Николай Клёнов - Несостоявшиеся столицы Руси: Новгород. Тверь. Смоленск. Москва

• Название: Несостоявшиеся столицы Руси: Новгород. Тверь. Смоленск. Москва
• Автор: Николай Клёнов
• Издательство: Вече
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9533-5804-0

История, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Однако любой историк в своих исследованиях обращается к альтернативной истории, когда дает оценку описываемым персонажам или событиям, реконструирует последствия исторических решений, поступков, событий, образующих альтернативу произошедшему в реальности. Тем не менее, всерьез заниматься альтернативной историей рискуют немногие серьезные историки.

И все же, отечественная история предлагает богатейший материал для альтернативных исследований, ведь даже само возникновение нашего государства на бедных и холодных равнинах северо-востока Европы, да еще и с центром в ничем не примечательном городке, выглядит результатом невероятного нагромождения случайностей. Почему с XIV века центробежные тенденции на Восточно-Европейской равнине сменились вдруг тенденциями центростремительными? А если бы собирание земель возглавил богатый Новгород или гордый Смоленск? А если бы пресловутое иго было свергнуто еще в XIII веке? На эти и другие вопросы ищет ответы автор настоящей книги.

---

Можно заключить, что ключевую роль в пушном экспорте Новгорода играло местное боярство, контролирующее и продажу мехов за рубеж крупными партиями, и сбор мехов (особенно дорогих) со своих далеких восточных «колоний», периодически требовавший использования таких вот методов: «Въ то же лѣто идоша из Новагорода въ Югру ратью съ воеводою Ядреемь; и придоша въ Югру и възяша городъ, и придоша къ другому граду, и затворишася въ градѣ, и стояша подъ городомь 5 недѣль; и высылаху къ нимъ Югра, льстьбою рекуще тако, яко «копимъ сребро и соболи и ина узорочья, а не губите своихъ смьрдъ и своей дани»…» [НПЛ. С. 40].

Оценить масштабы средств, которые давала новгородской олигархии эта торговля, можно по сравнительно поздним данным таможенных книг Тевтонского ордена, городов знаменитого Ганзейского союза на Балтике (Ревеля, Любека), по опубликованным материалам торговых книг:

— один Тевтонский орден и только за два торговых года (1399–1400 и 1402–1403) вывез из Новгорода более 300 тысяч штук шкурок белки [Лесников М. П. Торговые отношения Великого Новгорода с Тевтонским орденом в конце XIV — начале XV в.], а годовой экспорт мог доходить до полумиллиона беличьих шкурок, десятка тысяч шкурок ласки, нескольких тысяч горностаев [Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV–XV вв. М., 1963. С. 45–120]. Для сравнения: 50 тысяч белок и 8 сороков соболей получил Новгород с упомянутого Великого Устюга в 1425 г. [НПЛ. С. 415].

Воск в новгородском экспорте следовал за мехами. Ганзейцы закупали это сырье в Новгороде сотнями килограммов и даже десятками тонн. По данным таможенных книг Ревеля, в 1368 г. только в этот город из Новгорода было завезено до 18 тонн воска. Операции русских и немецких купцов в размере 3–6 тонн были отнюдь не редкими. К концу XV в. общий объем вывоза воска из Новгорода составил до 100–150 тонн ежегодно. Однако в самом Новгороде производство воска было незначительно развито лишь в Деревской пятине. «Северная столица» являлась, видимо, лишь транзитным пунктом в русской торговле воском с Западной Европой, где этот материал шел на церковные свечи. Во всяком случае, новгородский договор с Ганзой 1342 г., равно как и «Рукописание князя Всеволода Мстиславича», называет продавцами воска «низовских» (то есть суздальских), смоленских и полоцких гостей. При этом внешнюю торговлю воском контролировала очень рано сформировавшаяся корпорация купцов-«вощников», и источники отмечают гораздо большую, по сравнению с «меховщиками», зарубежную активность именно этой корпорации русских купцов [см.: Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода… С. 135].

Важной особенностью новгородского экспорта, просто бросающейся в глаза, является отсутствие хоть сколь-нибудь значимых следов готовых изделий и товаров «с высокой стоимостью передела». Нет в экспорте меха даже готовых изделий из пушнины. Более того, есть основания считать, что такая структура экспорта искусственно создавалась и поддерживалась. В частности, в 1476 г. ганзейские купцы в письме в Новгород требовали, чтобы вся пушнина продавалась им в том же виде, в каком поступила в город [HanseRecesse, abt. 2, bd. VII, n. 350, s. 585], а постановление 1346 г. вообще запрещает покупку у русских обработанных мехов [Schluter W. Die Novgorod Sera in sieben Fassungen, red. IV, s. 123]. А ведь в это же время, казалась бы, куда менее «ремесленная» Москва вывозила на Восток немалое количество готовых шуб и других продуктов обработки мехов [см. сборник РИО, т. 41. С. 226, 405, 406, 409]. Схожая ситуация фиксируется и в других сферах новгородской экономики и внешней торговли: в XIII–XIV вв. воск продавался в Новгороде в основном в виде наименее очищенного полуфабриката — вощины, и подворье немецких купцов располагало собственной печью для её дальнейшей переработки [Schluter W. Die Novgorod Sera in sieben Fassungen, Red I, s. 66]. В XIV–XV вв. новгородцы пытались увеличить качество собственной переработки воска и по этому долго и нудно боролись с ганзейцами за право на собственную «вощаную» печать, удостоверяющую качество товара. На фоне этой невеселой картины не вызывает уже удивления и возмущения масштабный импорт тканей в Новгород, равно как и то, что «отсутствие упоминаний вплоть до конца XVI в. о ремесленников-текстилыциках… вызывает сомнение в существовании городского ткачества» [Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода… С. 160–165].

