Нина Молева - Софья Алексеевна

• Название: Софья Алексеевна
• Автор: Нина Молева
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-271-00367-1, 5-17-000345-5

Роман известной писательницы-историка Нины Молевой «Государыня-правительница Софья» охватывает период с середины XVII до начала XVIII века, раскрывая широкую панораму исторических событий от царствования Алексея Михайловича до времени Петра I. В центре романа — драматическая судьба выдающейся женщины — царевны Софьи Алексеевны, государыни-правительницы Российского государства в 1682–1689 годах.

---

— А Никон уж и не владыка вовсе. Вместо него митрополит Ростовский — государыня-матушка говорила.

— И об этом услыхала! Только Иона Ростовский патриархом не стал. Патриарха Собор выбирать должен — вселенские патриархи, когда в Москву съедутся. А пока преосвященный Иона только место патриаршье блюдет. Хочешь все знать, так не путай, крестница. Как только у тебя на все любопытства хватает! Комнатная боярыня сказывала, по неделям к пяльцам не подходишь, за иголку не берешься. Можно ли!

— Да не люблю шитье я, государыня-тетушка, как есть не люблю. Скука такая, — как раззеваешься, государыня-матушка еще хуже браниться станет. И дурок тоже не люблю. Гадкие они, слезливые. Слова ласковые говорят, а глаза злые. Все государыне-матушке угодить хотят…

— Чем же плохо, коли угодить хотят?

— Тем, что неправда.

— Ишь ты, девонька, правды в теремах захотела. Не ведаю, есть ли она на воле, а здесь…

— Крестненька, крестненька, чтой-то закручинилась ты? Никак, плачешь?

— Ничего, ничего, Софьинька. Ты пока иди с Богом. Потом еще придешь, потом…

16 декабря (1662), на день пророка Аггея, скончался боярин князь Алексей Никитич Трубецкой. В тот же день государь Алексей Михайлович указал сидеть в Сибирском приказе на место боярина А. Н. Трубецкого окольничьему Родиону Матвеевичу Стрешневу.

По Тверской к Кремлю ехать, не доезжая Неглинной, проулок к Леонтию Ростовскому. Храм древний. Одноглавый. В землю врос — подклет над землею едва поднят. Колокол панихидный тренькает. Ударит — тихо так, надрывно — звона ровно не слышно, только в сердце отдается. Ударит звонарь. Обождет. И снова ударит. Боярина хоронят. На соседнем дворе бабы надрываются, воют. Страшно. Известно, хозяин помрет — всем страшно. О вдове и толковать не приходится. С сыночком малолетком осталась. В хозяйственные дела не входила. Где ей — за старика выходила. Он молодушку свою берег. Из Соковниных Федосья Прокопьевна. Семья хоть не знатная, да нравная. Братьев двое да сестра Авдотья за князем Урусовым. Друг дружки держатся. А все едино самой все решать, да еще что государь из мужниных вотчин за вдовой оставит. На все его царская воля. Спасибо, сестра царицы Анна Ильична днюет и ночует, сама государыня с утешением бояр присылала. Федосья Прокопьевна, что ни день, в теремах бывала. Да вон как застыла вся. Боярина Глеба Ивановича Морозова отпели — со двора ни ногой. Сидит в светелке шерсть прядет. Слова не вымолвит. Сынок Иванушка подойдет, прижмется к матушке — погладит его по головке, и опять за веретено аль за прялку. Будто урок какой делает. Люди дивятся: неужто старика покойника так любила. Может, просто оробела: месяца не прошло, отца схоронила, а прошлым годом деверя Бориса Ивановича Морозова. Хоть и хворый был, больно невестке благоволил, подарками дорогими баловал. И то сказать, трое было бояр братьев Морозовых, а всем наследник один Иван Глебович. В нем у всего рода надежда. Государь сказать послал, что сынка милостями своими не забудет. Дал бы Бог, от слов своих не отказался. Всяко ведь оно бывает.

— Князя Куракина Федора Федоровича да боярина Богдана Хитрово ко мне!

— Ждут они тебя, великий государь. В Крестовой, поди, другой час пошел, как дожидаются. Обоих ли звать велишь?

— Сам к ним выйду. Вот, други мои, и не стало нашего князя Алексея Никитича, а тут и Морозовы прибрались. Чтой-то ты, боярин, никак цельный склад с собой принес? Что это у тебя?

— Не прогневайся, великий государь, оно верно, что мысли у тебя сегодня горестные, так ведь и отвлечься от них не грех. По-настоящему, грех печалиться: Бог дал, Бог взял. Тут от Ивана Гебдона ящики пришли. Велишь внести?

— Неси, неси, Богдан Матвеевич. Чем это нас Иван удивить решил.

— Гляди, государь, вот, как ты велел, ложки, вилки, ножи серебряные. А это чашки, шкатулки. Погребцы куда какие замысловатые.

— Никак и латы рейтарские?

— И они есть, да еще посохи, подзорные трубки, перчатки самой что ни на есть тончайшей кожи.

— Отличная посылка. Только вот что я тебе, боярин, скажу. Надобно, чтоб на европейский манер все поделки наши мастера делали.

