Александр Бондаренко - Денис Давыдов

• Название: Денис Давыдов
• Автор: Александр Бондаренко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03539-3

Эта книга не является ни очередным пересказом биографии Дениса Давыдова, ни какой-то «новой версией» его судьбы. Автор оценивает, а порой и переосмысливает известные факты, уточняет правдивость бытующих легенд о поэте-партизане и размышляет по поводу объективности взглядов историков и литературоведов различных времен. Написанная легко и интересно, основанная на документах, письмах и мемуарных источниках книга вводит читателя в неповторимую атмосферу эпохи правления Александра I и начала царствования Николая I.

---

«Тяжкий для России 1831 год, близкий родственник 1812-му, снова вызывает Давыдова на поле брани. И какое русское сердце, чистое от заразы общемирного{160} гражданства, не забилось сильнее при первом известии о восстании Польши? Низкопоклонная, невежественная шляхта, искони подстрекаемая и руководимая женщинами, господствующими над ее мыслями и делами, осмеливается требовать у России того, что сам Наполеон, предводительствовавший всеми силами Европы, совестился явно требовать, силился исторгнуть — и не мог! Давыдов скачет в Польшу…»[497]

Кажется, все понятно, но именно сейчас мы приступаем к рассказу о наиболее «закрытом», малоизвестном периоде жизни нашего героя. Многим исследователям и авторам он представляется настолько неоднозначным, что в своих работах они уделяют этому времени одну-две страницы, написанные буквально скороговоркой. А, к примеру, в книге Виталия Пухова «Денис Давыдов»[498], выпущенной к 200-летию со дня рождения поэта-партизана, событий 1831 года вообще… не было! Мол, после конфликта с де Сангленом, якобы инспирированного Николаем I, «Давыдов решил срочно уехать из Москвы в Верхнюю Мазу, но задержался и 17 февраля в числе ближайших друзей А. С. Пушкина был на мальчишнике, где тот прощался с холостяцкой жизнью. Назавтра, 18-го, состоялась свадьба Пушкина с Натальей Николаевной Гончаровой. Поэт Языков писал об этой прощальной вечеринке, где впервые увидел Д. В. Давыдова: „18 числа сего месяца совершилось бракосочетание Пушкина… Накануне сего высокоторжественного дня у Пушкина был девишник, так сказать, или лучше сказать, пьянство прощальное с холостой жизнью. Тут я познакомился с Денисом Давыдовым — и нашел в нем человека чрезвычайно достойного любопытства во всех отношениях, несмотря на то, что в то же время он во мне мог найти только пьяного стихотворца“»[499].

Все это так. На 17-е Пушкин пригласил к себе близких друзей (очевидно, встреча была в доме на Арбате) — порядка двенадцати человек, в числе которых конечно же были Павел Воинович Нащокин, князь Вяземский, брат поэта Лев Сергеевич, Баратынский, Языков, Иван Киреевский. Был среди них и Денис Давыдов. Все отмечали, что Пушкин казался «необыкновенно грустен»…

Но если очередная глава заканчивается рассказом Языкова, то следующая начинается со слов «в начале 30-х годов Давыдов пишет мало стихотворных произведений…», — и рассказ плавно переходит к событиям 1832 года.

Никакой Польши нет и в помине! А ведь в начале 1831 года, как мы знаем, Денис Васильевич в Верхнюю Мазу не собирался — он уезжал на войну. Так как «польские события» известны у нас весьма относительно, не грех будет напомнить о них хотя бы в нескольких словах.

В последнюю треть XVIII века некогда могущественная и весьма агрессивная Речь Посполитая вообще утратила свою независимость, а польские земли трижды были разделены между Пруссией, Австрией и Россией… Но в 1806 году Наполеон, склонный к театральным эффектам и громким фразам, основал как бы самостоятельное Великое герцогство Варшавское. Хотя звучало красиво, но это было отнюдь не великое государство, существовавшее на территориях, отобранных французами у прусского короля, — здесь проживало менее двух с половиной миллионов граждан. Императора совершенно не волновали польские амбиции: несмотря на все обещания Наполеона о возрождении «Великой Польши», вновь образованное герцогство было просто-напросто вовлечено в орбиту имперских интересов, и в 1812 году в состав Великой армии, двинувшейся на восток, был включен десятитысячный польский корпус под командованием князя Иосифа Понятовского — 28 батальонов и 20 эскадронов при полусотне орудий.

Как свидетельствуют французские историки, «государство, основанное Наполеоном, не пережило гибели Великой армии. Поляки были не в силах защищать это государство именно потому, что большая часть национальных сил погибла во время разгрома наполеоновской армии в России, а небольшое количество, которое уцелело, должно было под предводительством Иосифа Понятовского следовать за французами в их отступлении. 18 февраля 1813 года русским стоило только появиться перед воротами Варшавы, чтобы вступить в нее. Остальные крепости старой Польши — Данциг, Замостье, Модлин — пали в свою очередь…»[500]. Кстати, 16 октября 1813 года Понятовский был возведен в чин маршала Франции, а через три дня после этого знаменательного события утонул в Эльбе — когда французские войска бежали, проиграв сражение под Лейпцигом.

Неразумное поведение поляков, увлекшихся посулами Наполеона, было наказано: на Венском конгрессе упраздненное Варшавское герцогство присоединили к России. Но здесь, объединенное с литовскими областями, оно стало называться Царство Польское, которое получило автономное устройство, свою администрацию и даже денежную систему и конституцию. В итоге поляки существенно выиграли вообще, а перед русскими — в особенности.

Подобный «либерализм» Александра I очень не понравился русскому обществу, в котором после Отечественной войны и Заграничного похода многие ждали коренных перемен. Претензии поляков, весьма провинившихся перед Россией в недавние времена, также вызывали негативную реакцию.

И вот — свидетельство современника, побывавшего в Варшаве в 1817 году в свите императора, который традиционно очаровывал поляков ласковым обхождением и далекоидущими обещаниями:

«Поляки возмечтали о себе более чем благоразумие сего дозволяло, и высокомерие свое постоянно выбалтывали, а русские молчаливо, но глубоко затаили оскорбление национальному своему чувству.

„На одном из смотров, — продолжает свой рассказ И. Ф. Паскевич, — подхожу я к графу Милорадовичу и графу Остерману (они тут же были, даже их держали в Варшаве, как и нас, в черном теле, вероятно, также, чтобы привлечь любовь польских генералов армии Наполеона) и спрашиваю у них:

— Что из этого будет?

Граф Остерман отвечал:

— А вот что будет: что ты через десять лет со своею дивизиею будешь их штурмом брать.

Он ошибся на три года, — замечает при этом в своих записках князь Варшавский, — ибо я брал у них Варшаву, как главнокомандующий“»[501].

Удивительно, но подобных перспектив не представляли только в самых высших эшелонах власти. Александр I откровенно говорил, что он поляков предпочитает русским; цесаревич Константин, являвшийся фактическим правителем края, официально выполнял обязанности главнокомандующего польской армией и со всей старательностью занимался ее формированием, перевооружением и обучением, чем добросовестно подготавливал базу будущего мятежа; за время своего правления он весьма настроил поляков против себя и, соответственно, против России. При этом, как и его старший брат, Константин относился к полякам весьма трепетно.

«Он однажды сказал: „Если поляки плюнут мне в глаза, я лишь им дозволю обтереть себя“. Любя поляков по-своему, он, как единогласно все утверждают, восхищаясь во время войны действиями их против нас, не раз восклицал: „Каковы мои! — молодцами дерутся“»[502].

Оценивать героизм неприятеля можно — помнится, при Бородине князь Багратион высказал свое восхищение атакой французского 57-го линейного полка на Семеновские флеши и тут же контратаковал отважного противника. Но вот так называть врагов «моими», говорить «из прекрасного далека», что, мол, «молодцами дерутся» — просто непорядочно. Впрочем, думаем, что наши читатели имеют о Константине Павловиче достаточное представление…

Но вот малоизвестный факт, также приведенный французскими академиками:

«В 1828 году русская армия выступила в поход против турок, с целью добиться освобождения Греции. Задавали вопрос: неужели польская армия не разделит с ней опасностей и успехов в борьбе против оттоманов — наследственного врага обеих славянских наций? Ничто не могло лучше способствовать рассеянию недоразумений между русскими и поляками, ничто не могло примирить их лучше, чем общая слава. Польская армия страстно желала принять участие в этой войне. По-видимому, этому воспротивился великий князь. Полный казарменной мелочности, но, в сущности, совсем не воин, он не любил войны: „Она портит войска“, — говаривал он. Мог ли царь, почти двадцатью годами моложе брата и обязанный своей императорской короной его отречению от престола, навязывать ему свою волю?.. Как бы то ни было, недовольство, охватившее польскую армию вследствие вынужденного бездействия, сыграло большую роль в дальнейших событиях»[503].

К сожалению, российское руководство никогда не проявляло мудрости и гибкости в решении пресловутого «национального вопроса» — о каких бы нациях ни шла речь. Столь необходимая политика «кнута и пряника», продуманная и взвешенная, подменялась необременительным заигрыванием, чаще всего — в ущерб русскому народу…

В итоге, как известно, в Варшаве вспыхнуло предательское восстание.