Георгий Овчинников - Изверги

• Название: Изверги
• Автор: Георгий Овчинников
• Жанр: Боевик

Исторический криминальный роман о суровых 90-х в России

---

Ясно теперь одно — он в плену — даже собственно не в плену, а в «камере смертника!». Его определённо ждёт смерть и эти люди (или нелюди!) ни перед чем не остановятся. И это бесспорный факт! не требующий безотносительно никаких, абсолютно никаких доказательств — он покойник! Геннадий Николаевич не знал и даже предположить теперь не мог: сколько сейчас времени, какое время хотя бы суток — долго ли он был в отключке. Часов у него не было, в сарае совершенно отсутствовали: окна и даже какие-нибудь щели или хотя бы любые мельчайшие щёлки. Ничего похожего! Хорошо хоть свет ещё есть. И всё-таки водка — и он опять на неё тоскливо посмотрел.

На душе у Геннадия Николаевича было сейчас… Впрочем, мне тут даже и описывать-то его внутренние переживания я думаю совсем не к чему и так всё ясно. И он всё-таки настоятельно для себя теперь решил: «а что в конце концов-то между прочим пьяным и умирать-то будет легче, наверное, легче, а умирать так или иначе всё равно видимо придётся. Знать Богу так угодно». И он обречённо смахнул рукой. А затем без лишних осторожностей, теперь уже решительно заграбастав пятернёй бутылку сорвал с неё винтовую пробку и сразу же, даже с запоздалой какой-то нелепой жадностью, налил себе целый стакан, по самый рубчик. Сразу видно, что хоть в этом-то они (эти подонки!) поступают не совсем по-свински с некоторым очевидно своим каким-то суеверным бандитским милосердием. Любому бедняге, а тем более перед смертью-то всё-таки весьма может оказаться уместным некий сервис: напоследок хорошенько выпить и так же — обязательно покушать. На сытый желудок любому некогда испытавшему определённое время гнетущей муки голода, наверное, всё-таки действительно и умирать-то должно, быть легче. Хотя, что он мелет — умирать в любом состоянии — хреново!

Тут он зажмурился и памятью убежал из этого сарая. Теперь он уже был там, на воле — со своею второю женой… Та была значительно моложе его — на целых пятнадцать лет и это действительно немаленькая разница в возрасте. Хотя, что такое возраст — это же состояние души, а душой он даже сейчас почему-то себя чувствует очень молодым. Как будто ему всего лишь тринадцать лет — не больше! Отрок, да и только! Как говорится: только жить начинает. Может поэтому даже ему порой бывает как-то уж слишком всё-таки так тяжело общаться с людьми особенно с взрослыми. Если это и так, то всё равно объяснить он своего такого ощущения ну никак не может — загадка смешная тут вытанцовывается, прям-таки какая-то!

Он тогда только диссертацию защитил, только-только можно сказать профессором стал. Только как говориться: наконец человеком себя почувствовал. А он всю жизнь можно сказать об этом будто бы даже подсознательно, что ли мечтал с самого юного детства, не распространяясь лишнего об этом ни перед кем. И даже как-то своё вообще всякое произвольное благополучие он как бы с этим невольно связывал. И вот тут-то она ему как по небесному заказу и повстречалась: лёгкая, какая-то мимолётная, какая-то неземная что ли. Что-то в ней было такое, от чего хотелось почему-то всегда как-то быть у неё на виду. Вспомнил сейчас он её — тогда идущей ему на встречу, нет, даже несколько скорее летящей походкой приближающейся к нему — они ещё тогда и не знали вовсе друг друга. А она шла-плыла-летела: во что-то своё мыслями погружённая и радостно улыбалась — наивно и чисто — как замечательный такой ребёнок. Он впервые за много-много лет был влюблён, влюблён даже как-то по-новому и ему в то время показалось, что до этого самого случая он никогда никого — вот так вот! — по-настоящему и не любил. Даже Лизаньку с Андрюшей… Но сейчас это было уже прошлым и ему даже как-то совестно теперь перед памятью умерших — родных и дорогих его сердцу людей…

Единственно сейчас и он это прекрасно понимает, что Наташа никогда его не любила, да и не могла хотя бы в какой-то мере к тому же вовсе полюбить. По простой и основной черте своего характера, природе своей. В чём собственно и не была даже сколько-нибудь виновата. Поскольку любой человек, будучи в своё время единственным ребёнком в семье — всегда — независимо от правил и методов воспитания (кроме, пожалуй, явного издевательства над ним; но это уже другая история) обязательно на всю оставшуюся жизнь будет хоть немножко — хоть самую малость: чуть-чуть! — но обязательно эгоистом.

