Леон де Грейфф - Под знаком Льва

• Название: Под знаком Льва
• Автор: Леон де Грейфф
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1986

---

Танцевальная сюита

Фрагменты

Танец для раскачки

Старинная рапсодия

I
Медлительность линий ленивого ливня.
Грузны и мохнаты
рулады
прохлады,
туманной, как взгляд
умиленной миледи…
Ленивые ливни,
как будто медведи,
танцуя на льду,
полземли раскачали…
Медлительность линий ленивого ливня
и поступь моей одичалой печали!

II
Медлительность линий
ленивого ливня:
прильнули льняные
дождливые косы
к земле — не иначе,
как, русоволосы,
монахини, плача
о том, что невинны,
о том, что мужчины
их девственность не осквернили
в алькове,
пролили слезу
над моею любовью,
над грустью моей,
над моею печалью.
Крученые струи дождя зазвучали,
ударив по клавишам окон
в тоске
о вереске и о ветле
на песке,
в очах у меня поселяя
крамолью
кручину, чреватую
глупою болью.
Медлительность линий
лоснящихся ливней,
сереющей пампы сырая дыра…
Струящийся проливень
проклятых линий
по мокрой спине
отсыревшей пустыни
проходится Плетью
и Зла и Добра!

III
Медлительных ливней ленивые туши!
Лирические души!
Грустные очи, в которых блуждает
радуга бреда!
Тоскливые струи —
как тусклые спицы скрипучей кареты…
Пророки дождя, проливные аскеты!
Трепещущий призрак дождя фиолетов!
Грустные души поэтов!
Грузные думы ливневых градин, —
над виноградниками, беспощаден,
рок, торжествуя, руку простер…
Движется в небе туча косая, —
гаснет свеча, на ветру угасая,
и задохнулся дымом костер…
Серые ливни, тучи, как туши…
Брызнули тушью серые души,
тушит все свечи ливневый душ…
Бликами света в газовой лампе
тени надежды бродят по пампе…
Траурней марша
праздничный туш…
Будят презренье мое и безмолвье…
В стылой пустыне ищут зимовье…
Песня немая
оглохшего ливня,
песня навечно разверзшихся хлябей—
Плач обнаженных
нежностью линий,
слезы галактик в микромасштабе,
желчь, и усталость, и наводненье
дней, погруженных в уединенье,
дней беспросветных,
словно удушье…

Медленных ливней грузные туши!

IV
Дожди, дожди…
Не жди зимы —
дождись дождей.
Лей, Водолей,
дождей псалмы
в псалтырь дождей, —
сырей,
серей…

И дождь дудит
в свою дуду,
танцуя,
как медведь
на льду.

Циркач танцует на жерди…
Не жди добра,
добра не жди…
Дожди, дожди, дожди, дожди...
Дожди снаружи
и в груди!

Танец паяца

Наклонная мелодия

I
Песня полдня, пьяного синью
и солнцем!
Песня красочного, праздничного полдня!
А я одинок, одинок и сер.
(Свернувшись в бродячей скорлупе
своего безумства,
слушаю далекого соловья,
который плачет у меня в сердце.)

II
Песня полдня, пьяного светом
и цветом!
Песня полдня, наступившего ногой
мне на сердце,
осквернившего скорбь
тяжкого креста моего —
креста любви,
живой и далекой!

III
Песня глупого полдня,
неуместно
твое веселье!
И радость твоя, в чреве которой
распускается грузный цветок
грусти моей и гнева!
Абсурдный цветок
странной моей печали —
идеализированной лунными лучами
и лучами любви, оттенившими мою слабость,
любви моей Возлюбленной!

IV
Песня
фарисейско-филистерского полдня,
песня бюргерского полудня,
мотив Три-Виали
на слова Шабло-Банали.

Ирония, ирония, взъерошенный Орфей!
Или ты не видишь?
День синь, и спел, и солнечен, и сочен!

А я одинок, один, и наг, и сир, и сер.

Литургический танец

Двухголосая фуга

I
Мой дух не поднебесен,
он каменист и сух.
Я глубь глазами песен
ощупываю вслух.
Пускай осветит в песне
маяк мои моря —
не зря плыла по бездне
ты, молодость моя!

II
Мой дух не поднебесен,
скорей он — бездны дух.
Я глубь глазами песен
ощупываю вслух.
Когда ж судьбы кривая
над бездной проскользнет,
я, к пропасти взывая,
вернусь в нее, как лот,
и, не боясь увечья,
с души сдирая ржу,
оскал противоречья
в улыбке обнажу.

