Алексей Колобродов - Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве

• Название: Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве
• Автор: Алексей Колобродов
• Издательство: Геликон Плюс
• Жанр: Публицистика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-93682-816-4

Эта книга — первая серьезная попытка разобраться с феноменом многолетнего российского лидера Владимира Путина языком искусства, посредством текстов и смыслов, произведенных как в России девяностых и нулевых, так и созданных ранее, но предвосхитивших контексты путинского времени.

Автор — журналист, прозаик и литературный критик Алексей Колобродов — анализирует кино, телевидение, шоу-бизнес и музыкальный андеграунд, но в большей степени современную русскую литературу, заявляя в авторском предуведомлении: книга родилась именно на стыке литературы и политики.

А. Колобродов использует в качестве экспертов Федора Достоевского, Николая Носова, Василия Аксенова, Владимира Высоцкого, Александра Проханова, Виктора Пелевина, Дмитрия Быкова, Захара Прилепина, Юлию Латынину и других авторов.

Исследование, не лишенное некоторой провокативности и авторского произвола, тем не менее многое объясняет серьезному читателю о времени, природе власти, механизме общественных движений и энергии заблуждений.

---

Таким образом, можно констатировать не полемическое заострение и не повышение сатирического градуса. Всё это было и осталось. «Гражданин Поэт» несколько сменил концептуальный вектор. Проект стал куда более четко конструировать себя относительно определенной исторической оси координат. Выстраивать контекст путинской эпохи, отталкиваясь от памятных образов и образцов. Не столько даже исторических, сколько мифологических, поскольку сегодня главным источником общественной энергии является не советская история, но одноименный миф.

«Гражданин Поэт» — проект в известном смысле просветительский. Воспитывающий гражданское чувство по принципу «из какого сора». Формирующий если не вкус, то избирательность памяти. Иногда от противного. Часто по образцу и подобию. С четкими замерами глубины падения не от нуля, а от высшего плюса.

Ну, скажем… Бессмысленно сейчас гадать, мог ли Александр Трифонович Твардовский написать стихотворение о Юрии Буданове. Важно знать, что в русской поэзии есть стихи «Я убит подо Ржевом». И быковская стилизация, посвященная Буданову, не нарушает ни строя, ни интонации знаменитого солдатского некролога. Бережно и нервно принимает на себя все неписанные законы (не побоюсь сказать — «понятия») национальной поэзии.

Или «Летят перелетные птицы» Михаила Исаковского. Патриотический фокстрот написан в 1948 году, в разгар борьбы с космополитизмом, и, естественно, пафос его — центростремительный. У Быкова в «Улетной», напротив, отражены всеобщие центробежные настроения:

При власти застойной и старой,
Хоть память о ней дорога,
Считали страшнейшею карой
Услать за границу врага.
А эта несчастная пара
Страну убедила свою,
Что нынче страшнейшая кара —
Остаться в родимом краю.

Но пафос остался и даже усилился — собственно, при нынешних нравах сатира — единственное место, где за пафос не стыдно.

«Модернизацию», эту виртуальную футурологию Дмитрия Медведева, оказывается, есть откуда и с чем сравнивать:

Я давно уже когда-то
Рассказала вам, ребята,
Как в Москве с большим трудом
Переехал целый дом.
А теперь в порядке блица,
В назиданье старине,
Вся размазана столица
По оставшейся стране.

(«Подмосковные венчура»)

Стилизация блоковской «Незнакомки» названа площадно — «Шизорванкой», и дело, понятно, не только в зафиксированной на площадях акции «Порву за…». Без труда угадывается еще более вульгарная «…рванка». А содержание непристойность контекста (которая присутствовала и у Блока, волшебно преломляясь во «влаге терпкой и таинственной») только сгущает.

Меня могут упрекнуть, что в разговоре о явлении почти эстрадном (протест ныне вообще в формате и гламуре) я взял слишком высокую планку. Шоу, дескать, и шоу, маст гоу, и слава богу.

Действительно, в «ГП» ощущаются кавээновские корешки — с традиционным в КВН культом пародии. Пародии, замечу, не в литературном смысле, а как понимала ее советская эстрада: в снижении через подражательство. Когда высмеивается манера поведения, походка, тембр голоса, но не суть явления. К искусству это не имеет отношения — скорее к быту закрытых коллективов казарменного типа.

КВН не создает, а травестирует смыслы, причем смыслы заведомо невысокого порядка. Работает не со словом, а с клише. Не создает контекст, а размывает его.

«Гражданин Поэт» — прежде всего слово, поэзия. Я как-то во время последнего экономического кризиса родил афоризм о том, что глотка одного поэта гораздо более чуткий инструмент, чем задницы миллионов обывателей. На силовых линиях эпох всегда возрождается поэзия не просто социальная, но — социальной драмы. Рассчитанная не на кружок, а на круги по воде. Таким был русский рок восьмидесятых — с его приматом текста, далеко не всегда рассчитанного на прямое восприятие масс. Считается, что социальный рок (и Владимир Высоцкий — пророк его) у нас имеет питерские корни и восходит не столько к БГ, сколько к Майку Науменко. Задним числом это выглядит забавно — проблематика Майка в основном экзистенциальна, в то время как весь такой метафизический, не от мира сего БГ — был и в тот период, и позже глубоко не чужд социальности…

Интересно, попадет ли кто-нибудь из отечественных рокеров в проект Быкова — Ефремова? Или придется заводить отдельного «Гражданина Поэта»? Во всяком случае, на фестивале «Нашествие-2011» Михаил Ефремов «сейшенил» на зависть многим рокерам.

