Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем

• Название: В союзе с Аристотелем
• Автор: Геннадий Михасенко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1965

Радостно и спокойно протекает детство Юрки Гайворонского и Валерки Теренина, двух друзей-соседей. Они учатся, играют, озорничают, ни о чем особо не размышляя. Все на свете им кажется хорошим, правильным и легким.

Вдруг на мальчишеском пути вырастает непонятная, чужая фигура сектанта; вдруг обнаруживается, что с этим сектантом связана мать их одноклассницы Кати и девочка вдруг перестает ходить в школу; вдруг эту Катю ребята встречают при странных обстоятельствах. Вдруг… И все сложнее и неожиданнее происходят события, которые озадачивают мальчишек, заставляют их размышлять, советоваться со взрослыми.

А в действительности в жизни никаких событий не прибавилось, жизнь шла своим чередом, просто мальчишки становятся зорче и замечают, что жизнь не так проста, что не все в ней хорошо. Они горой готовы стоять за хорошее, правильное, только еще не всегда сами могут четко разобрать, что плохо, а что хорошо.

Повесть «В союзе с Аристотелем» — вторая книга молодого писателя Геннадия Михасенко. Читатель уже знаком с ним по повести «Кандаурские мальчишки», в которой вдохновенно и поэтично рассказывает автор о далекой сибирской деревушке Кандаур и о своих любимых героях — мальчишках, работающих во время войны наравне со взрослыми, чтобы помочь фронту.

Геннадий Павлович Михасенко живет в городе Братске и работает инженером на Братской ГЭС. Ему интересно будет узнать, понравилась ли вам, ребята, эта книга. Свои письма присылайте по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

---

Валерка задумчиво помолчал, плотнее прижимая шарф к горлу, потом вздохнул.

— Да-а… Юрк, а ты чего-нибудь боишься?

— Чего?

— Ну, чего-нибудь…

— Не знаю. По-моему, нет. Чего бояться? А ты разве чего-нибудь боишься?

— Кто — я? Хм, я… Важно, как ты. — Валерка посмотрел в глаза другу. — Понимаешь, я почему-то боюсь встретиться с ним или с бабкой.

Юрка только брови сдвинул. Валерка же поспешил объяснить:

— Ну, не то чтобы очень боюсь, а как-то так… Это сейчас. А когда встречу, я не испугаюсь, вот увидишь. — Мальчишка сосредоточенно посмотрел на абажур, точно там видением промелькнул божий поверенный.

— Вам еще чаю?

— Да, мам. И Юрке, вот его стакан.

— Печка теплая?

— Теплая.

Над Валеркиной кроватью Юрка увидел грамоту в рамке. Рамка была странной, не прямоугольной. Это вообще была не рамка, а нечто похожее на волну или на снежный вихрь, застывший на лету.

— Когда это ты выпилил?

— А я все время пилю. Сейчас чаю напьюсь и опять. Правда, трудно, голова кружится, от горла, но с перерывами ничего… Катька остается после уроков?

— Остается.

— А ты?

— Что — я?

— Остаешься?

— Зачем?

— Помогать.

— Да-а, так себе, через день. Там и без меня хватает учителей. А торчать на задней парте надоело. И вообще Нелька одна ее здорово подучит. — И Юрка рассказал о сегодняшнем Катином успехе. (Валерка заулыбался.) — Да! Учти, что послезавтра — день моего рождения. Как хочешь, но выздоравливай.

— Послезавтра?.. Так к послезавтра я не успею.

— Успеешь. Иначе весь год будешь валяться в постели!.. Еще тут одно дело. Аркаша советует Катьку пригласить. Как, по-твоему, стоит или нет?

— По-моему? — Валерка перестал швыркать чаем, но губ от стакана не отнял. — По-моему, стоит… С нами ей будет веселей, чем дома одной или с матерью. Да и нам будет веселей. Какие-нибудь игры придумаем. Стоит.

— Тогда все — приглашаю.

— Только потихоньку. А то Фомка опять задразнится.

