Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

• Название: Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932
• Автор: Саша Черный
• Издательство: Эллис Лак
• Жанр: Поэзия
• Год: 1996
• ISBN: 5-7195-0046-4

Во второй том собрания сочинений С. Черного вошли: книга «Жажда», поэмы «Дом над Великой», «Кому в эмиграции жить хорошо», а также стихотворения 1920–1932 годов, не вошедшие в прижизненные издания поэта.

---

Русская лавочка*

В бочонке селедки
Уютными дремлют рядами…
Изысканно-кроткий
Приказчик склоняется к даме:
«Угодно-с икорки?
Балык первоклассный из Риги…»
Кот Васька с конторки
Лениво глазеет на фиги.
Под штофом с полынной
Тарань аромат излучает…
Ужель за витриной
Парижская площадь сияет?
Так странно в Париже
Стоять над кадушкой с морошкой
И в розовой жиже
Болтать деревянною ложкой…
А рядом полковник
Блаженно припал к кулебяке,—
Глаза, как крыжовник,
Раскинулись веером баки…
Холм яблок на стойке
Круглится румяною митрой,
Вдоль полки настойки
Играют российской палитрой.
Пар ходит, как в бане,
Дух воблы все гуще и слаще,
Над дверью в тумане
Звенит колокольчик все чаще.

1931

Сказка о золотой рыбке* (Новый вариант)

Дело было весною в Париже.
На камине стояла банка
С золотою, потертою рыбкой…
Поэт бросал ей облатки,
Муравьиные яйца и крошки
И из крана, два раза в сутки,
Подливал ей свежую воду.
Но скучала рыбка изрядно,—
Подымалась к самому краю,
Оплывала тесную банку,
Беспомощно рот разевала,
Словно астмой страдала несносной,
И какие-то белые нитки
Из ее живота волочились.

Как-то вечером тихой стопою
Поэт подошел к камину,
Покачал головой лохматой
И промолвил с кроткой усмешкой:
«Молчаливая, вялая рыбка,
Золотая моя квартирантка!
В старину с твоей прабабкой
Преглупейшая штука случилась,—
В старину она в сеть попалась,
А старик был дурень отпетый
И при том еще находился
У своей старухи под лаптем…
Отпустил бескорыстно он рыбку,
А потом, по приказу старухи,
С год он рыбке башку морочил,
Потакая бабьим причудам…
Я, дружок мой, ей-ей скромнее:
Ни о чем я клянчить не буду,
Отпущу тебя даром в Сену.
От всего широкого сердца,—
Плыви хоть до самого моря.
Приходить я на берег не буду,
Торговаться с тобой не стану,
Даю тебе честное слово!»

Показалось из банки рыльце,
Бисерные глазки сверкнули…
Чуть жилец не свалился на пол,—
Прозвенела чуть слышно рыбка,
Как комар, забравшийся в цитру:
«Ты чудак, мой добрый хозяин!
Мне совсем не нужна свобода —
В Сене, милый, не очень-то чисто,
По Сене плавают пробки,
Раздутые кошки, собаки
И всякий сор пароходный…
И пищи в Сене немного,—
Либо щука меня заглотает,
Либо я сама с голодухи
На крючок напорюсь рыболовный.
Рыболовы стоят над мостами
По десятку на каждую рыбку…
Они, дорогой мой, французы,
Они рыбок с крючка не спускают,—
Не такие они дуралеи,—
Они рыбок домой уносят,
На оливковом жарят их масле…
У тебя мне живется неплохо:
Я привыкла давно к своей банке,
Как ты к своей комнате тесной.
Отпусти тебя бы на волю,
Как об этом в стихах ты просишь,
Пропадешь ты, как жук в океане…
Об одном лишь тебя прошу я:
Ты, хозяин мой, страшно рассеян,—
Не бросай папиросного пепла,
Бога ради, в мой домик стеклянный,
И не жги до зари ты лампы,—
Сочинять ведь и днем ты можешь…
До утра я глаз не смыкаю
При ночном электрическом солнце!»

* * *

Поэт в ответ только крякнул
И к окну отошел смущенный.

