Владимир Набоков - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: Академический проект
• Жанр: Поэзия
• Год: 2002
• ISBN: 5-7331-0160-1

Наиболее полное из всех до сих пор изданных в России собраний поэтических произведений крупнейшего русского/американского писателя XX века. В связи с уникальной спецификой двуязычного творчества Набокова в книге публикуются также его стихи, написанные на английском языке, и поэтические переводы на английский язык классических текстов русской поэзии (Пушкин, Лермонтов, Фет, Тютчев, Ходасевич). Публикуется также ряд переводов на французский язык и стихотворения из романов.

---

10. «Я незнакомые люблю вокзалы…»

Я незнакомые люблю вокзалы,
Люблю вагоны дальних поездов.
Свист паровоза — властный зов.
Ночь. Мелкий дождь. Спешу я, запоздалый.

И в полночь вновь у чуждых городов
Вхожу один, взволнованно-усталый,
В пустынные, тоскующие залы,
Где нет в углу знакомых образов.

Люблю вокзалов призраки: печаль,
Прощаний отзвук, может быть, обманы…
Зеленый луч кидает семафор;

Газ бледен; ночь черна; безвестна даль.
Там ждут, зовут, тоскуют великаны.
Но будет миг: метнется алый взор.

11. «Вечный ужас. Черные трясины…»{*}

Вечный ужас. Черные трясины.
Вопль, исполненный тоски ночной.
Бегемота с шеей лебединой
Силуэт над лунною водой.

Тех существ — чудовищ без названья —
Кто тебе позволил пережить?
Кем тебе дано самосознанье,
Белый зверь, умеющий грешить?

Может быть, я эту знаю тайну:
Поутру, бродя в лесной глуши,
Острый камень ты нашел случайно
И впотьмах младенческой души

Боязливо, как слепой, пошарил,
Камень прочно к палке прикрепил,
Подстерег врага, в висок ударил
И задумался, когда убил.

12. «У мудрых и злых ничего не прошу…»

У мудрых и злых ничего не прошу;
       Гляжу, улыбаясь, в окно
И левой рукою сонеты пишу
       О розе… Не правда ль, смешно?

И всё, что написано левой рукой,
       Весенним прочтут вечерком
Какой-нибудь юноша с ватной душой
       И девушка с ватным лицом.

Я тихо смеюсь, беззаботный левша.
       Кто знает, что в сердце моем?
О розе, о грезе пишу не спеша
       В цветной, глянцевитый альбом.

Но та, что живет у ворот золотых,
       У цели моей огневой,
Хранит на груди мой единственный стих,
       Написанный правой рукой.

ГРОЗДЬ{*}

I. ГРОЗДЬ

13. «Кто выйдет поутру? Кто спелый плод подметит…»{*}

Кто выйдет поутру? Кто спелый плод подметит!
          Как тесно яблоки висят!
Как бы сквозь них, блаженно солнце светит,
          стекая в сад.

И сонный, сладостный в аллеях лепет слышен:
          то словно каплет на песок
тяжелых груш, пурпурных поздних вишен
          пахучий сок.

На выгнутых стволах цветные тени тают;
          на листьях солнечный отлив…
Деревья спят, и осы не слетают
          с лиловых слив.

Кто выйдет ввечеру? Кто плод поднимет спелый?
          Кто вертограда господин?
В тени аллей, один, лилейно-белый,
          живет павлин.

<4 июня 1922>

14. «Придавлен душною дремотой…»

Придавлен душною дремотой,
я задыхался в черном сне.
Как птица, вздрагивало что-то
непостижимое во мне.

И возжелал я в буйном блеске
свободно взмыть, — и в сердце был
тяжелый шорох, угол резкий
каких-то исполинских крыл.

И жизнь мучительно и чудно
вся напряглась и не могла
освободить их трепет трудный —
крутые распахнуть крыла.

Как будто каменная сила, —
неизмеримая ладонь —
с холодным хрустом придавила
их тяжкий шелковый огонь.

Ах, если б звучно их раскинуть,
исконный камень превозмочь,
громаду черную содвинуть,
прорвать глухонемую ночь, —

с каким бы громом я воспрянул,
огромен, светел и могуч!
Какой бы гром в ответ мне грянул
из глубины багряных туч!

15. «Есть в одиночестве свобода…»{*}

Есть в одиночестве свобода,
и сладость — в вымыслах благих.
Звезду, снежинку, каплю меду
я заключаю в стих.

И еженочно умирая,
я рад воскреснуть в должный час,
и новый день — росинка рая,
а прошлый день — алмаз.

25 октября 1921; Кембридж

16. «Из блеска в тень и в блеск из тени…»

Из блеска в тень и в блеск из тени
с лазурных скал ручьи текли,
в бреду извилистых растений
овраги вешние цвели.

И в утро мира это было:
дикарь еще полунемой,
с душой прозревшей, но бескрылой, —
косматый, легкий и прямой, —

заметил, взмахивая луком,
при взлете горного орла,
с каким густым и сладким звуком
освобождается стрела.

Забыв и шелесты оленьи,
и тигра бархат огневой, —
он шел, в блаженном удивленьи
играя звучной тетивой.

Ее притягивал он резко
и с восклицаньем отпускал.
Из тени в блеск и в тень из блеска
ручьи текли с лазурных скал.

Янтарной жилы звон упругий
напоминал его душе
призывный смех чужой подруги
в чужом далеком шалаше.

И это было в утро мира,
и угасая, и горя,
казалось, призрачная лира
звенит в руках у дикаря.

17. «Я на море гляжу из мраморного храма…»

Я на море гляжу из мраморного храма:
в просветах меж колон, так сочно, так упрямо,
бьет в очи этот блеск, до боли голубой.
Там — благовония, там — звоны, там — прибой,
а тут на вышине — одна молитва линий
стремительно простых; там словно шелк павлиний,
тут целомудренность бессмертной белизны.
О муза, будь строга! Из храма, с вышины, —
гляжу на вырезы лазури беспокойной, —
и вот, восходит стих, мой стих нагой и стройный,
и наполняется прохладой и огнем,
и возвышается, как мраморный, и в нем
сквозят моей души тревоги и отрады,
как жаркая лазурь в просветах колоннады.

18. «Туман ночного сна, налет истомы пыльной…»

Туман ночного сна, налет истомы пыльной
        смываю мягко-золотой,
тяжелой губкою, набухшей пеной мыльной,
        благоуханной и густой.

Голубоватая, в купальне млечной-белой,
        вода струит чуть зримый пар,
и благодарное я погружаю тело
        в ее глухой и нежный жар.

А после, насладясь той лаской шелковистой,
        люблю я влагой ледяной
лопатки окатить… Мгновенье — и пушистой
        я обвиваюсь простыней.

Чуть кожа высохла — прохлада легкой ткани
        спадает на плечи, шурша…
Для песен, для борьбы, для сказочных исканий
        готовы тело и душа.

Так мелочь каждую — мы, дети и поэты, —
        умеем в чудо превратить,
в обычном райские угадывать приметы,
        и что ни тронем — расцветить…

19. «На черный бархат лист кленовый…»{*}

На черный бархат лист кленовый
я, как святыню, положил:
лист золотой с пыльцой пунцовой
между лиловых тонких жил.

И с ним же рядом, неизбежно,
старинный стих — его двойник,
простой и радужный и нежный,
в душевном сумраке возник;

И всё нежнее, всё смиренней
он лепетал, полутаясь,
но слушал только лист осенний,
на черном бархате светясь…

<7 декабря 1921>

20. «Нас мало — юных, окрыленных…»{*}

Нас мало — юных, окрыленных,
не задохнувшихся в пыли,
еще простых, еще влюбленных
в улыбку детскую земли.

Мы только шорох в старых парках,
мы только птицы; мы живем
в очарованье пятен ярких,
в чередованье звуковом.

Мы только смутный цвет миндальный,
мы только первопутный снег,
оттенок тонкий, отзвук дальний, —
но мы пришли в зловещий век.

Навис он, грубый и огромный,
но что нам гром его тревог?
мы целомудренно бездомны,
и с нами звезды, ветер, Бог.

<29 января 1922>

21. «Садом шел Христос с учениками…»{*}