Анатолий Максимов - Чудаки с Улики. Зимние птицы

• Название: Чудаки с Улики. Зимние птицы
• Автор: Анатолий Максимов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1981

Повести о современной дальневосточной деревне, о людях, духовно богатых, черпающих свою силу, доброту и чуткость из окружающего их мира, из общения с природой. В центре повести «Чудаки с Улики» молодая семья — мать и четверо детей. «Зимние птицы» — о духовном возрождении молодых людей в тайге, о зарождении в них чувства любви к природе. Автор живет и работает в Хабаровске, хорошо знает свой родной край.

---

— Подпишем протокольчик…

— Да за что, товарищ егерь! — пугался хозяин. — Трезор-подлец, а мне за него отвечать?

Козликов все-таки протягивал протокол, приговаривая:

— По нынешним временам мясо дорогое, даром никто не ест.

И хозяин, чистосердечно браня Трезора, который, ни в чем не повинный, терпеливо ждал костей, каракулисто расписывался.

Первой забила тревогу Людмила.

С неделю она не топила печку в омшанике: изо дня в день валил снег. Когда немного распогодилось, отправилась на лыжах в лес. Пришла к омшанику и видит: солома съедена подчистую. Там и здесь животные выбили копытами в сугробах ямы, тщетно пытаясь достать траву и листья. Подпускали женщину шагов на пять, смотрели на нее большими слезящимися глазами. Она вынесла несколько ведер картошки и быстро вернулась в деревню.

Не Козликова, а председателя Пронькина Людмила считала первым в ответе за диких животных, потому что гибли они на колхозной земле.

— Иван Терентьич, беда! — Людмила в потемках примчалась домой к председателю. — Косули дохнут! — выкрикнула она, не закрыв за собой плотно дверь.

— Дверь-то прихлопни да присаживайся к чаю.

Худенький, щуплый Пронькин в одной майке смотрел телевизор. Рослая угрюмая жена убирала со стола посуду. Людмила захлопнула дверь и повторила:

— Косули пропадают!..

Пронькин, не отрываясь от телевизора — танцевала балерина, — развел тонкими, жилистыми руками в конопатинках.

— А что я могу сделать?.. Вот и Евдокимов привез силос из ямы, тоже говорит: косули до самой деревни, как ручные, тянулись за трактором. Колхозному поголовью у меня не хватит кормов до весны… Козы дикие передохнут — стружку с меня не снимут, — сердито, однако не совсем уверенно продолжал председатель, — и колхоз не развалится…

— Оторви шары от танцухи!.. Твои коровы слягут или нет, бабушка надвое сказала, а косули сегодня с ног валятся. Выручай, Иван Терентьич, ведь ни одной козлушки не останется на релках. Ну скажи, что поможешь. За это тебе должной не останусь, еще две работы возьму.

— И ночью-то не дают роздыха… — из кухни пробурчала жена председателя.

— Вот привязалась репьем! — Пронькин сморщился не то в улыбке, не то в недовольстве, небрежно взглянув на жену: — Может, велишь мне прямо сейчас поднимать народ и спасать твоих косуль?

— А почему бы не ночью? — стояла перед Пронькиным Людмила. — Если бы коровник загорелся, ты бы разве сидел у телевизора?

— Ладно уж, приходи завтра на правление, что-нибудь решим…

Людмиле Милешкиной показалось мало одних посул председателя — побежала она к егерю Козликову, надеялась заставить его помочь животным сию же минуту. Прежде чем постучать в дверь, она остановилась, как бы решаясь на что-то трудное или отбрасывая какие-то сомнения.

— Да пусть сплетничают, — сказала она и резко постучалась.

Егерь варил гречневую кашу на потрескавшейся, закопченной печке. Увидев Людмилу, растерялся: стал застегивать на себе рубаху, прятать под кровать какие-то шмутки. Жена наотрез отказалась переехать к нему из города на постоянное жительство, хоть и работала в учреждении уборщицей. Летом по субботам и воскресеньям наведывалась в Павловку с рослым сыном и каждому встречному-поперечному напевала: «Не надо мне его селезней и изюбрей, пусть сам загибается в глуши…» Отсутствие супруги замечалось в запущенной избе и неряшливом облике егеря.

— Идите, Козликов, запрягать в сани коня. — Людмила не отходила от порога. — Нагрузим со склада овса и сои, отвезем на релки…

— Одумайся, Людмила! — замахал руками покрасневший от смущения и печного жара егерь. — Нас с тобой за кражу упрячут куда-нибудь подальше… Ты присядь. Что ты вся кипишь, словно пожар случился. Я уже позвонил в управление. Там много грамотных, пускай решают, что с козами делать. — Егерь поставил возле Людмилы изрезанную скамью, ладонью смахнул пыль. — Ты присядь, Люда, успокойся.

— Ну, пойдете за конем? — Людмиле надоело стоять.

— Что хочешь требуй от меня, — сознался егерь, — а на кражу я не гожусь и тебе не советую.

Людмила прибежала домой, уверенная, что удальцы-то поймут ее, посочувствуют несчастному зверью. А раз вспыхнет в маленьких сердцах сострадание к животным, то непременно выскажут дети утешающие слова и горячие, добрые советы.