<1931>

Первая ласточка* (В манере Уолта Уитмена)

           О дорогие Соединенные Штаты,
           Страдающие золотым ожирением сердца!
           Пролетел светлый слух,
           Что вы передышку дадите Европе,
           Скостите чуть-чуть долги,
           Понизите учетный процент,
           Устроите платежный антракт —
           И еще что-то такое в этом же роде,
           Чего не понимают поэты
           И в чем даже опытный черт
           Сломает себе свою козлиную ногу…

И тогда — Франция, Англия и прочие страны,
Которые еще недавно назывались певучим словом «Антанта»,
(Как имя венгерской графини, звучит это слово!),—
Тогда все эти страны в избытке лирических чувств
Тоже что-то такое
Скостят — отсрочат — рассрочат Германии…
И весь земной шар
Легче вздохнет своими двумя полушариями,
О дорогие Соединенные Штаты!

Золото вновь потечет свободно в жилах мира,
Преодолев закупорку вен,
Безработные вновь получат работу,
Улыбнутся портные,
Расправят брови заказчики,
Те, кто ходят пешком, — поедут в трамваях,
Те, кто ездят в трамваях, — поедут в такси,
И каждый влюбленный конторщик вновь сможет
Купить своей Дульцинее
Мотыльковый чайный передник…

О дорогой мой Гувер!
Поговорите там со своими —
Дельцами, купцами, министрами
И другими, — дьявол их знает,
Как они там еще называются…
Соберитесь за круглым столом в пижамах
(Летом можно попроще)
И за бутылкой безалкогольного морса
Скорее решайтесь!
У вас ведь в Штатах тоже не сахар:
Бандит на бандите,
Банкрот на банкроте,
Шесть мильонов — подумайте, шесть! — безработных голов.

Умножьте на два:
Двенадцать мильонов рук,
Которые чешут угрюмо в затылках,
Вы понимаете сами…

О дорогие Соединенные Штаты!
Рикошетом ваш жест благородный
Коснется и нас:
Любой эмигрант вывернул трижды
Свои довоенные брюки,—
В четвертый нельзя!..
По «репарациям» нашим —
Квартира! Газ! Электричество!
Долг в угловой мелочной!
Долг краснощекой, но зверски безжалостной прачке!
Никто не дает нам отсрочки…
А доходы?
Американский любой финансист
Сошел бы с ума,
Если б вздумал в бюджете нашем шальном разобраться.
А ведь мы тоже люди, о Гувер!
И по случаю лета
Тоже имеем формальное право
На распродажный купальный костюм,
На чайную розу в петлице,
На пару светлых подтяжек,
На билет из Парижа в Кламар
(Туда и обратно),
И на свой ежедневный бокал
Темного пива, о Гувер!..

<1931>

НАДО ПОМОЧЬ*

Русский мальчик*

Быть может, в тихом Нанте, быть может, в шумном Марселе —
Адрес мне неизвестен, не знаю особых примет,
Он моет в бистро бокалы, вытирает столы на панели,
Хмуро смотрит в окно, — но уличный шум не ответ.

Настанет вольный вечер, в бистро собираются люди,
С отцами приходят мальчишки — поглазеть, лимонада глотнуть…
Наклоняйся за клеткой-прилавком к мокрой щербатой посуде,
Сверли пустыми глазами чужую веселую муть!

Скроются поздние гости, зевнет почтенный хозяин,
Мальчик скользнет в мансарду, в низкую душную клеть:
В оконце темные кровли, фонари пустынных окраин,
Звездной дорожкой змеится железнодорожная сеть.

Никого… Тишина и усталость. Тринадцать лет или сорок?
Скрипит беспокойная койка, слуга храпит за стеной.
С восходом солнца все то же: метла, груды пробок и корок,
Бокалы, бокалы, бокалы и пестрый плакат над спиной…

А есть ведь слова на свете, иль были, быть может, когда-то?
Беспечность, радость и детство, родина, школа и мать…
За что над детской душою такая нависла расплата?
Как этим плечам невинным такую тяжесть поднять?

<1926>

Русские инвалиды*