Джон Пассос - 1919

• Название: 1919
• Автор: Джон Пассос
• Жанр: Проза

---

Эвелин почувствовала, что рука Рауля, лежавшая на ее талии, скользнула выше, и его ладонь легла на ее грудь.

- C'est fou, tu sais... c'est fou, tu sais... [это безумие, знаешь... (франц.)] - говорил он певучим голосом, он, казалось, совсем забыл английский язык.

После этого они перешли на французский, и Эвелин решила, что безумно любит его. Когда по улицам промчалась breloque [пожарная машина, оповещающая население о конце воздушного налета (франц.)], они пошли домой по темному, безмолвному Парижу. На каком-то углу к ним подошел жандарм и попросил Лемонье предъявить документы. Он с трудом прочел их при мутном синем свете уличного фонаря, Эвелин стояла затаив дыхание, чувствуя, как стучит ее сердце. Жандарм вернул бумаги, откозырял, пространно извинился и удалился. Никто из них не произнес ни слова, но Рауль, по-видимому, считал делом решенным, что спать пойдет к ней. Они быстро шли по холодным темным улицам, их каблуки гулко стучали по булыжнику. Она висела на его руке, было что-то напряженное, что-то электризующее и беспокоящее в том, как на ходу соприкасались их бедра.

Дом, в котором она жила, был одним из немногих парижских домов, не имеющих консьержки. Она открыла дверь своим ключом, и они, дрожа, поднялись по холодной каменной лестнице. Она шепнула ему, чтобы он не шумел, а то проснется служанка.

- Как это скучно, - шепнул он, его теплые губы коснулись ее уха. Надеюсь, ты не очень соскучишься.

Поправив прическу перед туалетом, перенюхав с видом знатока все ее флаконы, спокойно и без всякого смущения разглядев себя в зеркале, он сказал:

- Очаровательная Эвелин, хочешь быть моей женой? Это можно будет устроить, знаешь. Мой дядя, глава семьи, обожает американцев. Разумеется, все это будет ужасно скучно, бракосочетание и тому подобное.

- О нет, это не в моем вкусе, - шепнула она из-под одеяла, дрожа и хихикая.

Рауль бросил на нее гневный, оскорбленный взгляд, очень церемонно пожелал ей спокойной ночи и ушел.

Когда под ее окном зацвели деревья и цветочницы на базарах начали продавать белые и желтые нарциссы, наступившая весна заставила ее особенно остро ощутить свое одиночество в Париже. Джерри Бернхем уехал в Палестину, Рауль Лемонье больше не показывался, майор Эплтон заходил к ней всякий раз, как приезжал в город, и оказывал ей всяческие знаки внимания, но он действовал ей на нервы. Элайза Фелтон была шофером санитарного автомобиля при американском госпитале на авеню Буа-де-Булонь и по воскресеньям, когда бывала свободна, заходила к Эвелин и отравляла ей жизнь жалобами на то, что Эвелин вовсе не та свободная язычница в душе, за которую она ее вначале принимала. Она говорила, что никто ее не любит и что, даст бог, снаряд из Большой Берты в скором времени покончит с ней. Дошло до того, что Эвелин по воскресеньям на весь день уходила из дому и часто сидела вечерами в канцелярии, читая Анатоля Франса.

Вечные приставания Ивонны тоже утомляли ее; та пыталась руководить жизнью Эвелин, комментируя каждый ее шаг односложными замечаниями. Когда приехал в отпуск Дон Стивенс, еще более худой, чем обычно, в своей серой квакерской форме он показался ей истинным посланцем божьим, и Эвелин подумала, что, может быть, она его, в конце концов, все-таки полюбит. Она сказала Ивонне, что он ее кузен и что они выросли вместе как брат и сестра, и поместила его в комнате Элинор.

Дон был дико взбудоражен успехами русских большевиков, невероятно много ел, выпил все вино, какое было в доме, и все время загадочно намекал на свою близость к каким-то подпольным организациям. Он говорил, что во всех армиях происходят бунты и что то, что произошло под Капоретто, неминуемо произойдет на всех фронтах, что германские солдаты тоже готовы восстать и что это будет началом всемирной революции. Он рассказал ей о верденском мятеже, о целых эшелонах солдат, ехавших на передовые позиции с криками: "A bas la guerre!" [Долой войну! (франц.)] - и стрелявших на ходу в жандармов.

- Эвелин, мы на пороге великих событий... Рабочие всего мира не хотят больше терпеть это безумие... Черт возьми, пожалуй, стоило воевать, если мы в результате дорвемся до новой социалистической цивилизации. - Он перегнулся через стол и поцеловал ее на глазах у длинноносой Ивонны, внесшей оладьи, облитые горячим коньяком. Он погрозил Ивонне пальцем и чуть было не вызвал на ее лице улыбки своим тоном, которым сказал: "Apres la guerre finie" [когда кончится война (франц.)].