— Так ведь это учить, государь, надо. Не один год понадобится, покуда из учеников мастера вырастут.

— И Москва не в одночасье строилась. Сколько лет проучатся, столько проучатся. Дальше сами будут учеников поднимать. И сам ты этим, Богдан Матвеевич, займешься. Ведал ты до сих пор одной Оружейной палатой, теперь бери под свой начал Золотую палату, Серебряную да кстати и приказ Большого дворца. Будешь и мастерами, и всем имуществом дворцовым управлять.

— Государь-батюшка…

— И не спорь, и не благодари. Коли решил, так тому и быть. А теперь ступай, мне с князем поговорить на особности надо. Про послов что слыхать, князь?

— Плывут, государь, до сей поры благополучно плывут. Сам знаешь, путь неблизкий до Исфагани-то.[54] Им бы за год обернуться хорошо было. Чего-чего не насмотрятся. Москва да Ока реки тихие, на Волге всякое может быть, про Каспий и не говорю: море бурное, неспокойное. Дал бы Бог все дары твои в целости и сохранности привезть.

— И то про орган все думаю. Семен Гутовский преогромный построил, как бы порухи какой не было.

— Не беспокойся, государь, сам строил, сам в случае чего и починит. Кому, как не ему, с таким делом справиться.

— Не хотелось его отпускать. Оно фабрика и без него стоять не будет, да больно царевны мои по урокам его скучают. Марфушка как просила Семена оставить.

— От жены слыхал, государь, на клавикортах царевна бойко играть стала. Княгиня говорит, заслушаешься.

— Да уж царевна Марфа Алексеевна у нас на всякое дело хваткая. Иной раз подивишься, Евдокия Алексеевна двумя годами старше, а без приказу ничего делать не станет. Все сидит в окошко смотрит. Словно разных родителей дочки. А вот Софья моя Алексеевна не иначе в Марфу пойдет — так около старшей сестры и вьется, все перенять у нее норовит. Со всеми Марфа Алексеевна нетерпеливая, минуты места не согреет, только с Софьей возиться может. Царица сказывала, все чегой-то с ней толкует, младшенькую учит, как ее сестра-царевна Ирина Михайловна сызмальства учила. Хорошо бы царевичам моим у сестер характеру позаимствовать — тихие больно. А с органом, сам знаешь, князь, надежды какие имеем. Сколько подарков шаху персидскому перевозили, сколько посольств к нему ездило, а переговоры-то не с места. Может, на этот раз Милославскому удастся. Глядишь, и орган поможет. Торговать нашим гостям на персидских землях надо, вот что!

— Бог милостив, государь. Может, и с калмыками сладится. Казак-то наш Разин Степан приехал, сказывает, крепкое обещание от них получил. Верить ли, нет ли, не знаю.

— Чего так поздно до Москвы добрался? Ведь по осени вернуться был должен.

— На богомолье в Соловки ездил, вот и припозднился.

— В Соловки — это хорошо. Самому бы сходить после бунта Коломенского… Грех я на душу взял, великий грех… Вот ты, князь, сам бунтовщиков усмирял, как на духу скажи.

— Нет на твоей душе греха, великий государь. С бунтовщиками какой разговор. Да хоть у князя Ивана Хованского спроси: он у них дознавал.

— О Хованском не говори, князь: зверь — не человек. Уж куда лют да злобен.

— По службе и нрав, государь.

— Тебя вот, князь, все хвалили, когда в Смоленский поход вместо меня Москвой управлял: твердо, но без озлобления. Нам иноземцев особо пугать нельзя. Торговать Москве надо, торговать, а тут все война да война.

15 июня (1663), на день памяти преподобного Амоса пророка и святителя Ионы, Московского и Всея России чудотворца, по указу царя Алексея Михайловича уничтожен чекан медных денег и заведена вновь чеканка серебряных денег.

— Сколько лет от вселенских патриархов ответа ждать? Что ж молчишь-то, Семен Лукьянович? Заварить кашу заварил, а дальше что делать? Никон, того гляди, всю округу у монастыря взбунтует. Умеет людишек перекупить, каждому слово найдет — времени не пожалеет. Сам оброком управляет — ему ли не знать, как отцом-благодетелем прослыть.

— Видно, вопросы наши, великий государь, больно мудрёны им показались.

— Мудрёны! Самая-то мудрость для них, чтоб и царю и Никону угодить, ни с кем не поссориться. Вопрос-то, коли на то пошло, один-единственный: кому верх брать — царю аль патриарху.

— Мыслю, дошли до них вести, что ты на Никона гневен, так, чай, не ошибутся. Зато сколько за те же годы народу против Никона поднялось. Имя-то его, как черта, поминать стали.

— То и плохо, что одни так, другие эдак. Хуже разброду ничего не бывает. Слыхал я, будто протопоп Аввакум Петрович, как из ссылки вернулся, у Федосьи Морозовой на дворе поселился. Так ли, Семен Лукьянович?

— Так, великий государь.

— У царицы спрашивать не хочу. Она за Федосью во всем горой — может, промолчит, может, и впрямь не знает.