А рок здесь вот при чем: в знаменитом диалоге «Путин vs Шевчук» мы наблюдали «огромный, неуклюжий, скрипучий» поворот вечного русского сюжета «Поэт и царь». Продолжившийся, совсем неожиданно и отрадно, просто русской поэзией, практически даже без царя. Это действительно был некий рубеж: из газетно-сетевой поэзии на злобу дня (Быков, Емелин, Иртеньев) вдруг стала вымываться застенчивая ирония, сменяясь повсеместным стебом, поэты по-прежнему играли в смену масок — вот только маски эти стремительно обрастали социальным мясом, а декорации — историческим лесом…

Если же пытаться подыскать проекту ближайшую мистериальную аналогию, то это будет не театр и даже не эстрада, но — ролевая игра. Самая адекватная модель при работе с мифом и пиаром.

Ролевая игра «преемник», ролевая игра в нацлида, ролевая игра «тандем»…

«Гражданин Поэт» — сложно сконструированная цепочка звуковых (на самом деле смысловых) усилителей. Первое звено — первоисточники: поэт и стихотворение, часто, хоть и не всегда, акцент смещен на историю и дату создания шедевра. Второе — событие, инфоповод для написания стилизации, ньюсмейкеры, за ними стоящие. Третье звено — герой, от лица которого произносится стихотворный монолог (Путин, Медведев, Нургалиев и т. д.), иногда эта роль отводится протоавтору (Маяковский, Барто, Михалков и др.), иногда просто автору, подчас трансформации случаются внутри произведения, всё это усилено исполнительским мастерством и темпераментом Михаила Ефремова. В итоге образуется полифония смыслов: чрезвычайно полнокровный контекст.

Оставим социальным психологам разбор феномена ролевой игры.

Важна его сегодняшняя востребованность — прежде всего при осмыслении недавней истории, поскольку ролевые игры у нас первым делом ассоциируются с «Властелином колец» Толкиена, наиболее чуткие художники двинулись в направлении Среднеземья.

Первой ласточкой, размером с птеродактиля, стал второй фильм Никиты Михалкова из цикла «Утомленные солнцем-2». Кстати, Никита Сергеевич как выдающийся персонаж нашего времени не мог не угодить в обойму «Гражданина Поэта», и он в нее угодил:

Зыбко, вязко, мутно, стыдно и смешно по временам.
В поле бес нас водит, видно, и кружит по сторонам.
Мчатся бесы в путь полнощный, как бывало испокон,
И над ними самый мощный, по прозванью Бесогон.

(«Граждане бесы»).

Как Толкиен создавал свою эпопею на основе кельтской и скандинавской мифологии, с прозрачными аллюзиями на историю Второй мировой, так и Михалков использует милитаризированные по случаю русские фольклорные фишки — сапоги-скороходы, живая-мертвая вода, мышка бежала, хвостиком махнула и т. д. Да, собственно, и название «Цитадель» легко рифмуется с «Двумя крепостями». Получается, что «Предстояние» — это «Братство Кольца», а первые «Утомленные солнцем», где главная героиня — маленькая Надя, — «Хоббит, или Туда и обратно»? Ну а почему нет? Интереснее при таком сопоставлении другое: необходимым представляется завершение эпопеи, своего рода «Возвращение Короля» (в михалковском варианте, наверное, маршала), тем паче что финал «Цитадели» с дорогой на Берлин-Мордор и Котовым на танке о продолжении прямо-таки вопиет… Вы скажете, что Михалков, по массе позиций не дотягивая до Толкиена (и Питера Джексона тоже), явно превосходит их в психологизме чеховских полутонов? Так и у Дж. Р. Р. Толкиена экзистенциальной проблематики вокруг Кольца было — выше Минас Тирита…

Увлекательно рифмуются и персонажи: Котов, естественно, Арагорн; дочка Надя и прочие боевые товарищи — верные хоббиты; Сталин плавает в диапазоне от Гэндальфа до Сарумана; герой Олега Меньшикова, чекист Митя, своей амбивалентностью напоминает Боромира, азиат-снайпер на дереве — эльф Леголас, а жена Маруся — наместник Гондора с его своенравием и рефлексиями.

Однако, если даже не увлекаться, данная концепция снимает не только проблему исторической клюквы (ее и в «Цитадели» достаточно с самого первого кадра — пулемет с оптикой, появившейся пару десятилетий спустя, да и сама безымянная Цитадель на Восточном фронте абсолютно неисторична; хотя почему безымянная? Теперь мы знаем, что ее зовут Изенгард). Она ликвидирует все провалы (прорерихи?) и сценарные огрехи фильма, очищая для глаза и ума лучшие его сцены, превращая их в подлинное искусство.