Энсон Кэмерон - Жестяные игрушки

• Название: Жестяные игрушки
• Автор: Энсон Кэмерон
• Издательство: АСТ, НПП «Ермак»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-016689-3

«Жестяные игрушки».

Известнейший из романов Кэмерона, смело смешивающего автобиографические мотивы с причудливым полетом воображения История «белого полукровки», циника и пофигиста, в одночасье ставшего одной из культовых фигур «масс-медиа», его утраченной любви и его творческих взлетов…

Черный юмор — и изысканный интеллект.

«Грубый» реализм — и тонкий модернизм.

---

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спрашивает Ты — Великий Специалист по Психическим Травмам. — Разве этот момент вызывает у тебя самую острую боль? Я хочу сказать — почему? Почему — поцелуй на глазах у толпы?

Знаю, знаю, публичное одобрение в форме свиста и прочих выкриков, выказанное по поводу твоего поцелуя с любимой женщиной — слишком вульгарно и примитивно, чтобы переживать из-за этого, но… говорю тебе, так и есть. Это был момент подъема. Наивысшего нервного напряжения, которое толкнуло нас в любовь… или что-то еще. Момент, когда я держал ее на руках и целовал ее, а весь вспотевший мир восторженно кричал, словно мы с ней были канатоходцами или вроде того. Уж не говоря, в каком восторге она была от того, что нашла для меня первого в мире Черного Санту.

И когда губы наши оторвались друг от друга, дети вокруг нас смотрели на нас с Кими с ненавистью. Потому что мы влезли в их праздник и все испортили. Забрали от них Санту в этот непонятный взрослый мир, где ему не место и куда они не могут попасть. Мне кажется, тогда мы впервые поняли, что любим друг друга. Потому, что мы только смеялись над этими детьми, оставшимися без своих гадких бомбардировщиков и кукол, и нам было на это начхать.

А потом мы пошли ужинать в винный бар в Саутгейте, и она все поднимала бокал красного, и чокалась со мной, и улыбалась мне, и приговаривала шепотом: «Рождество Черного Санты». Так, словно произошло какое-то историческое событие. Какая-то веха на подступах к новой эпохе. «Рождество Черного Санты».

— Ладно, ладно, это воспоминание причиняет тебе боль, если ты так уж на этом настаиваешь. Но еще-то что? — спрашивает Ты — Великий Специалист по Психическим Травмам. — Что еще причиняет тебе боль? У тебя что, других запомнившихся интимных мгновений не было, что ли?

Ну, вот мы с Кими в японской бане, где она бывала в детстве, приезжая в деревню на каникулы. Баня расположена на краю деревни, у тех рисовых чеков, где японцы выращивают этот свой идеальный рис. Она выстроена из досок серебряного от старости цвета, у нее совсем нет крыши, а горячая целебная вода, говорят, бьет прямо из земных недр, и в ней содержатся какие-то Богом дарованные минералы, которые, если верить переводу надписи на стене, проникают сквозь вашу эпидерму и гарантированно делают вас долгожителем. В старые времена обезьяны зимой парились в этих источниках, а снег садился им на косматые брови.

В серебряных от старости дощатых перегородках нашего отделения видны отверстия от выпавших сучков. Сначала отверстия в северной перегородке светятся от пробивающегося сквозь них солнца. Но когда Кими начинает раздеваться, они темнеют — как я подозреваю, от любопытных глаз. Я прижимаюсь к ней, стоящей посреди комнаты в одних трусах, и шепчу: «Мне кажется, за тобой подглядывают. Мальчишки, наверное. Сквозь щели в стенах».

— Традиция, — шепчет она в ответ. Мы переглядываемся и смеемся, она снимает с себя трусы, повернувшись к этим отверстиям в стене голыми ягодицами, и медленно залезает в воду. Вода обжигающе горячая; с ее поверхности срываются прихотливые завитки пара, поднимаются вверх перед нашими лицами и растворяются в холодном голубом небе. Все новые отверстия от выпавших сучков в северной перегородке темнеют от глаз.

Она стоит по пупок в воде, лицом к этой перегородке. От ее тела клубится пар, словно она одна из тех грудастых богинь, которых ваяют из сухого льда в токийском парке Йойоги на зимний Праздник Любви. Она считает щели в перегородке, тыча в них указательным пальцем. «Пятнадцать», — говорит она и опускается обратно в воду.

Она идет ко мне сквозь пар, оставляя за собой в воздухе тающий шлейф белых завихрений. Мы начинаем целоваться, и когда кожа на моем члене, растягиваясь, делается тоньше, вода начинает жечь его. Она встает и прижимается ко мне, и внутри нее на этот раз не жар, но избавление от жара. Мой член выскальзывает из этой адски горячей воды внутрь ледяной Богини. Я вжимаюсь в эту прохладу, о которой молит весь мой организм, пытаясь вколотить в нее всего меня, прочь из этого жара. Ибо вода и правда слишком горяча для любви. Заниматься этим здесь вообще опасно для жизни. Но ледяная Богиня начинает свой недолгий путь, который всегда заканчивается в одном и том же месте. В этой атмосфере она легче воздуха, и мне приходится тянуть ее вниз. Она лижет мои уши. Время от времени она встает с меня, из воды, и тогда мой член опять жжет как ошпаренный, а зрители по ту сторону щелей могут смотреть на нее, стоящую и исходящую паром от колен до короны волос.

