Виталий Никоненко - Николай Александрович Добролюбов

• Название: Николай Александрович Добролюбов
• Автор: Виталий Никоненко
• Издательство: Издательство «Мысль»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1985

Николай Александрович Добролюбов (1836–1861) — один из основателей русской революционной демократии, выдающийся литературный критик и философ-материалист, соратник Н. Г. Чернышевского. Книга знакомит с жизнью и сочинениями мыслителя, показывает его определяющую роль в разработке ряда важнейших разделов революционно-демократической идеологии.

Для широкого круга читателей.

---

С позиций разработанной им материалистической теории Добролюбов объясняет факт отсутствия идейно-практического единства в личности либерала. Либералы не настолько тверды характером и не настолько преданны своим убеждениям, чтобы последовательно бороться за них. Они боятся нарушения общественного порядка, но в то же время и „никак не могут примириться с неизбежными последствиями факта, ими самими допускаемого“ (3, 3, 423). Например, французские либералы очень много шумели по поводу правительственных репрессий, а ведь эти репрессии, замечал Добролюбов, вытекали из порядка, которому они поклонялись. Дело заключается в том, что либералы, с одной стороны, не в состоянии отказаться от своих привилегий, комфорта, т. е. вполне определенных материальных интересов, а с другой — они пробираются в ряды „прогрессистов“, потому что все их надежды связаны с „медленным прогрессом“. Рассмотрению разрыва идей и практики в деятельности либералов, вытекающего из противоречивости их общественной позиции, Добролюбов посвятил статью „По поводу обыкновенной истории“.

В другой статье — „Литературные мелочи прошлого года“ он раскрывает „разрыв“, вытекающий из неспособности личности последовательно провести материалистический и диалектический взгляд на изменяющиеся общественные отношения. Добролюбов придавал особую важность этому аспекту проблемы, так как сам он сознавал необходимость конкретизировать и определить свою идейную и политическую позицию, т. е. полностью отмежеваться от дворянской революционности, вырождавшейся в новых исторических условиях в заурядный либерализм. Добролюбов никогда не отделял социально-политической стороны вопроса об идейно-практическом единстве личности от его теоретико-методологического аспекта. Отсюда, например, В. В. Боровский вполне закономерно видел в добролюбовском анализе проблемы идейно-практического единства личности отражение столкновения двух наиболее передовых общественных групп середины прошлого столетия. Эти группы, писал Воровский, „говорили нередко одни и те же слова, но смысл этих слов был различен, ибо за „передовыми“ стремлениями этих двух групп стояла не только разница их психологии, но и разница социальная. Первые — были либеральным дворянством, тяготевшим к буржуазно-конституционным порядкам, вторые были радикальным разночинством, стремившимся к освобождению народной массы от всякой эксплуатации, то есть к социализму“ (17, 317). Методологическая несостоятельность деятелей, стоявших на неизменных еще с 30-х годов идейных позициях, объяснялась их исторической несостоятельностью. Отсюда следовал характерный для них „разрыв“ идейно-практического единства личности.

В статье „Литературные мелочи…“ Добролюбов противопоставляет деятельность „зрелых людей“, „пожилых людей“, с одной стороны, и деятельность „молодых людей“, или „юношей“, — с другой. Причем, согласно Добролюбову, понятия „пожилой“, „зрелый“ и т. п. имеют условный характер. „…Мы везде разумеем людей, — пишет он, — которые прожили свои молодые силы и уже не умеют понимать современное движение и потребности нового времени; такие люди встречаются и между двадцатипятилетними…“ (3, 4, 66).

Первоначально „зрелые люди“ принадлежали, отмечает Добролюбов, к лучшим деятелям эпохи Белинского, но после смерти последнего, в период реакции в стране, они на долгое время „замолкли или стали выть по-волчьи“ (3, 4, 61). И вот возобновившим через несколько лет свою деятельность литераторам показалось, что общество не только не способно идти по указанному ими ранее направлению, но еще не может остановиться даже и на том, до чего они успели довести его. Поэтому-то „зрелые люди“, говорит Добролюбов, и принялись повторять то, о чем они толковали в начале своей деятельности, и тем самым „вызывали столько слабости и мелочности при возобновлении своей деятельности“ (3, 4, 62). По мнению Добролюбова, они переоценили свое значение в жизни общества, полагая, „что жизнь без них обойтись уже вовсе не может: если они поговорят, так и сделается что-нибудь, а не поговорят, — ничего не будет“ (3, 4, 63). Они надеялись встретить то же, что было и прежде, двадцать лет назад, но при этом не догадались, что „жизнь все-таки идет своим чередом…“ (3, 4, 61–63).

На первых порах деятельность „зрелых людей“ привлекла к себе „молодежь“. Однако вскоре „молодые люди“ увидели непрочность и бесполезность своего союза со „зрелыми мудрецами“. Добролюбов вскрыл несколько причин несостоятельности „зрелых мудрецов“. Во-первых, большая часть прежних деятелей за последние годы потеряла связь с событиями, совершенно отчаялась в дальнейшем прогрессе общества. В критике концепций „зрелых мудрецов“ выразилась убежденность революционных демократов в необходимости постоянной связи деятельности с развитием жизни. Объективная диалектика освободительного движения в рассматриваемый период исключала проведение кабинетной, созерцательной, оторванной от жизни линии. Понятия, выражающие требования свободы и равенства, подчеркивал Добролюбов, надо рассматривать конкретно-исторически, в противном случае они превращаются в пустые умные фразы, ни в коем случае не способные „лечить общественные раны земли русской“ (3, 3, 65). Таково было понимание данного вопроса Добролюбовым. Требование постоянной связи теории с жизнью, требование „следить за жизненным движением событий“ создавало определенные возможности для развития диалектико-материалистического взгляда на вещи и объективно ускоряло процесс разработки революционной теории.

