Алексей Эйснер - Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке

• Название: Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке
• Автор: Алексей Эйснер
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1986

Герой повести «Человек с тремя именами» — Матэ Залка, революционер, известный венгерский писатель-интернационалист, участник гражданской войны в России и а Испании. Автор этой книги Алексей Владимирович Эйснер (1905—1984 гг.) во время войны испанского народа с фашизмом был адъютантом Матэ Залки — легендарного генерала Лукача. Его повесть — первая в серии «Пламенные революционеры», написанная очевидцем изображаемых событий. А. В. Эйснер — один из авторов в сборниках «Михаил Кольцов, каким он был», «Матэ Залка — писатель, генерал, человек», «Воспоминания об Илье Оренбурге». Его перу принадлежат сборник очерков «Сестра моя Болгария» и повесть «Двенадцатая, интернациональная».

---

Потрясенный дежурный по штабу разбудил генерала и доложил о страшном происшествии. Поспешно одевшись, натянув сапоги и ополоснув лицо, Лукач бросился к выходу. Алеша, на ходу всовывая в рукав не вполне еще разработанную правую руку, едва успел застегнуть френч и затянуть пояс портупеи. Лукач, не дожидаясь, пока «пежо» остановится, уже прыгнул в него. Лавируя между забившими двор и улицу укутанными брезентом камионами интендантства, машина свернула на шоссе. Лукач мрачно молчал. Вскоре они стали обгонять автобусы и грузовики франко-бельгийского батальона.

Не доезжая Аргапды, «пежо» остановилось перед аккуратно побеленным домиком путевого сторожа. Всегда учтивый, Лукач грубо оттолкнул часового, не успевшего разглядеть, кто приехал, и ворвался внутрь. В небольшой комнате, слабо освещенной настольной керосиновой лампой, клубами ходил табачный дым. Бурсье и еще два лейтенанта из штаба батальона нервно курили, разгуливая от черного окна к жаровне с погасшими углями, а некурящий Маниу сидел возле лампы и что-то отмечал в длинном списке; глаза его опухли и покраснели. Лукач подбежал к Бурсье, рядом с которым сейчас же встал Маниу, поднял кулаки и принялся по-русски кричать во весь голос на обоих, нимало не заботясь о том, что его не понимают. Адъютант, еще ни разу не видевший комбрига в таком бешенстве, был поражен и не без страха взглянул на него сбоку. Командир бригады продолжал осыпать смотрящих на него с испуганным недоумением французов бессмысленной, раз она не доходила до них, площадной бранью, однако покрасневшее от напряжения лицо его выражало не злобу, но страдание, а из глаз одна за другой стекали по щекам редкие крупные слезы, которых сам он, по-видимому, не замечал. Наконец, в изнеможении, он круто повернулся к двери и вышел, хлопнув ею. Алеша на минуту задержался, он почувствовал необходимость как-то загладить эту, ни на что не похожую, сцену и сделал шаг к Бурсье и Маниу, но лионец предупредил его:

— On comprend bien... Il est trop touche par le fin affreu de nos gars...[ — Понятно... Он потрясен такой ужасной гибелью наших пар...]

He успел он договорить, как дверь снова открылась, и комбриг шагнул в комнату. Не глядя ни на Бурсье, ни на Маниу, он обычным своим мягким баритоном, разве что суше, чем всегда, приказал Алеше телефонировать в штаб через общую сеть и дать от его имени команду: объявить тревогу в батальоне Гарибальди и как можно скорее двигать его сюда.

— Прямо к этому дому. Пусть сюда же выезжают Петров, Белов, оперативный отдел и связь. Батарея тоже обязана быть здесь поскорее. А им,— он указал подбородком на Бурсье и остальных,— объявите, чтоб были у железнодорожного моста. Пусть встречают и высаживают всех своих и сейчас же начинают окапываться по эту сторону. Из-за собственного преступного легкомыслия вторая рота не только сама ни за понюшку табака погибла, но и позволила врагу создать на этой стороне, фактически в нашем тылу, свой плацдарм. И теперь остальные три роты обязаны мало что зарыться в землю, во избежание дальнейших потерь, но и приготовиться к стойкой обороне. Бурсье и Маниу должны мне поручиться, что ни один фашист — ни живой, ни мертвый — через них не пройдет...

Очень высоко над горами, нависшими вдоль валенсийского шоссе, начало бледнеть черное небо. С порога беленькой, как украинская хата, просторной сторожки можно было определить, что светлеет оно очень быстро. Однако до зари было еще далеко, а вот у неприятеля, на западе, где горы не заслоняли горизонта, солнце должно было взойти по крайней мере на полчаса раньше.

Польский батальон, обогнав гарибальдийцев, уже проследовал в Арганду и сразу же, еще в темноте, был выведен на крутые, нависавшие над рекой холмы, южные склоны которых были покрыты виноградниками, а восточные — ровными рядами олив. Разомкнувшись среди них, домбровцы готовились к атаке франкистов.