Я сижу по уши в этой обжигающе-горячей воде, которая убивает меня и делает долгожителем одновременно. Я вижу, как круги от нашего коитуса разбегаются по поверхности воды, заставляя слой лежащего над ней пара клубиться и плясать полукруглыми волнами. День все еще ясный, но ни одной светлой щели в северной перегородке больше не видно.

Когда мы выходим, одетый в кимоно старик у входа задирает рукав, смотрит на часы и говорит, что мы должны ему… тысячу йен. Кими молча смотрит на него, и фыркает, и показывает ему вздернутый вверх средний палец, и, не заплатив, проходит мимо него, и он не делает никаких попыток получить с нее деньги.

На улице крестьяне в конических соломенных шляпах брезгливо поджимают губы. Они смотрят на нас со своих тракторов, или в окна, или из дверей. Смотрят и молчат. Только сплевывают время от времени в пыль под ногами. Мы садимся во взятый напрокат «Сааб», и Кими смотрит на них сквозь дымчатое стекло, переводя взгляд с одного на другого.

— Страшные, — говорит она. — Они теперь меня ненавидят. Они теперь готовы меня убить. И знаешь за что?

— За что? — спрашиваю я.

— Они ненавидят меня за то, что ты белый.

* * *

— Но ведь ничего этого не было? — говорит Ты — Великий Специалист по Психическим Травмам. — Никакой бани.

— Нет. Нет. Никакой бани не было. Ты ведь знаешь, что не было, — отвечает Травмированный, Растерянный Ты. — Это фантазия. Сплошная ерунда на постном масле. Но и она причиняет достаточно боли. Просто я в полусне возбуждался… и мечтал о том, чтобы другие мужчины ненавидели меня из-за прелестей моей женщины. Каждый мужчина в момент полового возбуждения мечтает о том, чтобы его женщина заставляла пульс других мужчин биться чаще. И ведь это могло произойти на самом деле. Могло произойти, если бы она осталась со мной. И это до сих пор причиняет боль. Даже несмотря на то, что этого не было. Ибо многое из того, что причиняет самую острую боль, только должно было случиться.

* * *

Я перебираю воспоминания, причиняющие мне самую острую боль, потому что женщина, которую я люблю, пропала без вести в стране, где китайские подделки под АК-47 находятся в руках людей, которых не устраивает существующее положение вещей, когда они вынуждены ходить в лохмотьях и скрываться в джунглях. При этом положение вещей в прошлом устраивало их еще меньше, потому что тогда они вынуждены были ходить в лохмотьях и скрываться в джунглях без китайских подделок под «Калашникова». И, возможно, я боюсь за нее. А возможно, я боюсь за себя. Я смотрю перед собой, и окрашенный утренним светом потолок расплывается от слез. Я одинок.

* * *

Мне предстоит еще уйма работы с Санта-Клаусами. С северными оленями. С их упряжью и колокольчиками, беззвучно звонящими с витрин магазинов и ресторанов.

К девяти утра я надул по трафарету Рождественские мотивы на витринах «Прокатной конторы Гарри», ресторана под названием «Редиска» и ресторана под названием «Славные Штучки» и заработал на этом сто восемьдесят долларов. Солнце слепит глаза, отражаясь от оконных стекол; по небу протянулись полосы раздутых северным ветром облаков. День обещает выдаться ярким. «Путешествия в Опасность» должны уже открыться. Поэтому я гружу свои стремянки в багажник «КОЗИНСА И КОМПАНИИ» и еду туда.

Бредли отрывается от своего журнала, когда я вхожу, и его широкая гейская улыбка сменяется более сдержанной, которую он держит для меня. Впрочем, я не удостоился бы и этой, разве что раздраженной ухмылки, не спи я с его начальницей. Сегодня он одет в оранжевый комбинезон с побрякушками, штанины которого отрезаны у самого паха. И в черные армейские бутсы вроде тех, которые носят мои Санта-Клаусы.

— Привет бродягам, — говорит он. — Что нового слышно о нашей бесстрашной начальнице?

— Я приехал спросить тебя о том же. Она звонила мне вчера, но связь прервалась прежде, чем она успела сказать хоть что-нибудь. Она с вами не связывалась?

— Нет. Со мной — нет. — Он дотрагивается до груди сложенными пальцами левой руки. — И не сомневаюсь, с Вендз тоже. — Он поворачивается и зовет Венди: — Вендз! Эй, Вендз! Валяй сюда, мамочка! Трахаль нашего босса пожаловал.

Венди выплывает из своего кабинета с сигаретой в руках, говоря с кем-то по мобильнику. Как всегда, она являет собой разжиревшую вешалку для самых дорогих и безвкусных платьев. Сегодня к этому добавляется еще кружевная траурная шаль из тех, что носили послевоенные иммигранты.