Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

• Название: Одна жизнь — два мира
• Автор: Нина Алексеева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9551-0363-1

В своей автобиографической книге Нина Ивановна Алексеева (1913–2009) повествует о судьбе своей семьи в разные периоды жизни в СССР и за рубежом, куда ее мужа, Кирилла Михайловича Алексеева, направили по линии Наркомвнешторга в Мексику в начале мая 1944 года. После гибели в авиакатастрофе посла СССР в Мексике К. А. Уманского, в ноябре 1946 года, семья Алексеевых эмигрировала в США. Одна из причин вынужденной эмиграции — срочный вызов Алексеевых в Москву: судя по всему, стало известно, что Нина Ивановна — дочь врага народа, большевика Ивана Саутенко, репрессированного в 1937 году.

Затем последовали длительные испытания, связанные с оформлением гражданства США. Не без помощи Александры Львовны Толстой и ее друзей, семья получила сначала вид на жительство, а затем и американское гражданство.

После смерти мужа и сына Нина Ивановна решила опубликовать мемуары о «двух мирах»: о своей долгой, полной интересных встреч (с политиками, людьми искусства и науки) и невероятных событий жизни в СССР, Мексике и США.

Живя на чужбине в течение долгого времени, ее не покидала мысль о возвращении на родину, которую она посетила последний раз за три месяца до своей кончины 31 декабря 2009 года…

---

Но видных членов партии, умерших своей смертью, всегда кремировали и замуровывали в стенах Кремля, и даже подчеркивали это.

Поэтому все, в том числе и члены партии, были поражены решением похоронить Аллилуеву на кладбище Новодевичьего монастыря. И даже, помню, распускались слухи, что ее отпевал священник. Этого, конечно, не было. Но решение не кремировать, а похоронить ее на кладбище, вопреки протестам Сталина, родственники и друзья Нади рассматривали так же, как и ее самоубийство — как вызов Сталину — и категорически настояли на выполнении ее последнего предсмертного желания.

Слухи

По поводу ее «внезапной» кончины тоже долго и упорно распускались самые невероятные слухи: говорили, что ее прикончил сам Сталин; что она отравилась, пробуя пищу Сталина; что она застрелилась прямо на вечеринке у Ворошилова в присутствии всех, когда высказала свое критическое мнение по поводу крестьянской политики, приведшей к голоду в деревне, а Сталин ей ответил самой грубой бранью, которая существовала в русском языке.

Говорили также, что на вечеринке у Ворошилова Сталин, заметив, что Надежда Сергеевна не пьет, обратился к ней:

— Эй, ты!

И бросил несколько нецензурных выражений в ее адрес. Он всегда был груб и жесток, но в этот вечер все, кто был там, заметили, что его грубость превзошла все границы.

— Я тебе не «эй ты», — ответила Надежда Сергеевна ему.

Тогда он стал делать шарики из хлебного мякиша и бросать в нее через стол, один попал ей прямо в глаз. Аллилуева поднялась и немедленно ушла с этой попойки. С ней вместе вышла Полина Жемчужина, которая якобы старалась успокоить ее.

На это, я помню, Наташа сказала:

— Тоже мне, утешительница нашлась, она же и вашим и нашим, самый неискренний человек из всех, кого я встречала.

Сталин же, как будто, с этой вечеринки уехал прямо на дачу с какой-то женщиной. О чем и сообщил ей дежурный, когда она позвонила на дачу Сталину.

Мне жалко Надю!

Надежда Константиновна Крупская на похороны Нади не пришла, и даже не выразила соболезнование Сталину.

В то время, я также помню, в кулуарах, да и так просто, почти громко вслух, ходили упорные слухи, что Сталин может убить и Надежду Константиновну Крупскую. Они были настолько упорные, что это, вероятно, и было ее единственным спасением — так как в тот момент, если бы она скончалась, даже умерла естественной смертью, ее смерть была бы приписана в счет Сталинских убийств. Говорили, что впоследствии он все-таки сумел выполнить свое затаенное желание.

Наташа переживала до такой степени, что на нее тяжко было смотреть.

— Ты знаешь, Нинок, Надю я встретила, как и тебя, почти случайно, дружили наши родители, а мы с ней были детьми, дружили по-детски. Потом я почти никогда не вспоминала, не ожидала, что мы когда-нибудь встретимся, и вот видишь. Мне было бы легче, если бы я ее никогда не встретила.

Даже я, которая знала ее так мало, не могла прийти в себя от такой неожиданности. Если бы она попала под машину, утонула или заболела и умерла, на меня это не произвело бы такого страшного впечатления, как выстрелить в себя два раза!

Не много ли было в мои годы терять так часто и так трагично близких и знакомых мне людей: погибла Мария, попав под машину, погиб Миша, слетев с горы в своем альпинистском походе, погибла Зоя под колесами скорого поезда, а разрушенная, разбитая жизнь Кости, Павлика, Гаврика… Они-то чем виноваты? Что оказались детьми раскулаченных лишенцев?

А как мы все вместе мечтали, кто кем будет: Костя художником, Павлик писателем, а Гаврик артистом! Что с ними произошло в дальнейшем, я даже не знаю, я только услышала, что в один печальный день они вдруг все стали детьми кулаков-лишенцев, и все это произошло в течение двух лет.

