Вячеслав Козляков - Марина Мнишек

• Название: Марина Мнишек
• Автор: Вячеслав Козляков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: ISBN 5-235-02790-6

Марина Мнишек – одна из самых ярких фигур русской Смуты начала XVII века. Полька, ставшая женой двух самозванцев и первой венчанной на царство русской «императрицей», она сумела вызвать к себе жестокую ненависть своих подданных. Ее считали главной виновницей всех бед и несчастий, обрушившихся на Русское государство, воплощением зла, еретичкой и даже колдуньей. Автор книги, опираясь на документы из русских и польских архивов, попытался дать более взвешенный портрет Марины, взглянуть на нее не столько как на злодейку, сколько как на жертву трагических обстоятельств, а заодно задаться вопросом: что именно сумела привнести в русскую историю эта незаурядная женщина? Молодая гвардия, 2005. – 341[11] с.: ил. – (Жизнь замечат. людей: Сер. биогр.; Вып. 935). ISBN 5-235-02790-6.

---

Споры во время приема послов тяжелой тенью легли на коронацию Марины Мнишек. Не раз во время этой церемонии московские дипломаты пытались хотя бы в мелочах взять реванш. Присутствие иноземцев, да еще католиков, в главном соборе государства и так было чувствительным ударом по самолюбию москвичей. И, как окажется впоследствии, они не забыли об этом.

Следующий день, 4 (14) мая, пришелся на воскресенье. В этот день царь по обыкновению устроил в Кремле пир со своими польскими «родственниками». Марину Мнишек тем временем продолжали готовить для роли русской царицы в кремлевском Вознесенском монастыре. Она, конечно, не была обойдена вниманием Дмитрия Ивановича, приславшего ей «шкатулку с драгоценностями, которых цена (как говорили) доходила до 500 000 рублей». Одновременно было выдано еще 100 тысяч злотых для уплаты долгов сандомирского воеводы в Речи Посполитой. Царь явно хотел, чтобы его родственники разделили с ним возможность быть щедрыми по отношению к своим слугам и приближенным. Марина тоже не скупилась и, как записал один из людей в ее свите, раздала из присланной ей шкатулки «немало драгоценностей панам приближенным». Накануне свадебных торжеств царь прислал Марине «сани, у которых крылья и оглобли обиты бархатом, расшиты серебром, у хомута подвешено сорок соболей». В сани запрягли белого коня, «узда серебром переплетена, с шапкой и капором, украшенными жемчугом». Внутреннее убранство повозки не уступало прежним дорожным каретам: «Сани обиты пестрым бархатом, попона на них красная, по углам с жемчугом, а в санях покрывала шерстяное и стеганое, лучшими соболями подшиты». В этих санях вечером 7 (17) мая, «чтобы избежать давки», по свидетельству капитана Жака Маржерета, Марину Мнишек перевезли из монастыря «в крепость», или «верхние покои дворца» [111]. Там в царских палатах были совершены последние приготовления.

8 (18) мая 1606 года «свершилась коронация царицы». Так записано в «Дневнике Марины Мнишек». Царь Дмитрий Иванович преодолел многие трудности на пути к этому дню. Многие, но не все. Дело в том, что смысл происходившего события, не имевшего прецедента в русской истории и, следовательно, лишенного спасительной опоры на традицию, был чрезвычайно запутан. Казалось бы, чего проще. Речь шла о царской свадьбе. В соответствии с этим был заготовлен «Чин» брачного обряда, следовавший порядку, принятому у московских великих князей и царей. (Этот «Чин» сохранился, хотя и в отрывке.) Но ведь царской женой должна была стать иноземка, не крещенная в православную веру, что было совершенно недопустимо в глазах подданных московского государя. Предвидя эти затруднения, царь Дмитрий Иванович, как мы помним, заранее просил нунция Клавдия Рангони и своего тестя воеводу Юрия Мнишка исходатайствовать разрешение папского престола на допуск Марины Мнишек к причастию у православного патриарха. Однако святейшая инквизиция ответила категорическим запретом, обойти который уже было нельзя.

