Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

• Название: Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы
• Автор: Ярослав Галан
• Издательство: Радянська школа
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

В своих произведениях Ярослав Галан бескомпромиссно выступает против враждебной идеологии, реакционной философии фашизма, украинского буржуазного национализма, клерикализма. Егопроизведения призывают к борьбе за мир, за коммунизм, человеческое счастье…

---

1940

ТВОРЧЕСКИЙ ПОРЫВ

— Не горюй, Фрима, все еще будет хорошо!

Но Фрима не могла не горевать: такова уж была ее натура. От горестей она даже забыла посуду вымыть, и весь день у нее невыносимо болела голова.

Когда Герцель Шехтер возвращался вечером домой, его жена и сынишка уже спали. Увидев плотно закрытые окна, он еще раз тщательно проверял в передней замок своей собственной кон­струкции. Хоть он ступал на цыпочках, но шаги его будили Фриму. В ее полных слез глазах стоял немой вопрос.

— Не горюй, Фрима,— повторял он свою песенку.— Не на­шел сегодня — ну, ничего — найду завтра. Сегодняшним днем история моей жизни не кончается.

А потом спрашивал:

—    Опять кто-нибудь в кухне ночует?

—   У-гу. Возьми там хлеб и огурцы, только смотри не раз­буди его! Три ночи не спал бедняга.

Герцель выходил на кухню, шарил по горшкам, и, когда со­бралсябыло уже уходить, из-под перины вынырнула голова под­польщика вся в перьях.

—    Хотите поесть, неизвестный товарищ? Чем хата богата...

—    Спасибо, я поужинал,— ответил, зевая во весь рот, под­польщик.

Тогда хозяин квартиры усаживался на краю кровати, жевал огурец и спрашивал гостя — тридцать пятого из тех, что он скрывал у себя,— скоро ли будет революция? На это получал ответ, что все зависит от объективных условий. Потом Герцель возвращался в комнату, доставал из-за шкафа большой рулон бумаги, высыпал из кармана на стол остатки табака и принимал­ся за работу.

Только теперь, когда все кругом спало, душа мечтателя расправляла паруса. Из линий, которые осторожно и вдумчиво выводила на бумаге рука Герцеля, постепенно вырастали самые новейшие дирижабли, самолеты, танки конструкции Герцеля. Ему резало глаза, голову клонило ко сну, но Герцель не сдавался. С упорством фанатика он воплощал в форму идеи, рожденные в его неутомимом мозгу бессонными ночами... Когда начинало све­тать, Герцель рисовал на готовом проекте маленькую пятиуголь­ную звезду, старательно обвязывал рулон шнурком, прятал его за шкаф, а потом засыпал коротким и тревожным сном.

У Герцеля была еще одна слабость — сын. Получив, наконец, место помощника бухгалтера на каком-то маленьком предприя­тии, он прежде всего подумал о своем сыне, которого неизвестно почему все называли Иеронимом. Иерониму было одиннадцать лет, и наступило время отдавать его в гимназию. Кроме того, он очень любил музыку.

—     Завтра куплю тебе скрипку, а через неделю запишу в гимназию,— сказал Герцель сыну.— Дешевенькая это будет скрипка, и я не знаю, не рассыплется ли она совсем через месяц- два, как не знаю, не выгонят ли и тебя к тому времени из гим­назии за невзнос платы за правоучение. Да чего нам горевать о том, что будет через два месяца?

На другой день вечером Иероним уже водил смычком по стру­нам. А когда на городском валу покрылись золотом каштаны, Герцель, прогуливаясь с сыном по рынку, остановился перед одним старым домом и, указывая пальцем на венецианского льва, который застыл с книгой в лапе над воротами, сказал:

—    Прочти, Иероним, что в этой львиной книге написано!

—    Паке тиби, Марце, евангелиста меус. Диксит тысяча шестьсот [12],— прочитал бойко мальчик.

Но Герцелю хотелось, чтобы и прохожие знали, как прекрасно читает его сын по-латыни.

—    Я не слышу, повтори еще раз погромче!

Иероним повторил второй раз и третий.

—    Прекрасно, так прекрасно, что не может быть лучше,— воскликнул с удовольствием Герцель.— Куплю тебе за это шо­коладку.

Но в дверях магазина он вспомнил, что карманы его пусты.

—    Нет, не куплю тебе шоколадки,— сказал флегматично.— Шоколад засоряет детям желудок.

Проходили недели, месяцы и с каждым днем в жизни Герцеля было все меньше и меньше таких картин семейного счастья. Фрима все больше горевала, а когда предприятие, где работал Герцель, обанкротилось и Иероним перестал учиться в гимназии, она расхворалась не на шутку.

—    Я умираю...— шептала она.— Кто теперь вам, несчаст­ным, будет варить пищу?

Иероним захлипал, а Герцель твердо сказал:

—    Ты не умрешь, Фрима, не стоит еще умирать, чует мое сердце, что скоро будет большая перемена.

—    Ой, Герцелик, если бы сердце твое было здоровым! Ты уже не раз был плохим пророком...

Однако теперь Герцель оказался хорошим пророком... 22 сен­тября 1939 года он пришел в подвал, где пряталась от бомб его жена, не совсем еще окрепшая после болезни, и торжественно сказал:

—    Поднимайся, жена, и иди за мной!

До позднего вечера стояла чета Шехтеров на улице, и Гер­цель глазом знатока осматривал мощные танки, бронемашины, орудия.

Как только газеты сообщили, что почта снова приступила к работе, Герцель запаковал свои проекты и послал прямо в Мос­кву. Ответ пришел, когда Герцель уже работал в «Химпроме».

«Мы обстоятельно изучили ваши интересные, глубоко про­думанные проекты. Сообщаем, что предложенные вами усовер­шенствования уже ранее применены в нашей промышленности. Советуем вам работать и дальше и вместе с тем повышать свою квалификацию, это даст вам возможность достичь больших успехов на благо нашей социалистической Родины».

Когда это письмо прочитала Фрима, она коротко сказала:

—    Я хочу, Герцель, чтобы ты был инженером. Запишу тебя в институт.

И записала Герцеля в институт. Ежедневно она дает своим «мальчикам» по большому куску хлеба с маслом и ведет их в школу. Сына — ближе, а мужа — немного подальше. Правда, Герцель чувствует, что от работы на предприятии и в инсти­туте у него иногда голова идет кругом, но это ему нисколько не мешает сидеть по ночам над проектами.

В одну из таких ночей он разбудил Фриму.

—    Ты знаешь, что такое анилиновые краски?— спросил.

—    Знаю, Герцель, как знаю и то, что от твоего вопроса у меня завтра весь день будет болеть голова.

—    А вот и не будет! Отныне, Фрима, анилиновая краска не будет больше вредна человеческому здоровью.

Фрима быстро захлопала ресницами. Она начинала пони­мать.

—    Изобретение, Герцель?— всплеснула руками.

—     Изобретение, Фрима!..

В эту ночь Герцель не сидел больше над бумагами, а утром у него был продолжительный разговор с директором «Химпрома».

—    Это идея!— бормотал себе под нос директор Рабей.— До сих пор от этой работы люди кашляли, понимаешь ты, сохли, и черт знает что творилось в их легких. А теперь, понимаешь ты, сделаем один бункер по проекту Шехтера, а затем второй, пятый, шестой, седьмой, и воздух, понимаешь ты, будет у нас чистый, как в лесу, и один человек за смену вместо тысячи пятисот паке­тов краски будет упаковывать их тысяч десять, а то и двадцать. Вот молодец Шехтер, понимаешь ты!..

Через несколько дней первый бункер был готов. Пришла комиссия, и началось испытание. С каждым разом все быстрей и быстрей аппарат выбрасывал упакованную краску. Чтоб она не прилипала к стенкам бункера, Герцель придумал железные когти. Одно движение работницы, и когти снимают остатки крас­ки. Надивиться не могли инженеры на ловкость Шехтера и, зайдя после испытания в кабинет директора, постановили напи­сать о Шехтере в правительство.

—    Правильно!— подтвердил горячо директор.— Изобрете­ние имеет всесоюзное значение. Ай да молодец Шехтер, пони­маешь ты!..

Как ни медленно ползут по почте письма, но сообщение не сегодня-завтра дойдет до Москвы и Киева, а там также умные люди скажут:

—    Ай да молодец Шехтер!

Но у Герцеля теперь нет времени об этом думать. Поужинав, он достает из-за шкафа рулон, развертывает его и весь углубля­ется в свои творческие мысли, которые в скором времени родят новое изобретение. Какое — об этом не знает даже Фрима. Она, чтоб не мешать мужу, притворяется, что спит, а Иероним стоит перед пюпитром и разучивает гаммы Шрадика.

— Сыграй еще раз гамму ре-минор! — просит Герцель, ко­торый не меньше сына любит музыку.— Эта гамма очень ме­лодична, и мне, слушая ее, так легко работать...

1940

НА ВАРШАВУ!