Владимир Корнев - Датский король

• Название: Датский король
• Автор: Владимир Корнев
• Издательство: Амфора
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-823-5

Новый роман петербургского прозаика Владимира Корнева, знакомого читателю по мистическому триллеру «Модерн». Действие разворачивается накануне Первой мировой войны. Главные герои — знаменитая балерина и начинающий художник — проходят через ряд ужасных, роковых испытаний в своем противостоянии силам мирового зла.

В водовороте страстей и полуфантастических событий накануне Первой мировой войны и кровавой российской смуты переплетаются судьбы прима-балерины Российского Императорского балета и начинающего художника. История легендарного чернокнижника доктора Фауста, продавшего душу дьяволу, вновь обретает плоть и кровь в искушении чистых искусств: живописи, балета и поэзии, доводя человека до предельной точки творческого развития и… убивая.

Где-то в пространстве между готическими витражами библиотек Веймара, театральными подмостками Парижа и старыми церквями Петербурга лежат разгадки тайны Священного Копья Демонов и таинства превращения вдохновенной женственности белого лебедя в холодную загадочность черного…

«Датский король» — блестящий мистический роман петербургского писателя Владимира Корнева, захватывающий читателя с первых страниц и приоткрывающий занавес сцены, на которой истинная любовь противостоит искушениям темных сил и возвышается над демонической моралью.

---

— А теперь у меня к вам просьба, герр Звонцов: проводите меня до библиотеки. Иногда, знаете ли, мучает одиночество, не хватает рядом достойного собеседника, оппонента, самостоятельного в суждениях, ищущего истину, молодого и сильного духом, как раз такого, как вы. Не откажите старику в любезности, а я, пожалуй, покажу вам один прелюбопытнейший опыт.

«Вот уж и вправду старческая причуда, да еще лесть какая-то бессмысленная!» Мнимый Звонцов не отказал только из приличия. Они вышли в длинный гулкий коридор — каждый звук отдавался в нем эхом. Некоторое время оба точно прислушивались к своим шагам.

— Значит, вы не боитесь бесов, господин профессор? — первым нарушив тишину, решился спросить Арсений. — Вы с ними знакомы?

— Я изучаю их с научной точки зрения. Есть предположения некоторых исследователей высшей материи, что эти существа, бесы (или, как я предпочитаю их называть, гении), более развиты, чем мы. Не спят, не умирают и постоянно контролируют того, в кого «вошли». Вы только вспомните притчу о целом легионе бесов, вселившихся в одного человека. Поскольку искусство прогрессирует, бесы тоже совершенствуются в деяниях одержимых. Доведя человека до предельной точки творческого развития, выжав из него все возможное, духи бросают его с крутизны в озеро, проще говоря — убивают. Причем им самим ничего не делается — они не пропадают.

— Нет, меня не интересует процесс уловления души в сети врага человеческого, — возразил Десницын. — Главное, что эти бесы, или, как вы выразились, гении, служат темным силам и приносят несчастье! Однако ваша собственная их оценка, герр профессор, мне показалась неоднозначной.

В голосе Мефистофеля послышалось раздражение:

— Послушайте, Звонцов, зачем вам это морализаторство? Этические установки духов находятся вне привычных для человека оценочных категорий, и не стоит даже пытаться их понять. Зато если в вас поселится кто-то из них, это звонок из вечности, подтверждающий, что на вас пал грозный и одновременно почетный выбор. Если, став Сверхчеловеком, которого я изобразил в своем трактате и рождение которого предсказывал Ницше, вы примете это за Божие благословение, то чертовски ошибетесь. На самом деле так вы заключите сделку с дьяволом. Искусство, оно ведь может быть двоякой природы: как от Бога, так и от его прямой противоположности. Да, и вот еще что. Стать Сверхчеловеком может только тот, кто впустит в себя как можно больше творческих гениев. Причем это должны быть духи разных видов искусства: поэзии, музыки, живописи. Будьте великим во всех областях, как божественный Леонардо, и тогда вас назовут Сверхчеловеком современности!

— Да кто вам сказал, что я стремлюсь стать Сверхчеловеком?! Диссертация ваша меня заинтересовала оригинальностью — это правда, но ее основная идея меня совсем не прельщает…

— Хорошо, я отнюдь не собираюсь навязывать Вам идею Сверхчеловека, но что касается бесов, творящих искусство и культуру… Вам никогда не приходило в голову, что культура целых народов может целиком развиваться под влиянием темных сил? Некоторые цивилизации поднялись на этих дрожжах до впечатляющих высот, например, ацтекская, сплошь замешанная на кровавых жертвах. И потом, почему вы избегаете любого упоминания дьявола? Ведь природа мироздания дуалистична: не было бы Сатаны, и Добра тогда тоже не было бы.

— Простите, герр профессор, но по-вашему получается, что Бог и Дьявол возникли одновременно и что — страшно сказать — влияние их в мире равнозначно? Но это же абсолютно противоречит Писанию: Бог создал Сатану как Ангела, а тот поднял бунт и был низвергнут в ад, став его владыкой, но даже в этом положении он подвластен Создателю. А что касается всех этих бесов и злых гениев, они для меня как христианина — ничтожные твари. Я их знать не желаю и не вижу, а в непреодолимость их силы не верю!

Ауэрбах на это заметил:

— Для того чтобы верить, не обязательно видеть объект веры. Есть, однако, множество фактов, подтверждающих материальное существование гениев, о которых я говорю. К примеру, чем можно объяснить, что стоило умереть великому Буонарроти, как тут же появились на свет два новых титана — Шекспир и Галилей[42]? Мало того: после смерти Галилея почти сразу же родился Ньютон! И таких примеров легион. Можно проследить путь любого гения в истории: задачу личности давать этому гению развитие. Существует множество вещей, коих мы не можем ни увидеть, ни пощупать, однако нее существование их несомненно. Электричество, радиоволны, X-лучи Рентгена — только самые известные из подобных вещей. Более сложное — выброс энергии перед каким-то природным явлением. Ну, например, когда перед ударом молнии дыбом встают волосы или неадекватные реакции человеческой психики в полнолуние. Я же имею в виду то, что в полноте открывается лишь избранным. Вспомните, юноша: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Духи всегда обитали среди нас. Еще доисторический троглодит изображал их во мраке, на стенах своих пещер! Их боялись, задабривали жертвами испокон веков, только современный скептицизм назвал веру в них предрассудком. А главное доказательство… Вам я скажу, мой юный друг, — тут Мефистофель перешел на вкрадчивый шепот: — Это произошло со мной. Прежде я был профессором физики, со мной считались светила естественных наук. Но вдруг однажды услышал я голос — это было так же, как вы сейчас слышите меня, уверяю вас! — и он продиктовал мне послание, полное мистических намеков и предсказаний. Я понял, что ко мне обращается неземной разум, потом он даже назвал себя — то был сам князь бесовский — Вельзевул! Мне было приказано возвестить миру услышанное. Сначала я объявил об этом своим коллегам — они сразу отвернулись от меня. Затем попытался напечатать и издать пророчество, и тогда меня объявили умалишенным. Власти арестовали меня, четыре года держали в закрытой психиатрической лечебнице. Вам не понять, молодой человек, что это была за мука: иметь миссию обратиться к народам с эпохальным пророчеством и не иметь возможности ее исполнить! Я рассказал вам все это, господин Звонцов, потому что вижу в вас гения, но вам не положено знать, какая, чья в вас вселилась душа. — Ауэрбах остановился возле массивных дверей библиотеки — в них упирался похожий на туннель коридор. Он вдруг встрепенулся, учащенно задышал:

— А знаете что… Хотите, я подарю вам дух Гёте? Мне кажется, пора уже передать его по наследству. Тому, кто достоин им обладать… Решайтесь же, Звонцов! У вас есть редчайший шанс. Шанс в одночасье стать великим и довершить творческий подвиг величайшего из немцев!

По лицу Мефистофеля было видно, что он всерьез вознамерился это исполнить.

— Вы получите бесценный дар прямо сейчас! — Старик взял Арсения за плечо, и тот почувствовал, какие у него на редкость цепкие и сильные пальцы.

«Выходит, свой „прелюбопытнейший опыт“ он собирается проводить надо мной! Но если я против?!»

