Джон Фанте - Спроси у пыли

• Название: Спроси у пыли
• Автор: Джон Фанте
• Издательство: АСТ, Сова
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-041569-9

Роман классика американской литературы Джона Фанте (1909–1983) — это история о молодом итальянце Артуро Бандини, который приезжает в Лос-Анджелес, чтобы начать новую, «американскую», жизнь и снискать славу знаменитого писателя. Но случайная встреча с мексиканской красавицей Камиллой, разливающей пиво в дешевом «Колумбийском буфете», в одночасье рушит его планы…

…Однажды я взял очередную книгу, раскрыл и попробовал почитать.

Через несколько мгновений я уже нес ее к столу, словно человек, который среди груды хлама обнаружил золотой самородок… Наконец-то я нашел человека, который не боялся эмоций. Юмор и боль перемежались с поразительной простотой.

Начало было таким неистовым, что повергло меня в шок, как неслыханное чудо.

Чарльз Буковски

---

Я искал встречи с ее черными сверкающими глазами.

— Возможно, что вы просто не знаете, что существует такое понятие как вкус. Возможно, это сказывается природная легкомысленность. Но будь я девушкой, я бы ни за что не появился на Мэйн-стрит в такой обуви.

Я чуть не задохнулся, пока закончил свою речь. Ее полные губы дрожали, кулаки, спрятанные в карманы фартука, корчились от злобы.

— Ненавижу, — процедила она.

О, я чувствовал ее ненависть. Я ощущал ее аромат, я даже мог слышать, как она изливается из нее, но продолжал глумиться:

— Очень на то надеюсь, потому что есть в этом нечто прекрасное, быть удостоенным вашей ненависти.

На это она ответила весьма странно, я помню это отчетливо.

— А я надеюсь на то, что вы умрете от паралича сердца. Вот прямо на этом стуле.

Она была удовлетворена, даже несмотря на то, что я рассмеялся в ответ. Она ушла, улыбаясь. И теперь снова стояла перед стойкой бара, поджидая, пока бармен выставит ей пиво, и глаза ее были устремлены на меня, лучась каким-то странным желанием, от чего мне было не по себе, но я силился смеяться. Опять она танцевала, порхая от столика к столику с подносом в руках, и всякий раз, когда я смотрел на нее, она улыбалась, сияя своим ненормальным желанием. И вдруг я стал ощущать на себе некое таинственное влияние. Я почувствовал жизнь своих внутренних органов — биение сердца, трепыхание желудка. Я уже понял, что больше она не подойдет к моему столику, и точно помню, что остался этим доволен, и еще я помню, что какое-то жуткое беспокойство овладело мной и захотелось побыстрее убраться из этого места, подальше от ее настойчивой улыбки. Но прежде чем уйти, я кое-что сотворил, что очень меня позабавило. Я достал из кармана последние пять центов и положил их на стол. Затем вылил на монетку полчашки поданного мне пойла. Теперь она будет вынуждена убирать это своим полотенцем. Коричневая гадость растеклась по всему столу и, когда я поднялся, чтобы удалиться, закапала на пол. В дверях я приостановился глянуть на нее в последний раз. Она по-прежнему улыбалась. Я кивнул ей на кофейную лужу, затем помахал пальцами на прощанье и вышел на улицу. Душевное равновесие вернулось ко мне. Как и прежде, мир был полон забавных вещей.

Не помню, что я делал после того, как сбежал от ее улыбки. Возможно, пошел к Бенни Кохену, который жил у Центрального рынка. У Бенни была деревянная нога. В ноге небольшая дверца. За дверцей сигареты с марихуаной. Он продавал их по пятнадцать центов за косяк. Также Бенни торговал газетами «Эксземин» и «Таймс». Его комната до потолка была завалена экземплярами «Нью Мэссиз». Возможно, Бенни, как всегда, нагнал на меня тоску, рисуя мраки и ужасы, которые ожидает наш мир завтра. Возможно, он опять грозил мне своим грязным пальцем, проклиная за предательство пролетариата — класса, из которого я вышел. Возможно, как всегда, я вышел из его комнаты, спустился по пыльной лестнице на улицу, затянутую туманом, весь трепеща от негодования, с зудом в пальцах, готовый вцепиться в горло любому империалисту. Возможно, так оно и было, возможно — нет. Я не помню.

Но я помню ту ночь в своей комнате: красные и зеленые отсветы от отеля «Сант-Паул» падали на мою кровать, и я лежал в них, мечтая о гневе той девушке, о ее танце между столиков, о блеске ее черных глаз. Я помню, что забыл напрочь о том, что беден, и о своих ненаписанных рассказах.

На следующее утро я отправился на ее поиски. Было восемь утра, и я уже шел по Спринг-стрит. С собой у меня был экземпляр «Собачки». Она должна будет изменить свое мнение обо мне, когда прочитает рассказ. Журнал с автографом лежал у меня во внутреннем кармане, готовый для вручения при первом удобном случае. Но в такой ранний час бар оказался закрытым. Назывался он «Колумбийский буфет». Я уткнулся носом в окно и заглянул вовнутрь. Стулья были подняты на столы, и какой-то старик в резиновых сапогах драил шваброй пол. Я пошел вниз по улице, влажный воздух уже голубел от выхлопных газов. И тут меня озарило. Я вытащил журнал, зачиркал автограф и написал: «Принцессе Майя от жалкого гринго». Так мне показалось правильнее, соответствовало душевному настрою. Я вернулся к «Колумбийскому буфету» и забарабанил в окно. Старик открыл дверь, руки у него были мокрые, по лицу стекал пот.