Едва мать переступила порог, ребята побросали тетрадки, игрушки; спрашивали, как она шла на лыжах извилистой речкой да чьи видела следы и вкусной ли была в этот раз печеная картошка? От душевного расстройства Людмила не могла найти сил раздеться. Опустившись на стул, погладила головы подбежавших Мишутки и Петруши. Те привычно полезли ручонками в карманы фуфайки. Никогда не возвращалась мать из тайги без гостинцев. Теперь карманы оказались пустыми, только и нашли ребята коробок спичек.

Людмила рассказала детям об истощенных, погибающих косулях.

— Люсямна купила буханку белого хлеба! — воскликнул Мишутка. — Отнесем косулям.

— На чердаке кукуруза, — сказал Василек. Он подшивал валенки Мишутке.

За окнами черная ночь, в избе яркое электричество, гудит печка, пол вымыт. Тепло и уютно в избе.

Оставалась за хозяйку десятилетняя Люсямна. Бывало, накажет ей мать, что надо сделать по дому, иногда и забудет, однако Люсямна распоряжалась так умно, что всегда угождала матери. И взрослой-то женщине надо голову ломать, что варить три раза в день. Думала-гадала и Люсямна, советовалась с братьями — и варила еду всегда по вкусу Людмилы. Частым блюдом была картошка. Матери все равно в радость: пришла с работы уставшая, а в избе тепло, на столе горячая картошка, к картошке всегда что-нибудь найдется: сливочное масло, селедка, соленые из бочки огурцы и помидоры… Сейчас умыться бы Людмиле, поужинать в кругу своих галчат и залезть с ними на кровать рассказывать сказки…

Она сидела в одежде и думала о том, что для косуль морозная ночь будет губительной. Не укладывалось в ее горячей голове, как можно допустить, чтоб погибали от голода звери, когда амбар полон зерна. Ведь говорят, во время войны голодные люди шли в тайгу, и тайга их кормила…

Люсямна вытерла стол, нарезала пышного хлеба, принесла ложки и сказала тоном взрослой:

— Мама Мила, и вы, удальцы, живо за стол! Сварилось.

Людмила сняла с печки кастрюлю, скинула с себя фуфайку, платок и начала разливать по тарелкам суп.

Гостья ушла, а Козликов стоял над раскаленной печкой и машинально ворочал погнутой ложкой густую кашу. Очнулся от горького дыма, сдернул кастрюлю на край печки и затоптался по избе. Грустно и одиноко было Козликову. С ненавистью он осматривал закопченные стены, смятую кровать под суконным одеялом. До появления Людмилы егерь не замечал запущенности избы — ночевал в ней редко: носился зиму по таежным избушкам и землянкам и деревенскую избу привык видеть как охотничью. А теперь смотрел на свое жилье совсем другими глазами.

— Да-а, опростоволосились мы… — У егеря была привычка рассуждать в одиночестве вслух. — Пришла Людмила, а мы струсили, растерялись. До сих пор поджилки дрожат, точно из-под носа убежал изюбрь с семью отростками на рогах. И коня запрягать струсили… Ночное воровство… С Людмилой-то и в тюрьму пойти радостно…

Ходил Козликов по широким скрипучим половицам, затем взялся прибирать на замусоренном столе, заглянул в кастрюлю с кашей. Есть ему расхотелось.

— А ведь она сама запряжет коня! — спохватился егерь. — И одна повезет зерно в релки. Людмила такая…

Егерь надел куртку, шапку и вышел на улицу. Ночь показалась ему темной и необычно холодной, огни в окнах тусклыми. Пройдя пустынной улицей, он перелез через полуразгороженный забор Милешкиных. Окна на кухне еще не задернули занавесками, стекла плакали.

— Тепло у них, — с доброй завистью прошептал Козликов.

Он видел многочисленное семейство, сидящее за ужином. Егерю очень захотелось войти в дом, раздеться и сесть за стол вместе с удальцами. Да как зайдешь в поздний час, что скажешь? Заметит кто-нибудь из деревенских и разнесет худую молву.

— Боюсь не за себя, не жены своей, не сплетен, за Людмилу боюсь и еще, пожалуй, Люсямну… Ведь она, эта кроха, не даст своими глазищами даже минуты у порога постоять.

Тут Козликов вспомнил… Шел он недавно дубовой релкой и видит: лошадь, запряженная в розвальни, хрумкает сено, костер горит, утонув в снегу, а вокруг костра удальцы толпятся, поджаривая на палочках ломтики хлеба. Людмила с Васильком пилят дрова. Мерзлый дуб что камень. У Василька силенок мало, и Людмила устала — пилу продернуть не могут, покрикивают друг на друга. Не долго раздумывая, Козликов вынул из своей котомки топор и начал удало ахать да покрякивать. Людмила обрубала сучья со сваленных дубов, Василек стаскивал ветки в кучу. В жаркой работе егерь и Людмила разговорились легко. Самое сокровенное готов был высказать егерь Людмиле. Да не вовремя приплыла к ним Люсямна и спросила: