Иван Дроздов - Разведенные мосты

• Название: Разведенные мосты
• Автор: Иван Дроздов
• Издательство: Прана
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-86761-028-4

Третья книга воспоминаний Ивана Дроздова, отражающая петербургский период его жизни, по времени совпадающий с экономическими и политическими потрясениями в нашей стране.

Автор развернул широкую картину современной жизни, но особое внимание он уделяет русским людям, русскому характеру и русскому вопросу.

---

Наш отец Владимир Иванович отправлял взрослых ребят на заработки. Старших сынов Дмитрия и Сергея посылал в Тамбов к мастеру валяльщику валенок. Семнадцатилетней сестре моей Анне и пятнадцатилетнему брату Фёдору сказал:

— Поезжайте в Сталинград на строительство Тракторного завода. И Ванятку с собой возьмите — город не даст ему пропасть.

Мне едва исполнилось восемь лет. Страшно было представить, что поеду в большой город со звучным и грозным именем Сталинград.

Приведу здесь начальные строки моего романа «Ледяная купель». Там этот драматический эпизод нашего отъезда из деревни. По сюжету романа персонажи другие, но сам отъезд описан именно таким, каким он мне и запомнился:

«Буланая измождённая лошадь с трудом тянула санный возок по весеннему бездорожью.

— Ну-у, пошла! — взмахивал кнутом Фёдор, рослый парень лет двадцати. Привалившись спиной к стенке возка, сидел Артём — младший брат Фёдора… По обочине дороги шёл их отец Владимир Иванович Бунтарёв. Нескорым и нетвёрдым шагом следуя за санями, он временами останавливался и смахивал с побелевшего лица крупные капли пота. Владимиру Ивановичу нездоровилось, в глубокой печальной думе опустил он голову.

Фёдор поворачивался, говорил:

— Ступай домой.

Младший тоже советовал:

— Иди домой, пап. Мать печку истопила, отлежись. А мы, чай, не маленькие, одни доедем. Вон вётлы дубовские показались, скоро и деревня выглянет».

А скоро мы и в Сталинград приехали. Поселили нас в барак: мы с Фёдором в мужской половине, Анна — в женской. И всё бы ничего, нам пока хлеба не давали, но вскоре карточки выдать обещали, Фёдор учеником электрика работал, Анна на кирпичном заводе, а меня в школу собирали. Но тут беда приключилась: Фёдора током сильно ударило, в больницу он попал, а я к Анне перешёл. Но в женском бараке мне жить не разрешили, комендант сказал: «Убирайся!» Схватил за шиворот и вытолкал на улицу.

Жил с ребятами в пещере на крутом берегу Волги.

Вот отрывок из романа: «Оккупация»:

«Кто-то из кармана достал несколько картофелин, кто-то чистил морковку, свёклу — и вот уже котелок висит над костром, и снег, набитый до краёв, превращается в воду, и всё варится, парится, а я облюбовал себе свободный уголок пещеры, — тут сено, клочок соломы и лоскут вонючей дерюжины. Я устраиваюсь поудобнее и — засыпаю.

Я хорошо помню, как в те первые часы моей жизни в пещере Бум-Бум, ставшей мне прибежищем на четыре года, я уснул крепко и увидел во сне родную деревню, и родимый дом, и отец сидит в красном углу под образами, а мама тянет ко мне руки и явственно слышу её голос: «Иди ко мне. Ну, Ванятка, сыночек мой. Ты теперь дома и никуда больше не поедешь. Иди ко мне на ручки».

И ещё помню, как проснулся я в пещере, увидел, что нет у меня ни дома, ни отца, ни мамы… Страшно испугался и заплакал. И плакал я долго, безутешно — ребята смотрели на меня, и — никто ничего не говорил».

Голод в 1933 году по всей Российской империи прошёлся, но особенно жестокий он на Украине был и по берегам Волги катился вниз по течению к бывшей хазарской столице Астрахани. На крутом глинистом обрыве правого берега, из которого глину для строительства домов брали, в уютной пещере с видом на Волгу поселилась дружная ватага бездомных ребят, в которой я был самым младшим. У нас и свой атаман объявился — парень лет пятнадцати в красной бескозырке с надписью на чёрной ленте «Ермак». Так мы его и называли «Ермак».

Жизнь-то она и такая бывает! Вместо избы тёплой небо звёздное над головой, простор от горизонта до горизонта. Воля! Нет тебе ни работы, ни школы, и никаких других забот. Когда хочешь ложись, когда хочешь вставай. Одно только маленькое неудобство: есть нечего. Воду пригоршней из Волги черпали, а вот с едой как-то сразу не заладилось. Большие парни, — тоже из бездомных, — нам говорили: плохо это, конечно, когда есть нечего, но вы привыкайте. Еда не для всех приготовлена. Птичкам разным тоже еду не дают, а ничего, живут же. И вы будете жить. Кто-то и помрёт от голода, его в Волгу бросите, а другие выживут.

Четыре года я без еды прожил и — ничего. Что-то и ел, конечно; Бог без попечения никого не оставляет; когда случай какой подвернётся, а когда удача — выжил. И теперь всему миру свидетельствовать могу: человек не только без крыши, но и без одежды, и даже подолгу без еды жить может.

И вот ведь что важно, и о чём бы я хотел сказать: беспризорный люд — это тоже сословие. В тридцатых годах прошлого века в этом мире миллионы оказались. Господа демократы, Жириновские всякие — большие мастера вымаривать и выстуживать русского человека, а он, русский человек, всё живёт и живёт. Но я вот зачем эту свою жизнь вспомнил: много я в том мире хороших людей встретил — и честных, и добрых, и по-своему умных. А иногда встречались и такие, которым и сейчас подражать хочется. Вот ведь оно в чём дело: дух интеллигентства даже и там был!

Есть у меня роман автобиографический «Ледяная купель». Там я о гибели своего атамана рассказал. Вот как это было:

«Но тут над самой головой Артёма раздался строгий и зычный голос Одесского Ивана:

— Ермак! Дай мне камушек, который ты позычил у отца Дионисия.

По снежному насту неспешно и тяжело хрустели шаги. В правой руке Ивана был пистолет. Ермак растерянно пятился назад. Он сжался стальной пружиной, выдвинул вперёд растопыренные пальцы — сторожко шагал назад, не спуская глаз с надвигавшегося врага. А враг шёл, тяжело ступая по свежевыпавшему снегу, и, казалось, ничто не может отвратить беды. Артём оглянулся: двое раненых умывали лица волжской ледяной водой, третий, опустив в растерянности финку, стоял в стороне, Копчик и Чиляк сидели в укрытии.

И вновь зычный голос:

— Отдай Розу!

Ермак кинул взгляд назад, видно, ждал подкрепления. Перебрал пальцами: между ними сверкнули лезвия бритв. Ещё взгляд назад. И вдруг встал, распрямился. Скрипуче-пронзительно раздался его голос:

— Хорошо, хорошо!.. Ты подходи ко мне ближе, я покажу тебе, как бушует щерное море!..

Иван выстрелил. Ермак вздрогнул, выбросил вперёд руки, и с ладоней, одна за другой, скользнули узенькие полоски металла — некогда грозное оружие атамана. Неверными шагами он подошёл к камню, возле которого минуту назад одолел своих врагов, обхватил его, сполз на колени. Повернул голову к подходившему Ивану, и Артём явственно увидел, как по щекам Ермака покатились слезинки — может быть, сердце его, закалённое в жестоких схватках с судьбой, смирилось перед лицом смерти. Иван вновь вытянул руку с пистолетом, хотел добить Ермака, но Артём, стоявший рядом, казалось, помимо воли своей, движимый импульсом мгновенно вспыхнувшей жалости и обиды, вырвал пистолет у Ивана, кинул в Волгу. Иван опешил, отступил назад, смотрел на Артёма, страшно поводя белками глаз. И будто бы вспомнив что-то, метнулся к Ермаку, выхватил из грудного кармана бумажник. Но в то же мгновение Артём рванул бумажник из рук Ивана. Тот совсем опешил, даже присел от неожиданности. А Артём, сжавшись стальной пружиной, не ведая, что творит, шёл с кулаками на одесского атамана.

— Нечестно, дядя, бьёшься, — выдыхал Артём хрипло. — С наганом-то каждый…

Иван, приняв его за сумасшедшего, пятился к барже и жестом руки подзывал кого-то. Не сразу понял Артём, что драться с ним атаман боится, зовёт на помощь другого. Но Артём шёл всё быстрее. И тогда Иван выхватил из кармана финку. Артём закипел, затрясся.

— Нечестно, дядя!..

Атаман остановился, далеко вперёд вытянул руку с финкой.

«Боже мой! Как он здоров! Он и без финки любого молодца в землю вгонит».

Думал так Артём про себя, но шагу прибавлял. Тяжело висели кулаки по бокам, свинцом наливались мышцы. Урки ближе подошли к ним, дивятся с тайной завистью и восхищённо смотрят на безоружного смельчака, рискнувшего сразиться с атаманом, потому что ни в городе Одессе, ни в Ростове, ни в Волжске не было и не могло быть урки, решившегося бросить вызов Ивану, и по всем неписаным законам воровского мира такого не предполагалось; потому-то и стояли урки в позе каменных изваяний, и ждали, заворожённые, развязки необыкновенного эпизода.

— Нечестно так… с ножом-то… — чуть слышно говорил Артём, и уже неземной, нечеловеческой силой полнилась его грудь. Он, кажется, слышал потрескивания суставов в пальцах рук, в ушах гудел звон колоколов. Наверное, вот так же дед Михайло шёл на противный ряд в кулачном бою, и от его удара никто уж подняться не мог. Вспомнил наставления бабушки: «В гневе наш род страшен — помнил бы ты это, внучек».

Лицо бандюги перекошено злобой, финка поднята высоко, блестит.

Коршуном бросился бандит — Артём ловко захватил руку с финкой, другой рукой, что было сил, толкнул под дых. Ойкнул бандит — финка скользнула к ногам, повалился в снег. Потом встал, сделал несколько шагов к берегу, упал на льдину. И в тот же момент льдина раскололась на две части, и та часть, на которой кровью исходил Артёмов противник, оторвалась от берега, закружилась, смешалась с другими льдинами, устремилась в чёрное бурлящее разводье.