Это плачевное состояние новгородской «предпромышленности», фиксируемое самой структурой внешней торговли Города, явно связано с ситуацией в новгородской политике, описанной в первой части разбора. Сложившаяся в Новгороде ситуация взаимного истощения «внешней» княжеской и «внутренней» боярской власти заложила фундамент под проблемы новгородской торговли и новгородского ремесла в XIII–XV вв.

Остановимся подробней над «боярской» частью этой устойчиво неустойчивой политической системы, тем более о ней мы еще и не говорили. Распространено представление об изначальной «недружинной» природе новгородской знати, отталкивающееся от специфики общественного строя Новгородской земли с XII в., с декларируемым ограничением княжеской власти и заметной ролью в системе управления местного боярства. По мнению В. Л. Янина, новгородские бояре происходили от «родоплеменной старейшины» [Янин В. Л. Социально-политическая структура Новгорода в свете археологических исследований // Новгородский исторический сборник. Вып. 1 (11). Л., 1982. С. 90]. Есть предположения о формировании новгородской знати из «лидеров городской общины» [Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 183–184].

Между тем в источниках имеются данные для предположения о формировании новгородского боярства из среды дружинников, в разное время пребывавших в Новгороде. Так, вторым номером после легендарного Гостомысла в знаменитых Списках новгородских посадников идет Константин Добрынич, упомянутый в летописях в качестве новгородского посадника в 10-х гг. XI в. Этот исторический деятель — сын Добрыни, уроженца Любеча, и дядя Владимира Святославича по матери [см.: ПСРЛ. Т. 1, стлб. 69,143; НПЛ. С. 121, 161,164] — явно не потомок словенской родоплеменной знати и не «лидер местной общины», а представитель династии служилых людей. Вышата, сын Остромира, следующего по списку новгородского посадника, возглавлял поход на Царьград и служил в Тьмутаракани князю-изгою Ростиславу Владимировичу [ПСРЛ. Т. 2, стлб. 152]. Сын Вышаты и внук Остромира Ян Вышатич с бурными приключениями собирал для киевского князя дани в Заволочье и дослужился до киевского тысячника. Очень вероятно предположение о происхождении части бояр Людина конца Новгорода от варяга Регнвальда, приехавшего на Русь с женой Ярослава Владимировича, дочерью шведского короля Ингигерд [см.: Гиппиус АЛ. «Суть людие новгородци от рода варяжьска…» (опыт генеалогической реконструкции) // Восточная Европа в древности и средневековье: Генеалогия как форма исторической памяти. М., 2001]. Под 1118 г. упоминается новгородский боярин сотский Ставр [НПЛ. С. 21]. Он отождествляется со Ставкой Гордятичем, дружинником Владимира Мономаха в годы его юности [Рыбаков БЛ. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М., 1963. С. 126–130]. Отмечается летописью и появление в Новгороде «пришлых» вельмож из южных земель, вроде посадника Данилы, и в более поздние времена. Так что, вероятнее всего, новгородская верхушка сложилась из потомков словенской дружинной знати и представителей тех дружинных контингентов, что пребывали в Новгороде в X — начале XI в. с князьями-наместниками киевских князей — Святославом, Владимиром, Вышеславом, Ярославом.

И каким бы ни было происхождение «больших» людей Новгорода, непрочное и временное положение в Новгороде князей, рассматривавших пребывание там как ступеньку к киевскому столу, привело к ранней «консолидации» новгородской знати в корпорацию, со временем все более приобретавшую известную независимость от княжеской власти. Но само «коловращение» князей в то же время и предопределило специфическую раздробленность выделившейся новгородской олигархической корпорации. Межбоярская борьба за власть причудливо накладывалась на междукняжескую борьбу за Новгород, порождая такие явления, как:

«Черниговский выбор» (яркие представители — посадник Якун Мирославич, бежавший в 1141 г. из Новгорода вместе со Святославом Ольговичем);

«Блок „Наш дом — Мстиславичи“» (Костянтин Микульчич, бежавший в 1137 г. к Всеволоду Мстиславичу на юг и фактически участвовавший в таком опасном для Новгорода приглашении этого князя во Псков);

«Партия „Единый Суздаль“» (олигархи с замечательными именами Судила, Нежата и Страшок, бегавшие к суздальскому князю и обратно) [НПЛ. С. 26, 211].

Причем верность тех же упомянутых представителей «суздальской» партии князю-союзнику, мягко скажем, далеко не всегда выдерживала проверку временем. Увы, то же самое можно сказать и об их верности родному Новгороду: «Внутрибоярская борьба в Новгороде постоянно включала в себя элемент предательства интересов республики» [Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 150]. Примеров такого предательства (вроде попытки сторонников боярина Водовика в 1232 г. захватить Псков, а после неудачи авантюры — заключить антиновгородский союз с «немцами» [НПЛ. С. 71–72; 280–281]) более чем достаточно.