Вторая причина несостоятельности „зрелых мудрецов“: из-за идеалистических взглядов и отрыва от живой действительности они „не умеют заглянуть в глубь современной общественной среды, не понимают сущности новых потребностей…“ (3, 4, 66). В результате они не видят существенных изменений, происшедших прежде всего в материальной жизни общества. „Вообще — в пору цветущей молодости литературных деятелей, — отличавшихся в последнее время, — пишет Добролюбов, — не было многих вещей, которые ныне существуют как явления весьма обыкновенные. Не было ни железных дорог, ни речного пароходства, ни электрических телеграфов, ни газового освещения, ни акционерных компаний; не говорили печатно ни о капитале и кредите, ни об администрации и магистратуре, ни о правительственных и общественных реформах и переворотах, совершавшихся в Европе в последние полвека“ (3, 4, 66–68). Примечательно, что эти слова Добролюбова мы находим в контексте с вопросом об освобождении крестьян и определением общей несостоятельности феодально-крепостнического порядка в России.

Третьей причиной несостоятельности „зрелых мудрецов“ является, по мнению Добролюбова, то обстоятельство, что они не сумели довести в себе отвлеченный философский принцип до реальной жизненности и глубокой страстности. Последнее можно было объяснить прежде всего политической слабостью передовых людей 30—40-х годов, поставленных в особые исторические условия. То же можно сказать и о либералах последующего времени, которые вследствие противоречивости своего положения не могли решительно действовать в пользу народа. „Там, где общество не способно действовать, — писал демократический публицист того времени В. А. Зайцев, — оно должно мечтать и поклоняться принципам“ (30, 58). Революционеры-демократы 50—60-х годов были согласны с таким объяснением и противопоставляли либеральным фразам свою освободительную деятельность. Особенность подхода Добролюбова к данному вопросу заключалась в том, что он дополнял приведенное объяснение раскрытием теоретических истоков „поклонения принципам“ людей 30—40-х годов. Люди прошлого поколения, говорит он, стремились к истине, желали добра, их пленяло все прекрасное, но выше всего был для них принцип. „Принципом же называли, — пишет Добролюбов, — общую философскую идею, которую признавали основанием всей своей логики и морали. Страшной меркой сомненья и отрицанья купили они свой принцип и никогда не могли освободиться от его давящего, мертвящего влияния. Что-то пантеистическое было у них в признании принципа: жизнь была для них служением принципу, человек — рабом принципа; всякий поступок, не соображенный с принципом, считался преступлением“ (3, 4, 70). В этом отрывке Добролюбов нарисовал особенности того исторического этапа в идейном развитии русского общества, когда его передовые деятели впервые взглянули на общественные события с точки зрения общей теории, позволяющей определить место этих событий в рамках исторической связи. Этой общей теорией было гегельянство. Этап политического отрицания, когда придавалось слишком большое значение симпатиям и антипатиям субъекта, сменялся более основательным движением, когда был начат поиск объективных оснований отрицания. Столь красочно показанное Добролюбовым подчинение людей 30-х годов философскому принципу объясняется их идеализмом. Из идеализма вытекает переоценка ими своих сил. Из него же следует и то обстоятельство, что большая часть „зрелых людей“ „осталась только при рассудочном понимании принципа и потому вечно насиловали себя на такие вещи, которые были им вовсе не по натуре и не по нраву“ (3, 4, 71). Такой разрыв объясняет, по мнению Добролюбова, и вечно фальшивое положение, и фразерство, и практическую беспомощность прежних деятелей. „Отлично владея отвлеченной логикой, они вовсе не знали логики жизни и потому считали ужасно легким все, что легко выводилось посредством силлогизмов, а вместе с тем ужасно мертвили всю жизнь, стараясь втиснуть ее в свои логические формы“ (там же). Заметим, что Добролюбов не совсем точен в своем высказывании. Идеализм людей 30-х годов вовсе и не нуждался в знании логики жизни. Эта теория не имела никаких шансов на корректировку в процессе дальнейшего познания. Об этом собственно говорит Добролюбов далее, отмечая, что, проиграв несколько битв за принцип, люди 30-х годов остались недовольны, но даже это недовольство не было цельным, могучим и деятельным, так как они сами не имели цельного мировоззрения. „Они состояли, — писал Добролюбов, — из двух плохо спаянных между собою начал: страсти и принципа… принцип, витая в высших сферах духовного разумения, остался превыше всех обид и неудач; страсть же негодования ограничилась низшею сферою житейских отношений, до которой они почти никогда не умели проводить своих философских начал“ (там же). Прежние теории требовалось фундаментально переработать, сохранив в них диалектический метод. Утверждение связи материализма с жизнью позволяло рассматривать его как постоянно развивающуюся основу научного мировоззрения и метод познания. Глубокая критика идеализма русских гегельянцев 30—40-х годов — важная ступень в становлении материалистической философии Чернышевского и Добролюбова.