Царь представлял себя как православный монарх, но в Москве теперь находилось немало людей, посвященных в тайну принятия им католичества, и они ждали шагов, подтверждавших курс на сближение православной и католической церквей. Более же удобного и символичного момента трудно было даже придумать. Вышло, однако, по-другому. Брачные торжества продемонстрировали смешение вер, костюмов, обычаев и амбиций… Но – никаких внятных намеков на государственный союз двух христианских государств, подтвержденный коронацией подданной польского короля Марины Мнишек на русский престол.

Впрочем, внешняя сторона всего действия была обречена на то, чтобы выглядеть великолепно. В Государственном историческом музее в Москве, в зале, посвященном событиям Смуты, висит картина, изображающая момент коронации Марины Мнишек (об одной из загадок, связанной с этими картинами из Вишневецкого замка, еще будет сказано). Хотя художник и не был участником события, он проиллюстрировал его, опираясь на описания тех, кто присутствовал в то время в Кремле. Полотно, изображающее коронацию, – одно из лучших пособий, раскрывающих церемониальную сторону обряда. Как показал Б. А. Успенский в специальной работе «Свадьба Лжедмитрия», смысл церемонии совершенно по-разному понимался московскими хозяевами и гостями из Речи Посполитой. Марина ехала в Москву после краковского обручения уже как царица (с католической точки зрения). Оставалось только коронацией в Кремле подтвердить свершившиеся изменения ее статуса. С православной же точки зрения она оставалась «всего лишь» польской шляхтенкой, дочерью сандомирского воеводы, которой, прежде чем претендовать на русскую корону, следовало сменить веру, имя и выйти замуж за царя Дмитрия Ивановича [112].

Помня об этом, можно правильнее оценить последовательность церемонии коронации, срежиссированную царем Дмитрием Ивановичем. Посмотрим сначала на то, что увидели члены свиты сандомирского воеводы Юрия Мнишка, оставившие свои документальные свидетельства об этом событии. Центральное место в их описаниях приобрел ритуал выноса царской короны, которую кропили святой водой и с молебнами торжественно доставляли в Успенский собор. У входа в собор коронационные регалии встречал патриарх и в сослужении с епископами провожал их в храм. Только полчаса спустя после этого в Успенский собор двинулась основная процессия. Ее возглавляли полторы сотни дворян «в парчовой одежде», затем шли четыре дворянина с бердышами и пятый – мечник (князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, прославившийся позднее защитой Москвы от сторонников следующего самозванца). Царь шествовал уже в короне, специально принесенной и возложенной на него. По правую руку царя Дмитрия Ивановича провожал посол Речи Посполитой Николай Олесницкий, с которым царь так яростно спорил накануне о своем императорском титуле. Слева царя вел глава Боярской думы князь Федор Иванович Мстиславский. Следом за ними шла «царица, одетая по-московски, в богатую одежду, украшенную жемчугами и драгоценными камнями по вишневому бархату». Марину Мнишек также вели под руки, справа – ее отец, сандомирский воевода, а слева – княгиня Прасковья Ивановна Мстиславская (ее имя называют разрядные записи). Замыкали процессию знатные гости из Речи Посполитой и «жены московских сенаторов». (Кстати говоря, следует пристальнее присмотреться к мифу о затворничестве московских женщин, немалое число которых, по свидетельству членов свиты польских послов, при въезде в столицу Марины Мнишек встречало ее в толпе, да еще вместе с иностранками: тогда «мужчин было менее, но женщин – италианок, француженок, немок и московитянок, чрезвычайно много» [113].) Все главные участники коронационной церемонии шествовали по разостланной на дороге «парче на красном сукне». Царя Дмитрия Ивановича и Марину Мнишек сопровождали по сторонам восемь немецких алебардщиков, немного в отдалении присутствовала царская охрана, состоявшая из иноземцев («рцыри и дробанты» [114]). Таким образом, шествие дошло до церкви, где состоялся обряд коронации. Но ее мало кто из гостей мог увидеть. Предпочтение отдавалось знатным членам Государева двора да ближайшим друзьям сандомирского воеводы Юрия Мнишка. Сам отец невесты, еще не вполне оправившийся после болезни, не мог выдержать долгую православную службу и, немного побыв в храме, «быстро вышел».