Весной и летом дела на фронте, по-видимому, действительно пошатнулись. Дон был, возможно, прав. По ночам она слышала непрекращающийся рев гигантского орудийного прибоя на разваливающемся фронте. В канцелярии циркулировали сумасшедшие слухи: британская пятая армия показала пятки, канадцы восстали и захватили Амьен, шпионы испортили все американские аэропланы, австрийцы опять прорвали итальянский фронт. Три раза канцелярия Красного Креста получала предписание свернуться и быть готовой к эвакуации из Парижа. В такой обстановке отделу пропаганды было трудно сохранять в своих бюллетенях бодрый тон, но Париж, к общему утешению, продолжал наполняться американскими лицами, американской военной полицией, кожаными поясами и консервами, а в июле майор Мурхауз, только что вернувшийся из Штатов, явился в управление со сведениями о сражении при Шато-Тьерри (*57), полученными из первоисточника, и заявил, что через год война будет окончена.

В тот же вечер он пригласил Эвелин обедать в "Кафе де-ла-Пе", и ради него она не пошла на свидание с Джерри Бернхемом, который вернулся с Ближнего Востока и Балкан и был полон рассказов о холере и стихийных бедствиях. Джи Даблью угостил ее роскошным обедом, он заявил, что Элинор приказала ему развлечь Эвелин. Он говорил, что после войны начнется эра гигантской экспансии Америки - Америки, милосердного самаритянина, исцеляющего раны истерзанной Европы. Можно было подумать, что он репетирует речь; кончив говорить, он поглядел на Эвелин с забавной виноватой улыбкой и сказал: "И самое смешное, что это правда", и Эвелин рассмеялась и вдруг почувствовала, что Джи Даблью ей, право же, очень нравится.

На ней было новое платье, купленное у "Пакена" на деньги, присланные отцом ко дню ее рождения, и после форменного платья оно доставляло ей истинную радость. Они еще не успели по-настоящему разговориться, как обед уже был съеден. Эвелин хотелось, чтобы он рассказал ей о себе. После обеда они поехали к "Максиму", но там было полным-полно пьяных, скандалящих авиаторов, и вся эта кутерьма напугала Джи Даблью, поэтому Эвелин предложила поехать к ней и выпить еще по бокалу вина. Когда они приехали на набережную Де-ла-Турнель и уже выходили из штабного автомобиля Джи Даблью, она увидела Дона Стивенса, шагавшего по улице. Она понадеялась, что он их не заметит, но он повернулся и подбежал к ним. С ним был молодой парень в солдатской форме по фамилии Джонсон. Они все вместе поднялись наверх и уныло расселись в гостиной. Она и Джи Даблью не могли найти никакой темы для разговора, кроме Элинор, а те двое уныло сидели на своих стульях и имели весьма сконфуженный вид, наконец Джи Даблью встал, спустился вниз, сел в свою машину и уехал.

- Фу черт, что может быть отвратительней майора из Красного Креста! разразился Дон, как только за Джи Даблью закрылась дверь.

Эвелин рассердилась.

- Нисколько не хуже, чем быть липовым квакером (*58), - сказала она ледяным тоном.

- Простите нам это вторжение, мисс Хэтчинс, - пролепетал солдат, который чем-то напоминал шведа.

- Мы хотели вытащить вас в кафе или еще куда-нибудь, но теперь уже поздно, - начал Дон вызывающим тоном.

Солдат перебил его:

- Я надеюсь, мисс Хэтчинс, что вы простите наше вторжение, то есть, я хочу сказать, мое вторжение. Я упросил Дона повести меня к вам. Он так много говорил мне о вас, и я уже целый год не встречал настоящей милой американки.

Он говорил почтительным тоном, с певучим миннесотским акцентом, который сначала не понравился Эвелин, но, после того как он попросил прощения и ушел, она нашла его очень милым и заступилась за него, когда Дон сказал:

- Он чудесный малый, но порядочная шляпа. Я боялся, что он тебе не понравится.

Она не позволила Дону против его ожидания остаться у нее на ночь, и он удалился с весьма мрачным видом.

В октябре вернулась Элинор и привезла целую кучу старинных итальянских панелей, которые купила за гроши. В управлении Красного Креста было теперь больше работников, чем требовалось, и она вместе с Элинор и Джи Даблью поехала в штабной машине ревизовать питательные пункты Красного Креста в восточной Франции. Поездка была замечательная, погода на редкость хорошая, совсем как в Америке в октябре месяце, они завтракали и обедали в штабах полков, и штабах корпусов, и штабах дивизий, и повсюду молодые офицеры страшно мило ухаживали за ними, и Джи Даблью был в отличном настроении и все время смешил их, и они видели полевые батареи в действии, и воздушную дуэль, и привязанные аэростаты и слышали разрывы неприятельских снарядов. Во время этой поездки Эвелин впервые почувствовала некоторый холодок в тоне Элинор, когда та обращалась к ней, это ее огорчило, они были в таких хороших отношениях всю первую неделю после возвращения Элинор из Рима.