— Как зовут девушку, которая здесь работает?

— Камилла, что ли?

— Та, которая работала прошлой ночью.

— Это она, Камилла Лопес.

— Не передадите ей вот это. Просто отдайте и все. Скажите, что пришел какой-то парень и попросил передать.

Старик вытер руки о передник и взял журнал.

— Позаботьтесь, пожалуйста, это очень важно.

Старик закрыл дверь. Через окно я видел, как он, бросив журнал на стойку, вернулся к работе. Легкий ветерок ворошил страницы журнала. Я шел и думал, как бы старик вовсе не позабыл о просьбе. Дойдя до Административного центра, я вдруг понял, что совершил ошибку: моя надпись на журнале не произведет никакого впечатления на такую девушку. Я поспешил назад к «Колумбийскому буфету» и постучался в окно. Пока старик возился с замком, до меня доносилось его ворчание. Открыв дверь, он смахнул пот с глаз и снова увидел меня.

— Не могли бы вы дать мне тот журнал на минутку, я хочу кое-что написать на нем.

Старик ничего не понял. Он тяжело вздохнул, замотал головой и велел мне зайти.

— Иди сам возьми, черт бы тебя побрал. Мне работать надо.

Я раскрыл журнал, разгладил страницы и зачиркал свою надпись к принцессе Майя. Вместо этого я написал:

Дорогая Изодранная Гуарача,

Ты не могла знать этого, но прошлой ночью ты оскорбила автора нижеследующего рассказа. Умеешь ли ты читать? Если да, удели пятнадцать минут своего времени и насладись шедевром. И в следующий раз будь осторожнее. Не всякий, кто заглядывает в твою забегаловку, — шваль.

Артуро Бандини

Я протянул журнал старику, но он даже не посмотрел на меня.

— Передайте это мисс Лопес и проследите, чтобы она получила лично.

Старик отбросил швабру, смахнул пот с морщинистого лица и указал на дверь:

— Убирайся отсюда!

Я положил журнал обратно на стойку и неторопливо направился к выходу. В дверях я обернулся и помахал на прощание.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Голод на время отступился от меня. Под кроватью оставались еще несколько апельсинов. В тот вечер я съел три или четыре плода и с наступлением темноты спустился с Банкер-Хилл в центр города. Укрывшись в тени дверного проема прямо напротив «Колумбийского буфета», я наблюдал за Камиллой Лопес. Она была все в том же белом переднике. Я затрепетал, когда увидел ее, и странное мощное чувство сдавило мне горло. Но спустя несколько минут вся странность ушла, и я простоял в темноте, пока не заболели ноги.

Заметив полицейского, двигающегося в мою сторону, я покинул свой наблюдательный пункт. Ночь была жаркая. По городу гулял песчаный ветер с Мохаве. Каждый раз, прикасаясь к чему-либо, я чувствовал кончиками своих пальцев уколы крохотных коричневых песчинок. Вернувшись в свою комнату, я обнаружил, что механизм моей новой печатной машинки забит песком. Песок был повсюду: в ушах, волосах, одежде, он просочился даже под простыни моей кровати. Я лежал в темноте, и красный свет от отеля «Сент-Пол», но теперь с ужасным голубоватым оттенком, то врывался в мою комнату, то исчезал.

На следующее утро я уже не мог больше есть апельсины. От одной мысли о них меня выворачивало. К полудню, после бесцельных прогулок по городу, меня охватило острое чувство жалости к самому себе, я был больше не в силах справляться со своим горем. Вернувшись в отель, я рухнул на кровать и разревелся от всей души. Я позволил жалкому чувству выплеснуться всему без остатка из самых потаенных уголков моей души и когда уже больше не мог плакать, испытал облегчение. Я ощущал себя обновленным правдивым и непорочным. Я сел и написал письмо матери — честное письмо. Я рассказал ей, что соврал в прошлом письме, и попросил прислать немного денег, потому что решил вернуться домой.

Лишь я закончил писать, в комнату вошел Хеллфрик. Он был в костюме, а не в халате, и поэтому сначала я его даже не узнал. Не проронив ни слова, он прошел и выложил на стол пятнадцать центов.

— Я честный человек, малыш, — заявил он. — Я столь же честен, сколь длится божий день!

И удалился.

Я смахнул монеты со стола в ладонь, выпрыгнул в окно и помчался по улице по направлению к бакалее. Маленький японец, завидев меня, уже приготовил пакет и держал его над корзиной с апельсинами. Он был крайне удивлен, когда я пробежал мимо и влетел в бакалею. Я купил печенье, дюжину. Расположившись на кровати, я поглощал их почти не жуя, проталкивая внутрь глотками воды. Я оживал. Желудок мой был полон, и у меня еще оставался никель. Я разорвал письмо и развалился на кровати в ожидании вечера. Никель — мой пропуск в «Колумбийский буфет». Я ждал, отяжелевший от пищи и желания.