Подробные сведения о коронации Марины Мнишек собрал Станислав Немоевский, тоже бывший в этот день на кремлевской площади и допущенный в Успенский собор среди немногих друзей сандомирского воеводы. Немоевский писал, что распорядители с русской стороны больше всего боялись, как бы не произошло осквернение храма. Особое подозрение вызывал посол Николай Олесницкий, гордо ходивший повсюду в своей «магерке с перьями». К нему как бы невзначай подошел «канцлер» Афанасий Власьев и предложил подержать посольскую шапку, после чего быстро передал ее слуге, чтобы магерку вынесли из церкви. На все просьбы посла вернуть шапку дьяк Афанасий Власьев отговаривался и отшучивался: «будет», «уже скоро будет», «однако в церкви теперь не студено», «солнце тебя также не освещает, и ты видишь, здесь никто на голове не имеет шапки». То, что это не была глупая игра, понимали и поляки: посольский дьяк пытался тем самым предотвратить возможные казусы, «чтобы посол не надел шапки на голову, с неуважением места, действия и особы великого князя». Случившееся, по словам Немоевского, очень повеселило москвичей; они говорили: «Надули мы литву».

Описание церемонии коронации Марины Мнишек было сделано Станиславом Немоевским в ссылке в Ростове, и это первое «надувательство», как и последующие пережитые потрясения, наложило свой отпечаток на его рассказ. Особенно ему не понравилась служба, которую он воспринял как «бормотание», запомнив, что из пения священников «по книгам» ничего «нельзя было понять, кроме одного “Господи, помилуй”, так как они повторяли это более ста раз» (сейчас чин такой молитвы сохранился в старообрядческой церкви). «Когда они замолкли, – описывал Станислав Немоевский обряд возложения русской короны на Марину Мнишек, – двое старейших владык взяли корону, которая стояла перед алтарем на позолоченной миске, затем бармы, что на другой, и понесли на трон к патриарху, который, благословив и окадив корону, возложил ее на голову стоявшей великой княгини и, благословив ее самое, поцеловал в плечо. За сим, наклонивши голову, великая княгиня со своей стороны поцеловала его в жемчужную митру. Как скоро патриарх отошел на свое место, все владыки попарно поднимались на трон и благословляли великую княгиню, касаясь ее двумя пальцами – ее чела и плечей, крестом; взаимное же целование с владыками отбывалось тем же порядком, как с патриархом». Тем же порядком на «царицу» (которая в описании Немоевского корректно, с королевской точки зрения, называется «великой княгиней») возложили бармы. Царь Дмитрий Иванович слушал обедню стоя на своем царском месте у боковых дверей («сделанном, наподобие церковной кафедры»), а Марину Мнишек «с несколькими дамами провели в занавес, за алтарь». Дальше в дело снова вступил дьяк Афанасий Власьев, которому, видимо, поручили наблюдать за соотечественниками Марины Мнишек в Успенском соборе. Станислав Немоевский писал: «После этого подошел к нам, полякам, канцлер Афанасий с просьбой выйти наперед из церкви, говоря, что и государь уже имел выйти. Мы удовлетворили его требование; но государь задержался в церкви, а двери за нами заперли. Спрашиваем мы, что же там будут делать с нашей девицей? Но москвитяне нас утешают: