Леонид Почивалов - И снова уйдут корабли...

• Название: И снова уйдут корабли...
• Автор: Леонид Почивалов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1987

Автор по командировкам центральных газет много раз уходил в море на советских и иностранных торговых, рыболовных и пассажирских судах, участвовал в четырех дальних экспедициях на борту научного судна «Витязь», а затем на сменившем его современном корабле, носящем то же гордое имя. Л. Почивалов побывал на всех широтах Мирового океана, ему довелось высаживаться на берегу острова Новая Гвинея в стране папуасов, принимать участие в исследованиях таинственного Бермудского треугольника, в антарктической экспедиции, он спускался в батискафе на дно океана в поисках следов легендарной Атлантиды.

Во время своих путешествий писатель встречался со многими людьми яркой и необычной судьбы, с выдающимися государственными деятелями, известными учеными, путешественниками, деятелями культуры. Эти встречи, яркие впечатления путешествий и легли в основу сборника.

---

С того дня уже не приходилось бывать в Неаполе. Да и придется ли когда-нибудь? Но сейчас мне радостно сознавать, что где-то там, за этим чистым горизонтом, на знакомом мне берегу существует человек, который наверняка мне дружески улыбнется, если бы я сейчас перешагнул порог его гостиницы.

Морской горизонт ровнехонький, по линеечке, словно за ним опять все та же вода, все та же непотревоженная очертаниями суши линия горизонта. А на самом деле не так уж далеко от борта «Витязя» проплывают невидимые берега Сицилии, за ними носок Аппенинского «сапога» — на нем приютилась итальянская провинция с поэтическим названием Колабрия, потом вытянется в нашу сторону уже каблук этого старомодного «сапога», высокий и острый, с его похожей на подковку оконечностью, именуемой мысом Санта-Мария, — когда-то мне посчастливилось увидеть его с борта судна. Стоит миновать этот мыс, как берега Европы отстранятся от нашего маршрута, подадутся на сотни миль на север, образовав теплое, неподвижное, словно спящее в вечной неге Адриатическое море. Его берега тоже живописны, особенно восточные, балканские. Знакомы мне и они, и сейчас, стоя у борта «Витязя», я, глядя на север, тянусь мысленным взором туда, к этим памятным берегам.

Вспоминаю серпантин опасной горной дороги, которая, вписываясь в линию побережья, упорно пробивалась к северу, минуя белостенные городки со шпилями церквей и мечетей, с красивыми именами — Саранда, Гирокастра, Тепелена. Возле городков ласково мерцали серебристые оливковые рощи. Потом дорога вдруг стала спускаться все ниже и ниже к морю и привела нас во Влерский залив, берега которого были так красочны, что напоминали декорации. Я выскочил из машины, скинул одежду и нырнул в лазурь моря. Плыл, ощущая каждым своим мускулом бодрящий холодок тугих морских струй. Доплыл до скалы, торчащей из моря, забрался на нее и, передохнув, нацепил на лицо маску для подводного плавания. Тогда она еще только входила в моду, я приобрел ее в магазине в румынском порту Констанца и очень гордился покупкой. Через стекло маски я увидел удивительный подводный мир Адриатики — нежно-изумрудные водоросли, стайки ярких, как лоскутики, разноцветных рыбешек, темные таинственные горловины подводных пещер в скалах. Был момент, когда мое сердце похолодело — в зеленоватой толще воды из-за скалы высунулась голова огромной змеи, повернулась в мою сторону и блеснула хрустальными бусинками глаз. Я готов был удирать, когда змея стала выползать из пещеры, ее шея расширилась и вдруг превратилась в мощное, покрытое панцирем тело, из которого торчали перепончатые лапы. Морская черепаха! Такая на вид неуклюжая, она ринулась в сторону под защиту скалы со стремительностью дельфина.

На песчаном дне я набрал с десяток небольших, поблескивающих перламутром ракушек, похожих на черноморские рапаны.

На берегу на пляже сидели пятеро темноголовых, похожих на цыганят, подростков. Они зорко наблюдали за моими ныряньями, а когда я вернулся на берег, один из них знаками попросил разрешить взглянуть на мою маску. Осматривал ее с таким сосредоточенным вниманием, словно это была не простейшего устройства маска — резиновая оправа, стекло в ней да пластмассовая дыхательная трубка с резиновым мундштуком, — а сложный часовой механизм. Другие подростки устроились вокруг него и тоже с превеликим интересом взирали на чудесную маску, даже осмелились потрогать руками. Я показал одному из них, самому старшему: мол, давай надевай и плыви в море — ныряй.

Он вернулся из подводного путешествия, медленно, с явным сожалением стянул с лица маску, и меня будто ослепил свет его глаз — передо мной был переполненный счастьем человек. В руках мальчишка держал две поблескивающие перламутровые ракушки. Он небрежно швырнул ракушки в песок и обеими руками осторожно, как хрупкую драгоценность, возвратил мне маску. На его смуглом лице было неподдельное огорчение: с чудесной маской, впервые открывшей мальчишке сказочный подводный мир его родного моря, приходится расставаться. Я не выдержал, после некоторого колебания, пересилив в себе дух собственности, протянул ему маску снова и сказал: «Бери!» Наверное, в эти минуты одного человека на свете мне посчастливилось сделать счастливым. Я понял, что сделал царский подарок, когда взглянул на лица остальных мальчишек — в них пылало восхищение и зависть. Обладатель маски вдруг посерьезнел, о чем-то быстро поговорил с товарищами на своем гортанном горском языке и, показав мне знаком, чтобы подождал его на берегу, опрометью — только пятки сверкали, — прижимая к голой груди маску, ринулся в сторону недалекого поселка.

Вернулся минут через двадцать. Запыхавшись от бега, перевел дух, потом не торопясь, с достоинством шагнул ко мне и протянул небольшой сверток — что-то тяжелое, завернутое в бумагу. Я развернул бумагу, и у меня на ладони оказался кусок белого мрамора. Это было скульптурное изображение женской головки. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: головка старинная, очень старинная, скорее всего, древнегреческая — ведь именно здесь когда-то пролегали пути в европейскую глушь из древних Афин.

— Раза! — Подросток ткнул себя пальцем в грудь, представляясь мне, и жестами показал, что он, Раза, дарит головку.

Опять же с помощью жестов мне удалось выяснить: кто-то в городе Влёра рыл яму и там нашел этот кусок мрамора. Если он в самом деле интересен тебе, чужестранцу, то, пожалуйста, бери в благодарность за твой подарок — маску для подводного плавания, который, конечно, не сравнится ни с какими старыми камнями.

В Тиране я показал головку в нашем посольстве. Мне подтвердили: точно, древнегреческая! Восхитились:

прекрасная работа и отлично сохранившаяся. Я был в восторге: какое приобретение! Но наш консул сказал:

— Эту вещь вы не имеете права вывозить из Албании. Она найдена в албанской земле и принадлежит албанскому государству.

Не могло быть и речи, чтобы попытаться вывезти головку тайно. Консул был непреклонен. Я покорился. На другой день по его совету отправился в столичный исторический музей и вручил там головку его директору.

Тот без особого интереса посмотрел на нее, подтвердил: да, судя по всему, третий век до нашей эры, и небрежно сунул головку на полку, в кучу других предметов из мрамора, высеченных в незапамятные времена. Такие находки в этой стране не в диво.

И вот сейчас, проплывая вблизи просторов Адриатического моря, я пытаюсь себе представить чернявого, горбоносого, с горящими разбойными глазами Разу. Давным-давно он стал взрослым. Может быть, по-прежнему живет в своей живописной Влёре, порой проходя по знакомому берегу, вдруг вспомнит странного чужестранца, неведомо откуда приехавшего, который взял и ни с того ни с сего подарил ему, неведомому мальчишке, бесценное богатство — маску для подводного плавания.

Когда путешествуешь по Средиземному морю, чего только не предложат радиоприемнику окрестные берега! И джазы, и симфонические оркестры, и тамтамы, и зурну. Это и понятно, ведь по морю пролегает граница между разными традиционными культурами — те, что в Африке, арабской и тропической, и те, что в Европе. И звучат эти культуры по радио каждая на свой лад.

Вертел колесико транзистора. Пение, речи, музыка… Вот неприхотливая, убаюкивающая однообразием музыкальных повторов мелодия, наверное, откуда-то со стороны правого берега, с юга, с берегов арабской Африки. Оборвалась мелодия, и деловой голос по-английски сообщил: «Этеншен, плиз! Рейдио Кайэроу спикинг…» Ага, значит, не ошибся: Египет, Каир!

Каир… Мне кажется, до сих пор ощущаю даже запах его кварталов, где живет трудовой люд, запах многочисленных мангалов, на которых готовятся густо наперченное мясо, в моих ушах еще живут крики уличных торговцев, гудки машин, звон металла из лавок ремесленников. Я провел в Каире всего полдня, но огромный древний город оставил о себе впечатление на всю жизнь. За короткие часы знакомства с ним я, охваченный жаждой познавания, торопливо старался утолить ее, эту сладкую жажду, все новыми и новыми впечатлениями о новом для меня мире и, наверное, напоминал изнуренного солнцем бедуина, пришедшего из недалекой от Каира Сахары к спасительному Нилу. Ведь еще с детства мечтал увидеть этот удивительный город и, конечно же, великие египетские пирамиды.

Путь к пирамидам начинался в Бомбее, большом портовом городе Индии. Я вступил на широкий трап стоящего у причала огромного лайнера. Назывался лайнер «Виктория», н на его флагштоке развевался итальянский флаг.

Направлялся он из Сиднея в Геную. Мой билет был до Неаполя.

В специальной карточке, приложенной к билету, было обозначено мое место за обеденным столом в ресторане. Стол был накрыт на четвертых, моими соседями оказалась немолодая пара — лысоватый долговязый мужчина с морщинистым лицом и яркими смелыми мальчишескими глазами и тоже высокорослая женщина с копной тщательно уложенных рыжих, наверняка крашеных волос. Меня они встретили одновременными, давно отработанными, положенными при знакомстве, ничего не выражающими, типично американскими улыбками. Они в самом деле оказались американцами и носили заурядную фамилию — Смит. Но за их стандартными улыбками скрывались те качества характера, которые особенно ценятся в спутнике в дальней дороге. Они были веселы, общительны и не навязчивы. Мы быстро подружились. Плыли они из Сиднея в Геную. На их столе стоял маленький американский флажок. Подобные флажки, свидетельствующие о принадлежности к определенной стране, были и на других столах — такой здесь порядок. Едва я занял за столом свое место, как пришел кельнер и рядом с американским поставил такого же размера советский флажок. Сверкание наших улыбок свидетельствовало о мирном сосуществовании этих флагов, по крайней мере, за нашим столом.