Николь Краусс - Большой дом

• Название: Большой дом
• Автор: Николь Краусс
• Издательство: Астрель: CORPUS
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-271-45450-9

«Большой дом» — захватывающая история об украденном столе, который полон загадок и незримо привязывает к себе каждого нового владельца. Одинокая нью-йоркская писательница работала за столом двадцать пять лет подряд: он достался ей от молодого чилийского поэта, убитого тайной полицией Пиночета. И вот появляется девушка — по ее собственным словам, дочь мертвого поэта. За океаном, в Лондоне, мужчина узнает пугающую тайну, которую пятьдесят лет скрывала его жена. Торговец антиквариатом шаг за шагом воссоздает в Иерусалиме отцовский кабинет, разграбленный нацистами в 1944 году. Огромный стол со множеством ящиков связывает эти, казалось бы, параллельные жизни: может наделить своего владельца силой или, наоборот, отнять ее. Для его хозяев стол — воплощенное напоминание обо всем, что сгинуло в водовороте жизни: о детях, родителях, целых народах и цивилизациях. Николь Краусс удалось написать удивительной силы роман о том, как память пытается удержать самое дорогое перед лицом неизбежной потери.

Николь Краусс — новая звезда американской прозы, автор нашумевшего романа «Хроники любви», посвященного ее мужу, знаменитому писателю Джонатану Сафрану Фоеру. «Большой дом» — третий и последний на сегодняшний день роман Краусс. В 2010 году книга стала финалистом Национальной книжной премии, одной из самых престижных литературных наград США.

---

Я как раз собиралась на автобус, сказала я. Еду обратно в Оксфорд. Вайс поднял брови. В такой поздний час? И льет как из ведра. Я уверен, мой сын охотно устроит вас тут на ночь, верно, Йоав? Вайс не сводил с меня глаз. Спасибо, но мне действительно пора ехать. Я сказала это, потому что внезапно потеряла всякий интерес к происходящему. Зачем я тут? Что и кому хочу доказать? Я с трудом удержала себя, не метнулась сразу к двери, мимо Вайса — туда, в мир уличных фонарей, автомобилей и залитых дождем лондонских переходов. У меня завтра утром встреча, солгала я. Сядете на первый автобус, ответил Вайс. Я взглянула на Йоава, ища пусть не помощи, а хотя бы подсказки: как выпутаться и никого не обидеть? Но он отвел глаза. Лия тоже что-то сосредоточенно рассматривала на манжете собственной блузки. Мне и сегодня уехать совсем не сложно, заверила я Вайса, но прозвучало это довольно вяло. Я боялась дальше сопротивляться — вдруг я покажусь ему грубой и невоспитанной? И вообще, я уже начала ощущать, как трудно сказать этому человеку «нет».

Сидели в гостиной: Йоав и я на стульях с высокими спинками, Вайс на диване, обитом блеклым шелком. Трость с серебряной рукояткой-набалдашником в виде бараньей головы с загнутыми рогами опиралась на лежавшую рядом подушку. Йоав не сводил глаз с отца, будто его присутствие требовало максимальной сосредоточенности. Вайс преподнес Лие перевязанную лентой коробку. Она ее открыла, и оттуда выпало серебристое платье. Примерь, велел Вайс. Она вышла, перекинув платье через локоть, и вернулась совершенно иным существом — гибким, мерцающим, отражающим свет. Она внесла поднос со стаканом апельсинового сока и тарелкой супа и поставила перед отцом. Тебе нравится платье? — требовательно спросил Вайс. А тебе, Йоав? Разве не красавица? Лия сухо улыбнулась и поцеловала отца в щеку, но я знала, что она никогда больше это платье не наденет, оно отправится в глубины шкафа, ко всем остальным платьям, которые ей покупал отец. Мне показалось очень странным, что Вайс, который вроде бы хорошо знал свою дочь и вникал во всякие мелочи, еще не понял: ее ничуть не интересует экстравагантная одежда. Почему он покупает ей вещи для той жизни, которой у нее нет?

Вайс ел и одновременно задавал своим детям вопросы. Они старательно отвечали. Он был полностью в курсе предстоящего выступления Лии, знал, что сейчас она работает над кантатой Баха в переложении Листа и даже, что один из ее преподавателей, русский, который учил Евгения Кисина, взял отпуск, и его кто-то заменяет. Поэтому он расспрашивал о новом преподавателе: откуда родом, хорошо ли учит, нравится ли ей. Ответы он выслушивал, набычившись и, как мне казалось, готовясь к действию: вырази дочь хоть каплю недовольства, ответственные понесли бы суровое наказание. Возможно, он и правда мог снять трубку и добиться — единственным звонком или непроизнесенной угрозой, — чтобы бедный новый учитель был отослан восвояси, а русский музыкант, не догуляв отпуск и не долечив нервное расстройство на юге Франции, возвратился на службу. Во избежание подобных издержек Лия всячески расхваливала нового учителя. Когда отец спросил, какие у нее планы на выходные, она сказала, что собирается на день рождения к своей подружке Амалии. Лично я никогда ни о какой Амалии не слыхала, и за все время, что я жила в доме, Лия вообще ни в какие гости не ходила.

В удлиненных, обвислых чертах Вайса совсем не проступали черты его детей. Если он и был когда-то на них похож, то давно, в юности, а потом жизнь исказила его лицо до неузнаваемости. Получились губы-ниточки, водянистые глаза, под глазами мешки, на висках выступают синеватые вены. Только нос тот же — семейный, породистый, с высокими раскрыльями подвижных ноздрей. Трудно сказать, от кого унаследовали Йоав и Лия темно-рыжие волосы, — сейчас-то волосы у их отца стали реденькие, бесцветные, он зачесывал их назад с высокого гладкого лба. Нет, разительного наследственного сходства отца с детьми определенно не прослеживалось.