Наташа оказалась ни то чтобы не исключением. Она оказалась несомненно абсолютным воплощением того эгоизма который только могла бы в себя впитать с молоком матери прелестная девочка. И родители-то у неё были на редкость — добрые и отзывчивые. Как могло такое случиться? Хочется прямо подчас задать тому, кто свыше такой вопрос: почему Наташенька стала такой страшной эгоисткой?! Самое главное, что этим людям бесполезно чего-нибудь объяснять, говорить, доказывать. Просто выходит так, что за всё время своего произрастания они настолько с малых лет привыкают к тому, что всё в семье (а значит порой и в мире) существует исключительно только ради них, что привыкать к обратному, а уж тем более прийти к разумному добродетельному выводу: либо у них не остаётся времени, либо вообще уже не получается. Только живя в семье, где много детей — очень редко может такое произойти, что вырастишь эгоистом. Так что родители, не утруждающие себя многодетством, по меньшей мере, обрекают заранее своё любимое чадо к психологическому уродству, а в таком случае и к несчастью.

Да! Наташа всегда — каждый Божий день — совершенно была несчастна. Это проявилось для Геннадия Николаевича гораздо позже. Всего — чего она хотела, конечно же, уже после того как они поженились он на свою профессорскую зарплату естественно не мог ей обеспечить. Ей, по меньшей мере, надо было родиться одиноким ребёнком в семье Рокфеллеров. Запросы всегда были велики, сказочно непредсказуемы и кроме того милая Наташенька весьма умела экономно расточать свои капризы, но очень надоедливо! — и с наименьшими затратами для себя используя их, получать своё. Однако как бы Геннадий Николаевич не любил бы её — как бы ею не дорожил — всё равно и это он обстоятельно понял только лишь сейчас: он был, безусловно, просто обречён, потерять её. Что собственно и произошло. Только опять же произошло-то это не сразу: сначала он залез в неимоверные долги — вернее нет! сначала он тратил все деньги исключительно на неё — сам ходил, а бы как. Подспудным к тому же ещё несчастьем оказалось: её нежелание рожать детей — да что там! — у неё совершенно отсутствовал материнский инстинкт.

Наташенька очень любила свою прекрасную фигурку вместе со смазливым личиком и обожала постоянно их обстоятельно наряжать как боготворимую куколку в разные шикарные и обязательно последнего — шика моды! — вещами. Она просто как сумасшедшая обожала всякие мелочи: шляпки, тапочки, сумочки, блузочки, трусики, туфельки и т. д., и т. п. до бесконечности. Причём скажу только для маленького примера: одних туфелек у неё было пар — так числом, оканчивающимся на — …цать… «Коробочка» — да и только! Это ещё не считая её искренней любви к вещам всякого рода дорогущим, которые купить-то можно было: либо с огромной переплатой в специализированном магазине типа «Берёзка», либо по величайшему её какому-то знакомству, но тоже, разумеется, с бешеной переплатой. К таковым относились: прежде всего, норковые шубки, соболиные шапки, моднючие меховые варежки… и опять и т. д., и т. п. Кроме того, хоть и выбор в ювелирных магазинах был огромен разнообразных изделий, а они же в конце концов — такие дорогие! — сами по себе всякие эти золотые украшения. И почему-то, которые по закону подлости невероятно часто и порой до жутчайшей обиды с необычайной лёгкостью ею терялись как… у Маши-растеряши!

Так вот после всего этого, когда он по всем своим возможностям влез уже в наижутчайшие долги. А отдавать, собственно говоря, было не только нечем, но и любимой женщине абсолютно можно сказать больной до всяких давно даже уже совершенно ненадобных вещей — требовались до истерик новые другие траты денег. Вот тут-то он запаниковал. Потому как его давно уставшие ждать возврата своих денег кредиторы (а долги, между прочим, незаметно для него почему-то выросли до неимоверных астрономической специфики размеров) явно опасаясь подвоха, те уже натравили на него самих, что ни на есть бандитов. А те! его просто-напросто ещё к тому же поставили на «счётчик» с неимоверно безжалостными процентами. Пока он разбирался со всеми этими проблемами, а при всём при этом ему ещё предстоял теперь квартирный обмен на меньшую жилплощадь. Тут-то вот как раз и случилось познакомиться с теми жуликами-риэлторами (о том, что те прохвосты он, разумеется, узнал уже потом, когда потерял всё) и тут всё закрутилось-завертелось… Наташенька поначалу просто как бы растерялась, немало приуныла, а потом как-то вдруг однажды неожиданно попрощалась — в слезах и угрызениях — с ним навсегда. То есть, в конце концов, вымолив развода неизвестным курсом вообще испарилась… Потом ходили, правда какие-то там слухи что она — якобы кто-то видел — садилась в очень дорогую иномарку типа «Мерседес», но и только.