III
Вдруг приоткрылась дверца
возвышенной любви…
Во мне дремало сердце
и пели соловьи
о четких формах формул
на грифельной доске,
о фее хлороформа
и фосфорной тоске…
Дремало, но, в экстазе
рождающихся в нем
фантомов и фантазий,
охвачено огнем
оно холодным было…
И, алгеброй томим,
считал я холод пыла
всеобщим и своим…

IV
Так, юность открывая,
вдруг смолкли соловьи…
Вези меня, кривая
извилистой любви.

V
Во мне дремало сердце
в объятиях любви,
но вдруг открылась дверца
в запекшейся крови:
по ходу теоремы
пришла пора посметь
поверить в то, что все мы
свою обрящем смерть.
Любовь, казалось, малость
могла бы быть умней.
А смерть мне улыбалась
улыбкою моей.
Мудреем, по поверью,
от боли мы, заметь…
Но за какою дверью
меня обнимет смерть?

VI
О юность! В круговерти
любви, добра и зла
меня кривая смерти
надежно обвила!

VII
Дух мой, ясновидец
(впрочем, нулевой),
смейся, славный витязь,
словно сам не свой.
Смейся в гулкой песне
дьявольской волны
и не чувствуй в бездне
за собой вины.
Даже став скандальней,
не сумеешь ты
стать парадоксальней
жизненной тщеты.

Да не склонят выи
принципы твои:
вывезут кривые
смерти и любви!

Танец орангу-танго

Molto cantabile[40]

Звуки вроде гонга
спереди и с фланга

Слаще нет дифтонга
для орангутанга,
но мешает барду
этот рев немножко,
ибо, сняв мансарду,
пишет у окошка
бард неутомимо
стиховытворенье.
У него, вестимо,
нынче озаренье.
Звуки в стекла бьются,
бьется в стекла ветер,
а свеча на блюдце
еле-еле светит.
Залпами плутонга[41]
спереди и с фланга
звуки вроде гонга
льются, как из шланга.

Это в честь цыганки,
бардовой соседки,
ветреной смуглянки,
редкостной кокетки,
на балкон с балкона,
обрывая ветки,
ухажер влюбленно
лезет, распевая
зычно серенаду.
Песня огневая!
Складу нет и ладу
в ней, а все ж цыганке,
бардовой соседке,
ветреной смуглянке,
редкостной кокетке,
ты пришлась по нраву,
горе-серенада.
Сей Джульетте, право,
лучшей и не надо.
Коль Ромео сей бы
смолк бы на мгновенье,
подарила б сейба[42]
барду вдохновенье.
Как поэту нужно
рифму подобрать бы!
Но жених натужно
в ожиданье свадьбы
льет — ну как из шланга —
звуки вроде гонга…

Звуки вроде гонга
спереди и с фланга!

Рев орангутанга
(что давно известно)
действует почище,
чем аккорды танго
или запах пищи.
Но хотя невеста,
в общем, и сомлели,
дело свесть к постели
все ж не захотели.
Это поведенье
каверзной красотки
вызвало смятенье
в ухажерской глотке,
вызвало некстати,
ибо в результате
стиховытворенье
бардово завяло…
Слыша эти звуки,
опустил устало
он чело и руки,
и перо упало,
и, с пером в разлуке,
длань его достала
трубку из кармана,
старый плащ с дивана,
ветхий шарф из шкапу…
Нахлобучив шляпу
и впадая в кому,
бард ушел из дому…

Спереди и с фланга —
рев орангутанга.

Ночью черногрудой
звезды — как петарды.
Ласковой остудой
ночь целует барда.
Рифму вновь нашедши
и опять бледнея,
бард о сумасшедшей
мыслит Дульсинее.
И про звезды-очи,
и про нрав жестокий
бард рифмует очень
неземные строки.
Только почему-то
все-таки нередко
возникает смутно
чертова соседка
в пелене мечтаний
барда, жаром вея
среди очертаний
бестелесной феи.
Бард сопит, бледнея,
ибо рядом с нею
фея Дульсинея —
экспонат музея.

Мнится то и дело
барду ночь в разгуле.
Фея улетела
вновь на остров Туле.
За оплошку эту
разве бард в ответе?
Кто мешал поэту
думать о сонете?
Тот, кто, столь не тонко
распевая танго,
звуки вроде гонга
нагло лил из шланга!

Нордический танец