Когда мы вернулись домой, я не выдержала, разревелась и заявила:

— Наташа, мне жалко Надю, мне очень, очень больно за нее, мне даже трудно представить, сколько горечи, обид, оскорбительных унижений должна была перенести она, чтобы прийти к такому концу. Но скажи мне, зачем же она покончила с собой, а не пустила пулю в лоб ему? Чего она этим поступком достигла? Абсолютно ничего, он станет еще злее и пойдет крушить направо и налево еще больше.

Так оно и было, я как в воду глядела, и сколько студентов за этот год было арестовано!

Только несколько дней спустя после похорон Н. С. Аллилуевой Сталин поблагодарил всех за внимание к внезапно скончавшейся — опять же — дочери старого большевика-революционера (повсюду подчеркивалось, что она дочь старого большевика, но упорно старались умолчать, что она жена Сталина).

Арест Оли

После занятий в институте наша бригада уже несколько дней шла заниматься к Ольге. Оля жила на Пятницкой с сестрой, которая только что вышла замуж и ушла к мужу. У Оли осталась маленькая комнатка в полуподвальном этаже старого двухэтажного домика. Одна стена под окнами всегда была покрыта плесенью, комната, постель, одежда всегда были пропитаны сыростью. Оля всегда чувствовала себя простуженной. Но, несмотря на все, все считали Ольгу счастливой, потому что у нее была своя комната.

Как только мы приходили к ней, первым делом затапливали голландскую печь, пекли картошку, иногда варили суп и, закусив по-домашнему, садились заниматься.

В единственном сухом углу ее комнаты стояло пианино, она неплохо играла. После занятий я всегда усаживалась в кресло, Ольга за пианино, я слушала и любовалась ею. Высокий лоб, светлые волосы, чуточку вздернутый носик над красивыми губами придавал ее лицу милое капризное выражение. Она любила все светлое.

Ольга играла мелодии Чайковского, Шопена. Прелестные, грустные звуки лились из-под ее тонких, красивых пальцев. Дрова весело потрескивали, играя бликами на лакированной поверхности пианино. Так мы любили проводить с ней время, иногда срывались и мчались в Большой зал консерватории, туда у нее был постоянный пропуск.

Как-то по дороге мы встретили Женю, нашего однокурсника. Шел густой теплый снег. Его куртка и шапка были покрыты толстым слоем снега. С веселой улыбкой он подошел к нам.

— Вы далеко направились, друзья?

— Музыку послушать. А тебя где так облепило снегом? — спросила я.

— Да я шел долго пешком. А можно вас проводить?

— Собственно, мы и без тебя дорогу знаем, но если уж на то твоя добрая воля, то можешь.

Ольга всю дорогу молчала, я не могла понять, что произошло, обычно они из института часто вместе возвращались пешком домой. Жили они в одном районе, закончили один и тот же рабфак. И мы все считали его хорошим другом.

Когда мы остались одни, она сказала:

— Не нравится мне в последнее время Женька. Он часто попадается там, где его не ожидаешь.

Наш пропуск был в директорскую ложу с правой стороны зала. Когда мы уселись, Ольга обратилась ко мне:

— Обрати внимание на сияние лысин в первых рядах партера, от них даже светлее в зале.

Там действительно сидела солидная публика, любители прекрасной классической музыки, дальше шла уже смешанная публика.

Несмотря ни на какие трудности, мы с ней не пропускали ни одного концерта, ни одной театральной постановки, если даже голодные оставались.

Мы (то есть наша бригада) уже несколько дней подряд занимались у Ольги, готовились к экзамену. Я иногда после занятий оставалась ночевать у нее. Накануне экзамена все решили поехать к себе пораньше — привести себя в порядок. Я пообещала Оле, что скоро вернусь, и мы еще успеем позаниматься вместе.

Но я так устала, что прилегла на минутку и уснула, как убитая. Проснулась около 10 вечера, бросилась вниз к автомату в вестибюле, позвонила Оле:

— Да ты не волнуйся, уже поздно, позанимайся одна, а завтра мы увидимся, — ответила Оля.

Утром Ольга в институт не пришла.

— Что могло случиться? Я же с ней говорила в 10 часов вечера, она не жаловалась, что больна, — недоумевала я. Как только кончились занятия, я помчалась к ней. По дороге меня догнал Ваня, студент из нашей бригады.

— Ты к Ольге? Пошли вместе, я накануне забыл у нее галоши.

В темном, как погреб, коридоре мы долго стучали в ее дверь. Внутри тихо, никто не отвечал.

— Где же наша больная, куда она ускакала? — Ваня нагнулся к замочной скважине, пытался что-то насвистывать.

В этот момент отворилась дверь напротив, оттуда выглянуло испуганное лицо соседа и быстро спряталось. В это короткое мгновение я заметила круглую сургучную печать на дверях. Не веря тому, что увидела, я попросила Ваню зажечь спичку. Никаких сомнений не было, дверь была опечатана.

В голове поднялся хаос, хотелось закричать, хотелось застучать кулаками в заколоченную дверь:

— Оля, за что же, за что?

Ваня, забыв про свои галоши, схватил меня за руку и вытащил на двор.