— Конечно… Да, на вот тебе номера примеров и вот страницы, где учить. — Юрка положил другу на колени газетный клочок, сполз с кровати и, отряхивая выпачканную известкой спину, несколько раз покружился, как кот, к хвосту которого привязали бумажный бантик.

По радио артист запел «Скажите, девушки». Валерка, вытянув шею, хрипло и совершенно не под мотив начал подвывать. Юрке тоже нравилась эта песня. Слушая, он обшаривал комнату взглядом, пытаясь определить, где замаскирована Валеркина чудо-клетка о двенадцати хлопках. Именно о двенадцати, потому что Валерка просил сделать двенадцать пружин. Неужели возможно сделать двенадцатихлопку?.. Валерка ничего не показывал, несмотря на чуть ли не каждодневные просьбы. Юрка даже сердился, но сейчас он и не просил и не сердился, надеясь захватить друга врасплох или раскрыть тайну случайно. Но ни то, ни другое пока не удавалось. Сколько он ни оглядывался, нигде ничего подозрительного не выпучивалось и не выпирало.

— Ну ладно, — сказал Юрка, оделся и вышел.

Ему навстречу, потягиваясь, выбрался из конуры Тузик. Юрка остановился перед ним и, тыча в его сторону пальцем, торжественно, с дрожью продекламировал:

Расстанься с глупой маскою
И сердце мне открой!

Тузик принял это на свой счет, повалился на спину, задрал лапы, облизнулся, прищурил глаза и замер с виновато-рабским видом.

— Тряпка ты, Тузенций, а не полярник, — проговорил Юрка и ногой швырнул в него снегом.

Пес вскочил и залаял.

Юрка так и не понял, откуда взялись торт, виноград, яблоки, шоколадные конфеты и прочие яства. Все это возвышалось на столе, как остров изобилия.

Василиса Андреевна дожаривала картошку. Петр Иванович, потирая руки, расхаживал возле стола.

Юрка, от волнения не зная, что делать, выставил клетку с двумя уже пойманными синицами на тополь и теперь, поднырнув под штору, следил за ними в незамерзшую кромку окна. Прилетел жулан и принялся бродить по куполу садка с растопыренными крыльями, должно быть шипя на пленных и кичась своей свободой. Юрка знал эту птичью манеру. Но сейчас ему было безразлично, врежется жулан в хлопку или улетит… Приближалось назначенное время.

Хлопнула дверь.

— Ну-у, — воскликнул Петр Иванович, — раз больной встал, значит, все в порядке!

— Здравствуйте, — сказал Валерка все еще не своим голосом.

Юрка, улыбаясь, вышел из комнаты. В правой руке Валерка держал что-то большое, окутанное простыней. У Юрки затрепыхало сердце. Он хотел что-то сказать, но все забыл и только смотрел на это нечто, предполагая в нем подарок.

— Поздравляю с годовщиной, — проговорил Валерка торопливо. — Возьми от меня.

Юрка взял, поставил на табуретку, откинул углы простыни. Это была клетка… Нет, это была не клетка, а сказочный птичий терем. Двухэтажная, с двенадцатью хлопками, по шесть с каждой стороны, вся резная и очищенная шкуркой, без единой проволочки, не считая пружин, которые тоже прикрывались деревянными накладками. Василиса Андреевна. Петр Иванович, Юрка — все стояли подле табуретки и молчали.

— Нет, — сказал вдруг Юрка, — я не возьму ее.

Валерка удивленно поднял брови.

— Слушай, Валера, — проговорил Петр Иванович, — давай-ка завернем ее да в уголок поставим, а домой пойдешь — прихватишь.

И он начал было прикрывать клетку, но Валерка отстранил руку Петра Ивановича и испуганно спросил:

— Да почему?

— Нельзя, Валерка, — заметила и Василиса Андреевна. — Нельзя. Это не шутка. Нельзя!

— Да ведь это я ее сделал! Я сам! Что вы?.. Я сделал, и я дарю ее Юрке. Вы почему?.. — Он чересчур поднажал на голосовые связки и закашлялся.