Удовлетворенный ответами Лии, Вайс повернулся к Йоаву и спросил, как идет подготовка к экзаменам. Ответы Йоава последовали быстро и четко, словно он готовил их заранее — знал, о чем спросят. Как и Лия, он всячески уверял отца, что дела идут лучше некуда и для беспокойства нет никаких причин. Я поразилась. Со слов самого Йоава я прекрасно знала, что его тьютор — дутая величина в науке, но он нагло грозит перевести Йоава на испытательный срок, если тот в ближайшее время не представит материальных подтверждений проделанной работы, а никакой работы Йоав на самом деле не проделал. Отцу он лгал изящно, ничуть не терзаясь угрызениями совести. Неужели он и мне, если понадобится, солжет, не моргнув глазом? Я наблюдала, как Вайс поглощает суп, зажав ложку длинными пальцами, и вдруг, к ужасу своему, почувствовала себя виноватой за всю ту ложь, которой регулярно пичкала собственных родителей. Не только за вранье обо всех моих замечательных занятиях в Оксфорде, но вообще — за все накопившиеся за жизнь обманы. Например, я сыграла на органической потребности моего отца экономить на всем на свете и придумала легенду о дешевом способе звонить в Штаты по специальной телефонной карточке. Таким образом, теперь каждое воскресенье звонили не они мне, а я им. Мои родители — люди привычки, и я знала, что, заведя порядок, они его уже не нарушат, разве что мир перевернется. На всякий случай я каждый вечер звонила к себе в Оксфорд, на Литл-Кларендон-стрит, и проверяла автоответчик. О родителях-то я и думала, сидя перед Вайсом, их-то и представляла: как они каждое воскресенье с самого утра с тревогой смотрят на телефон — мама на своем посту в кухне, а папа в спальне. Меня грызли вина и печаль.

Наконец Вайс вытер рот и повернулся ко мне. По ложбинке у меня на груди пробежала вниз капелька пота. А вы, Изабель? Что изучаете вы? Литературу. Его бескровные губы тронула улыбка. Литературу, повторил Вайс, словно я назвала ему имя и он пытался теперь соотнести это имя со знакомым, но давно забытым лицом.

Следующие пятнадцать минут Вайс допрашивал меня об учебе, о том, откуда я приехала, откуда иммигрировали в Америку мои родители, чем они там занимаются и что меня привело в Англию. По крайней мере, в такие слова он облек свои вопросы, но по правде — так мне, во всяком случае, казалось — Вайс хотел выяснить что-то совсем другое, слова были только прикрытием. И я чувствовала, что в попытке пройти этот тест, дать верные ответы, удовлетворить этим скрытым от меня требованиям, я увязаю в причудливом лабиринте полуправды и топчу ногами любовь и преданность моих родителей. Сначала я врала им, теперь вру про них. Вайс превратился в их законного представителя, в адвоката, которого назначают бедным и угнетенным, поскольку сами они за себя постоять не умеют. Пока мы разговаривали, вся печальная и благородная мебель в гостиной растворилась — и напольные баварские часы с маятником, и мраморный стол — и даже Йоав с Лией. Гостиная стала пещерой, гулкой и холодной, в ней оставались только Вайс и я, да еще где-то в вышине — мои обиженные, несчастные родители. Он делает обувь? — спрашивал Вайс. Какую обувь? Я так расписала отцовский бизнес, что любой бы поверил: великий дизайнер Маноло Бланик ползет к нему на коленях и упрашивает осуществить самые экстравагантные и сложные проекты. В действительности отец выпускал одинаковую форменную обувь для монахинь и учениц католических школ в Гарлеме. Я вовсю рекламировала папин бизнес — такой гламурный, такой престижный! — а сама вдруг вспомнила день, проведенный на старой дедушкиной фабрике: отец тянул ее, пока мог, а когда дело сдохло, ему оставалось только стать посредником между Гарлемом и конкурентами-китайцами, изрыгающими тонны обуви без всякого напряжения. Мне вспомнилось, как папа поднял меня и усадил за свой огромный письменный стол фирмы «Герман Миллер», а у стены рядком стояли пошивочные машинки и стрекотали, стрекотали.

Той ночью я спала одна, на раскладушке, в комнатке напротив Лииной спальни. Нет, не спала — лежала без сна, и на меня попеременно накатывали волны унижения и ярости. Кто такой этот Вайс, чтобы меня допрашивать? Почему я обязана ему что-то доказывать, выпендриваться, подтверждать свою ценность? Какая ему разница, откуда мы родом и чем папа зарабатывает на жизнь? Хватит того, что он запугал собственных детей, довел их до полной неспособности строить жизнь самостоятельно. Он обрек их на принудительное заключение, сам его придумал, а они не сопротивляются, потому что не могут, не умеют отказать отцу. Он правит ими не железным кулаком, не взрывами гнева, а невысказанной угрозой, и они, страшась последствий, даже пикнуть боятся. Но вот появляюсь я и, как ему кажется, бросаю вызов его миропорядку, разрушаю стройное треугольное равновесие семьи Вайс. И он, не жалея времени, внушает мне, что никакого будущего у нас с Йоавом нет без его присутствия и согласия. По какому праву? Я сердито ворочалась на узкой раскладушке. Что ж, своих детей пускай третирует, а я не дамся. Пусть только попробует! Меня не запугаешь!