К утру примчался из Мадрида и Фриц, уведомленный Горевым о несчастье с комсомольской ротой и о потере переправы. Сразу за Фрицем прибыло командование итальянцев, и Паччарди решил проехать на мотоцикле до железнодорожного моста, а оттуда — по проселочной дороге, по которой еще вчера пробиралась ведомая Милошем петровская карета, чтобы попробовать осмотреться и прикинуть, насколько продвинулся противник. В канадке и вязаной своей шапочке он, взяв под мышку вынутую из планшета карту, покатил навстречу своим бойцам, подъезжающим на камионах к выделяющемуся в редеющей темноте белому домику. На шоссе их встречал Илио Баронтини, недавно прибывший из Москвы новый комиссар, заменивший все еще находящегося на излечении Роазио. С радостной улыбкой, будто он распорядитель на праздничном банкете, Баронтини принимал отделение за отделением и взвод за взводом, которые, высадившись, тут же спускались в кювет у шоссе и уходили по нему подальше от места разгрузки. Когда рассвело, подъехал и гость бригады — маленький, немолодой предводитель итальянских левых социалистов Пьетро Ненпи, обладавший демонстративно штатской внешностью и тонким голоском, на котором он почти без акцента изъяснялся одинаково свободно и на французском и на испанском. Однако кабинетный этот человек попал где-то вместе с Петровым, показывавшим ему наше расположение, под пулемет и держал себя, по словам последнего, «как следовало мужчине», а у чубатого полковника заслужить подобный отзыв было нелегко.

Утром возле командного пункта Двенадцатой неожиданно появился знаменитый голландский кинодокументалист Йорис Ивенс со своим соотечественником и постоянным оператором Джоном Ферно в сопровождении большого и очень плотного человека в простых металлических очках, их помощника, а скорее, даже носильщика. Ивенс имел пропуск в любое место Центрального фронта и допускался даже в боевые операции, поэтому Лукач не обратил на него и Ферно, как и на их помощника, ни малейшего внимания. Он не знал, что круглолицый человек, помогающий Джону Ферно таскать тяжелую аппаратуру, не кто иной, как обожаемый им американский писатель Хемингуэй, который в «Прощай, оружие!» описывает тот же участок фронта, на котором, только с противоположной стороны, когда-то сражался венгерский вольноопределяющийся Бела Франкль.

Приезжие выгрузили из помятой и грязной автомашины тяжелые аппараты и диски с кинолентами, после чего Ферно начал снимать все, что подворачивалось: генерала в длинной зеленой шинели, палкой указывающего какому-то заезжему мотоциклисту, где ему следует разворачиваться; полковника Фрица, подбежавшего к камиону и повелительно повторяющего сонным итальянцам едва ли не единственное, оставшееся у него с академии немецкое schnell, schnell. С тем же старанием Ферно ловил в объектив торопливо выговаривающего что-то Алеше капитана Херасси, фактического начальника оперативного отдела, потомка испанских евреев, изгнанных из родной страны еще при Филиппе II, но и за три столетия не потерявших ни испанского языка, ни обычаев; и, наконец, гарибальдийцев, полулежащих в придорожной канаве и ежащихся от предутреннего холодка.

Тем временем густые тени у подножия гор сократились, но стали еще чернее. Итальянцы потягивались, разбирались и гуськом тянулись по кювету к железнодорожному мосту, возле которого в неглубоком окопе тихо сидели потерявшие ночью около четверти состава французы и бельгийцы. Вернувшиеся из своей разведки на мотоцикле Паччарди, Баронтини и Пьетро Ненпи на двух машинах обогнали своих бойцов. В том же направлении проехал и Фриц, направлявшийся к Мадриду, чтобы встретить вышедшие оттуда на Арганду танки и передать им распоряжение поддержать контратаку гарибальдийцев. Посмотрев вслед отбывшим, Лукач вдруг предложил Белову перенести командный пункт поближе к событиям и указал куда. Едучи к французам, он присмотрел слева от начала проселка обсаженный деревьями обширный одноэтажный дом с сараями. Прошло не больше получаса, как командир бригады, его заместитель, начальник штаба, начальник оперативного отдела и недавно назначенный начальник разведки уже устраивались на новом месте. Вместе со старым Морицем, молодым адъютантом и шестью бойцами охраны они поспешно приспосабливали к новой роли большое кирпичное здание, своевременно и весьма организованно покинутое своими хозяевами: не считая хромого кухонного стола и трех табуреток с соломенными сиденьями, из него было вывезено все.

Над КП тянулись кверху высокие ровные стволы неизвестных деревьев, а шагах в двадцати по ту сторону дороги быстро текли коричневые после дождей воды Харамы.

Ни Фрица, ни танковой роты пока еще не было. Не наступало и никаких сведений о продвижении гарибальдийцев, с которыми отправились на небезопасные съемки Ивенс, Хемингуэй и Ферно.

С этого берега Васиа-де-Мадрид выглядел крутой безжизненной скалой, подножие которой омывалось довольно быстрой здесь речкой. За поворотом она становилась шире, а течение — медленнее, и, если судить по звукам, несколько приглушаемым бурлением воды, где-то ближе к Мадриду разгорался стрелковый бой. В неясный фон его изредка включались отчетливая пулеметная дробь и гулкие разрывы ручных гранат. Вслушавшись в эти звуки, Петров решил съездить посмотреть, что там делается. Лукач предложил коронелю взять с собой Алешу: в случае чего, поможет объясниться...