— Давай-давай ее, Валера, завернем и поставим в уголок, а пойдешь домой…

— Тогда я сейчас пойду домой. — На глаза мальчишки навернулись слезы. — Раз не хотите, то не надо…

— Да нет же. Ты пойми — такие штуки надо в музее выставлять, а не дарить всяким шалопаям.

— Если надо, я для музея еще сделаю, а эту — Юрке.

Вошел Аркадий, ахнул, увидев клетку, осмотрел ее, не раздеваясь, согласился, что это «изделие не для дома», но раз оно дарится от чистой души, то отчего бы и не принять. Валерка поддакнул. Юрка неуверенно поднял клетку до уровня глаза, отнес ее в горницу и поставил на диван.

— Я и птиц в нее не буду садить.

— Почему?

— Они всё тут загадят.

— Чистить будешь. А лучше опилок посыпать или золы. Мы курицам и то и другое подсыпаем.

— Мощнецкая!.. Я ведь тебе совсем не такую рисовал, хуже. И ведь без чертежей, да?

— На ходу придумывал.

— У тебя, брат, голова работает. Я тоже иногда придумываю толковые клетки, но с ними копаться долго. Ну, думаю, сейчас шестихлопку сделаю. Пока рейки заготавливаю — на четыреххлопку перейду, а как сколачивать — куда мне, думаю, такая махина, раз — и двуххлопка… Да, мощнецкая!

— Давай к весне скворечники сделаем такие. Я сегодня вычитал, как самому сделать приборчик для выжигания. Выжжем красиво — все скворцы наши будут. Я завтра начну приборчик. Он простой: вот такой брусочек с дырочкой, на конце прикрепить кусочек спирали, а от нее…

— Ну-с, за стол! — скомандовал Петр Иванович. — Люблю грозу в начале мая!

Юрка выскочил на кухню и торопливо проговорил:

— Нет, погодите.

— Что, еще кого-то ждете?

— Да.

— Кого?

— Это… — Юрка замешкался, как-то задвигал руками.

— Даму, — сказал Аркадий.

— Даму? — удивился Петр Иванович и тыльной стороной кисти провел по щеке, при этом послышалось шуршание. — Так надо же побриться, раз дама.

— Да какая дама — Катька Поршенникова! — возмутился Юрка, краснея, и в порыве самозащиты заявил: — Тогда садимся! Вовремя не пришла — не надо.

— Экий ты, братец, горячий, — посетовал Аркадий. — К скольким ты просил?

— К трем.

— Сейчас без пяти три. К тому же сам бог велел женщине чуть-чуть опаздывать. Так ведь, мам?

— Да я уж и не помню, что бог-то велел, но подождать конечно, надо. Пусть и картошечка еще попреет. Кто же это — одноклассница?

— Ну, — сердито ответил Юрка.

— Пойдемте-ка в подкидного дурака сыграем, — проговорил Петр Иванович. — Минут десять.

Десять минут прошло. Прошло пятнадцать. Юрка то и дело косился на будильник, злился, играл не вдумчиво, наконец посреди кона хлопнул картами о стол и поднялся.

— Хватит! Раз не захотела — не надо.

— Юрк, — проговорил Аркадий, — а вдруг не «не захотела», а мать не пускает? Вдруг ей очень хочется, а мать — нет! — и все?

— Не знаю, — сказал Юрка.

— А я уверен, что именно так. К кому-кому, а к тебе-то Поршенникова не сразу отпустит дочь. Я подумывал об этом.

Юрка взглянул на брата и тотчас сообразил, о чем он сказал. Да, ведь они с Валеркой первейшие враги Поршенниковой, и, разумеется, к ним она не отпустит Катьку… Мало того, она, может быть, смеется над приглашением, издевается, выставляя его во всяких унизительных видах; сидит на табуретке и хихикает, блестя рожей… Юрке неожиданно захотелось сказать этой женщине что-то злое, желчное, чтобы передернулось у нее лицо и чтобы вся она так и обмякла.