горлу. Глухо ударилось об пол упавшее тело, быстро пополз ручей темной крови…

А потом он приехал к другу. Было утро. Глымов спрыгнул с трамвая, прошел к трехэтажному длинному строению барачного типа. Вошел в подъезд, поднялся на второй этаж. Посмотрел на табличку: «Петуховым звонить один раз, Цветковым — два раза, Глухаревым — три раза, Полторацким — четыре раза, Кауфманам — пять раз, Зубковым — шесть раз». Глымов нажал кнопку звонка четыре раза. Подождал. Наконец дверь открыли. На пороге стоял парень лет двадцати пяти, в майке и сатиновых шароварах.

Глымов сгреб его за майку, рывком вытащил на лестничную площадку и захлопнул дверь. Прижал парня к стенке, спросил глухо:

— Ты мусорам заложил?

— Ты че, Антип, сдурел? — В глазах парня заметался безумный страх.

— Откуда они про магазин прочухали? Только ты знал, сука…

Глымов ударил. Снизу вверх, под сердце. Парень охнул и осел на пол. Глымов вытер о край его майки лезвие ножа, спрятал в карман бобрикового пальто и пошел к лестнице…

А отцу Михаилу снилось венчание. Перед ним, облаченным в парчовую ризу, стояли молодой парень и девушка в белом платье. И церковь была полна празднично одетых людей с просветленными лицами. И лики святых смотрели на отца Михаила…

Он спал в блиндаже комбата и оглушительно храпел. Он лежал на спине, выставив кверху лопату бороды, и выдавал такие рулады, что Глымов проснулся, подошел к нему, потряс за плечо.

— Слышь, отец, ты своим храпом всех святых на небесах перебудил.

— А? Что? — Священник почмокал губами, глядя на Глымова, прохрипел: — Изыди! Не то прокляну! — И глаза его закрылись, и мощный храп возобновился.

— Петрович, ты ему кляп в пасть воткни, — сонным голосом посоветовал ротный Балясин.

Но поспать все равно не удалось. В блиндаж ввалился рослый офицер в капитанских погонах. Это был Вячеслав Бредунов.

— Где комбат?! — зычно спросил он.

— Здесь я. — Твердохлебов сбросил шинель, поднялся. — Не дали поспать, черти…

— Разрешите доложить, товарищ комбат. Командир артдивизиона капитан Бредунов. Буду с вами отражать атаки немецких танков!

— Отражать… Ишь ты, какой бравый. — Твердохлебов недовольно посмотрел в нахальные глаза Бредунова.

— Мне нужно двадцать человек к батареям.

— Зачем?

— Снаряды подносить, артиллеристам помогать. Своих людей у меня не хватает. Комплект неполный, — объяснил Бредунов.

— Для этого ты спозаранку приперся? — удивился Твердохлебов.

— А если бой сейчас начнется?

— Не начнется. Немец не такой дурак, как мы, он поспать любит, — вздохнул Твердохлебов, зачерпнул кружкой из кадки воды, выпил. — Ладно, будут тебе люди.

— И надо бы обсудить совместные действия, — сказал Бредунов.

— Давай обсудим. — Твердохлебов оглядел спящих в блиндаже солдат, рявкнул: — А ну, все посторонние из блиндажа на свежий воздух — быстро!

Солдаты медленно просыпались, подбирали шинели и бушлаты, оружие, плелись к выходу, еще сонные, равнодушные ко всему происходящему. Последним вышел отец Михаил, зевая и пятерней расчесывая густую бороду.

Бредунов проводил его изумленным взглядом:

— Откуда у вас священник взялся? — спросил он с улыбкой.

— От сырости, — ответил Твердохлебов. — Ты не удивляйся, капитан, у нас тут, как в Ноевом ковчеге — каждой твари по паре.

Утром к батареям притопали двадцать штрафников во главе с Балясиным. Балясин козырнул молоденькому старлею:

— Прибыли вам в помощь. По приказанию командира батальона бывшего майора Твердохлебова Василь Степаныча.

— Располагайтесь, ребята, — радушно улыбнулся старлей, глядя на священника. — А это чудо откуда?

— Так и знал, что спросит, — прогудел отец Михаил. — Ты что, священника никогда не видел?

— Видел, конечно. На гражданке. В мирной, так сказать, жизни. Но вот на фронте…

— Значит, пришла пора и нам на фронте объявиться. Еще что спросишь?

— Ничего, — вновь обезоруживающе улыбнулся старлей. — Зовут меня Игорь. Надо по четыре человека на орудие. Чтобы бесперебойно снаряды подносить. Кто у вас старший?

— Я буду за старшего, — сказал Балясин.

— Вот и распредели.

Артиллеристы сидели в укрытии, уплетали тушенку с хлебом. Рядом со старшим сержантом лежала на телогрейке гитара. Приподняв маскировочный полог, заглянул Леха Стира, стрельнул глазками туда-сюда, спросил:

— Расчет третьего орудия первой батареи?

— И первого, и второго, и третьего тоже, — отозвался один из артиллеристов.

— Значит, мы к вам, кореша. Давай сюда, мужики. — Стира спустился в укрытие. — Ого, и гитара есть? Шикарно живете, мужики: тушенку лопаем, под гитару поем.

— И пляшем, — добавил другой артиллерист. — Закусить не желаешь? — И он протянул Лехе банку с тушенкой и алюминиевую ложку. — Не побрезгуешь?

— Да ни в жисть. — Леха схватил ложку, стал выскребать остатки тушенки. Следом за Лехой вошли Савелий Цукерман, Сергей Оглоблин, Родион Светличный. Последним в укрытие спустился отец Михаил, и у артиллеристов челюсти поотваливались.

— Только не задавать вопросов, откуда взялся священник, — предостерегающе поднял руку отец Михаил. — У меня рога скоро вырастут от этих вопросов.

Двое артиллеристов засмеялись. Потом один сказал:

— Молиться будем?

— Это кто как желает, — ответил отец Михаил. — Только молитва, идущая от души, доходит до Господа… — Он увидел гитару и потянулся к ней. — Ну-те-ка, ну-те-ка… — Отец Михаил взял гитару, провел пальцем по струнам и сразу стало понятно, что священник — опытный гитарист.

— Святой отец, вы и на гитаре бацать можете? — спросил Леха Стира.

— Могу, заблудшая твоя душа, могу…

— Нет, вы поняли, фраера, что значит наш, советский священник, а? — торжествовал Леха.

— Что желаете услышать? — спросил отец Михаил.

— «Мурку» давай! — потребовал Стира.

— «Мурку» тебе исполнять будут на малине, куда ты попадешь, если жив останешься, в чем я сильно сомневаюсь, дитя мое, — ответил отец Михаил и запел:

В час роковой, когда встретил тебя,
Трепетно сердце забилось во мне,
Страстно, безумно тебя полюбя,
Был я весь день, как во сне.
Сколько счастья, сколько муки,
Ты, любовь, несешь с собой.
В час свиданья, в час разлуки
Дышит все тобой одной…

Голос у отца Михаила был красивый, и пел он почти профессионально.

И хозяева, и гости невольно заслушались. А отец Михаил вдруг сменил ритм и зачастил, хитро подмигивая солдатам:

А на последнюю да на пятерку найму я тройку лошадей
И ямщику я дам на водку пять серебряных рублей!
Кого-то нет, чего-то жаль, и чье-то сердце рвется вдаль,
Я вам скажу один секрет — кого люблю, того здесь нет!

Поверх рясы на отце Михаиле была надета телогрейка, ноги в разношенных кирзовых сапогах. Из-под расстегнутой телогрейки сверкал большой крест на серебряной цепи. Вид он являл собой весьма живописный. Особенно когда запел с трагическим выражением лица:

Шутила ты безжалостно, жестоко,
А я рыдал, припав к твоей груди,
Но все прошло, а прошлое далеко,
Забудь его и прежних дней не жди!
Не жди же ты ни жалоб, ни упрека,
Не жди мольбы о ласках и любви.
Ведь все прошло, а прошлое далеко,
Забудь его и прежних дней не жди…

Отец Михаил прихлопнул струны ладонью и перестал петь. Ему дружно зааплодировали.

— Где ж ты так на гитаре бацать наблатыкался, святой отец? — восторженно спросил Леха Стира.