— Это строго научный эксперимент, точно выверенный и безопасный. Вы сейчас сами в этом убедитесь! А завтра утром проснетесь и сможете сочинять, как это делал до вас Гете, — профессор подбадривал «любимого ученика» и сам вдохновлялся. — О, это будут бессмертные стихи — zweifellos![43] Я ручаюсь вам. друг мой!

Потянув на себя ручку в виде кольца, зажатого в львиной пасти, он юркнул в небольшое пространство между двойных дверей и, можно сказать, втащил за собой юношу.

«Господи, не введи мя во искушение, но избави от лукавого! — взмолился Сеня, которого бросало то в жар, то в холод. — Ты все видишь: мне не нужна ни чужая душа, ни чужое величие, ни все эти бредни. Что делать, куда спрятаться от старого безумца?!»

Тем временем Ауэрбах предупредил: «Ждите здесь. Ни при каких обстоятельствах не заходите в библио-Teicy! В нужный момент я сам вас позову» — после чего сразу вошел внутрь, плотно закрыв за собой дверь. Тут, казалось бы, Десницын получил счастливую возможность бежать, но остался стоять как вкопанный в темном и душном тамбуре — тело неприятно отяжелело, ноги налились свинцом. Немец точно гипнотически воздействовал на него…

Прошло с четверть часа, и все это время за дверью царила мертвая тишина, словно там, в книгохранилище, ничего не происходило.

Но вот под дверью появилась узенькая, блеклая полоска света — наверное. Ауэрбах опять зажег подсвечник, который взял из аудитории. «Когда захочешь увидеть свет, не бойся остаться в темноте…» — отголоском недавнего разговора прозвенело в затуманенной десницынской голове. Затем послышался живой профессорский голос. В монотонном бормотанье были едва различимы отдельные слова, ясно было лишь, что Ауэрбах многократно повторяет какие-то молитвы или заклинания то на латыни, то на греческом. Арсению до сих пор не приходилось быть свидетелем ничего подобного: «Странный какой-то ритуал, непонятный… Что же все-таки Мефистофель там творит, к кому обращается? Вразуми его. Боже милостивый, верни рассудок заблудшему!» Неожиданно из-за двери донесся звук шагов, упругих, уверенных — явно не старческих шагов. В библиотеке, наверное, с самого начала кто-то был, только до сих пор смирно читал где-нибудь в дальнем углу. Профессор кого-то учтиво поприветствовал, Десницын же испуганно вздрогнул: «Не дай Бог это кто-нибудь из звонцовских лекторов с нормальным зрением — он разоблачит подмену, стоит только Мефистофелю позвать меня по фамилии, а мне войти!» Стало понятно, что во избежание скандала нужно немедленно ретироваться. Арсений истово перекрестился, призвав на помощь своего Ангела-Хранителя, собрал в кулак волю и готов был уже вырваться из этой цитадели схоластической казуистики, как вдруг вязкую тишину университетского книгохранилища разорвали истошные крики. Это были вопли о помощи — целый хор отчаянных голосов, от пронзающей слух отвратительной фистулы до оглушающего геликоном баса. Будто там, за дверной преградой, в относительно небольшом пространстве находились не двое ученых мужей, а целая толпа, целое сонмище страдальцев или буйнопомешанных! «Помогите! Помогите! А-а-а!! Убивают!!!» — в плаче надрывались за дверью и женские, и детские голоса. Сбитый с толку, Десницын не находил себе места от вынужденного бездействия, ведь строгий наказ Ауэрбаха входить только по его вызову и обострившийся инстинкт самосохранения не позволяли ему толкнуть проклятую незапертую дверь. Ничего нельзя было понять в этом ужасе: Сеня только твердил про себя «Трисвятое» беспрерывной скороговоркой. Совсем рядом, всего в каком-нибудь шаге от него, творилось уже что-то невообразимое: сами стены, сотрясаясь от мощных ударов, ходили ходуном. Вековая каменная кладка трещала и стонала, как гудит, наверно, африканская саванна, когда по ней, иссохшей от зноя, проносится стадо гонимых жаждой слонов. Внутри сыпалась с потолка штукатурка, с грохотом падали полки и шкафы, слышался звон бьющегося стекла и треск сокрушаемого дерева, а попавший в историю русский «студент» так и стоял у порога, меж тем как его зрительная память оживляла брюлловский «Последний день Помпеи».