Иосиф Ликстанов - Первое имя

• Название: Первое имя
• Автор: Иосиф Ликстанов
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Детская проза
• Год: 1954

В повести рассказывается о пионерах Урала, о детях этого богатейшего края. Много интересных дел и у пионеров уральского города, о котором пишет автор. Повесть издана в серии «Новинки детской литературы» (№ 72) в 1954 году.

---

Инженер Ксения Антоновна Колмогорова, полная женщина с ниточками седины в черных волосах, вообще всегда была очень занята. Она проводила много времени на рудничных стройках, дома писала диссертацию, а в редкие свободные минуты становилась обыкновенной мамой, боящейся детских болезней, взрывов и ужей.

— Ребятишки, ни звука! — сказала она, передвигая рейку логарифмической линейки и записывая цифры в блокнот. — Постарайтесь обойтись без взрывов. Сидите в столовой, только не тащите сюда ваших ужасных животных.

— Мама, ты знаешь, траншею надо пройти за два месяца и дать руду домне Мирной, как только ее построят! Спроси даже у Пани! — выпалил Вадик.

— Выдумки! — недоверчиво взглянула на него Ксения Антоновна. — В чем дело, Паня?

Выслушав рассказ Пани о недавнем разговоре старших в доме Пестовых, она задумалась, вертя линейку в руках, потом укоризненно сказала:

— Давным-давно надо было взяться за это дело…

— Ну, бежим играть, — сказал Паня, когда Ксения Антоновна пошла в кабинет Колмогорова звонить по телефону.

— Подождешь, — уперся Вадик. — Скоро папа придет из карьера, мы ему тоже сделаем доклад. А пока будем осваивать арифмометр «Триумф».

Он притащил арифмометр, сел на коврике возле пианино и с важным видом предложил Пане:

— Давай какие хочешь цифры, а я буду их умножать с быстротой молнии. Увидишь, как здорово я механизировал арифметику.

Но молния не успела блеснуть ни разу. В столовую вернулась Ксения Антоновна, за нею, размахивая нотной папкой, влетела толстушка Зоя, а затем появился со скрипичным футляром в руках краснощекий Ванька, больше известный под именем Опуса, потому что он исполнял на скрипке какие-то опусы для начинающих юных дарований.

— Мама, скажи папе, чтобы он чувствительно наказал Взрывника! — затараторила Зоя. — Мы пришли к Сургаевым, Ваня хотел выступать — и вдруг, представь себе, из скрипичного футляра высунула голову противная Вадькина гадюка и стала шипеть… Все страшно испугались, и выступление Вани не состоялось.

— Вадь нарочно засунул ужа в футляр, — уверенно заявил Опус.

— Ну и что же? Подумаешь, важность твой футляр! — рассердился Вадик. — Надо же ему спокойно переварить ящерицу… Опус, не смей вынимать ужа!

— Ты же не даешь мне читать твоих Жюль-Вернов… — стал торговаться Опус.

— Невозможный дом! — вздохнула Ксения Антоновна. — Хорошо, что я успела поработать.

Послышался голос:

— А как бы это сделать, чтобы молодежь вообще шумела поменьше?

На пороге столовой, упершись руками в дверные косяки, стоял Филипп Константинович Колмогоров. Горняки говорили, что если сложить Колмогорова вдвое, то получится мужчина хорошего среднего роста и не очень полный — таким высоким и тонким он был. Еще говорили, что Филипп Константинович днюет и ночует в карьере. Летом он так загорал, что кожа на носу и скулах шелушилась, а зимой нередко обмораживался, хотя и хвалился, что кожа у него дубленая.

Ребята побаивались Филиппа Константиновича, так как он был всегда серьезен и почти всегда резковат.

— Филипп, ты знаешь, траншею… — начала Ксения Антоновна.

— …надо пройти за два месяца, — закончил Колмогоров. — Я только что от генерал-директора… Говорили о новом строительстве. Проект, сроки, план технического оснащения стройки — все придется пересмотреть. Большие затруднения будут с рабочей силой. Я отвечаю за всю стройку на Крутом холме… Пойдем ко мне в кабинет, потолкуем. — Он обратился к ребятам: — Надеюсь, последние часы моего пребывания дома не будут омрачены скандалами.

— Папа, ты позволишь мне ходить к тебе на Крутой холм? — спросил Вадик.

— Не вижу в этом необходимости, — коротко ответил Филипп Константинович.

— Панька, слышишь, мой папа и твой батька сдадут траншею в два счета! — заявил Вадик, когда старшие ушли. — И все равно я буду ходить на Крутой холм, увидишь! Папа всегда так: сначала откажет, а потом разрешит…

Он сделал отчаянную попытку пройтись на руках, что ему никогда не удавалось, и шлепнулся на пал.

Домой Паня вернулся поздно и застал мать и Наталью в хлопотах. Мать на кухне резала пирог и приглядывала за кипевшей кастрюлькой, а сестра уже накрыла на стол и переливала пиво из запотевшего бидона в графины.

— Мам, у нас сегодня гости будут! — обрадовался Паня.

— Вовсе это не твоя забота. На часы погляди. Пей молоко да спать ложись.

— Пань, тебе все время звонят, — вполголоса сказала Наташа, когда он ужинал, устроившись на уголке стола. — Мальчишки какие-то. И так глупо спрашивают: «Здесь живет самозванец Панька?» Почему тебя так прозвали?

— Потому что… получат от меня пареного-жареного!

Он бросился к телефону и спросил у дежурной на коммутаторе:

— Валя, кто мне все время звонит?

— Что я тебе, личный секретарь! — раскричалась Валя. — Постой, опять вызывают…

В трубке запищал противный, явно поддельный голос:

— Здесь живет самозванец Панька?

— Генка, если будешь еще звонить мне…

— Я не Генка, врешь!..

На последнем слове писк сорвался, голос стал обыкновенным, и Паня убедился, что звонит не Гена. От этого было не легче, даже наоборот: значит, кличка уже пошла гулять по поселку… Паня допил молоко, но последние глотки показались ему горькими.

Приготовившись ко сну, он сел на кровать и задумался. День, безоблачно начавшийся знакомством с Неверовым, прошел и хорошо и плохо, но, как казалось, плохого было слишком много… Самозванец?.. Как это самозванец! Паня всегда считал, что отец и он — это одно и то же, что отец безраздельно принадлежит ему со всей своей славой. И теперь, когда Паня так блестяще решил задачу о малахите, доказав этим, что он — Пестов, Пестов и еще раз Пестов, теперь, когда в дом Пестовых постучалось новое богатырское задание для Григория Васильевича, все ребята станут говорить, что Пестов — это одно, а Панька — только самозванец и вовсе даже не Пестов. Конечно, это глупо, но… на душе становится все хуже и хуже.

Вошла Наташа, переоделась за ширмой, надушила платочек, села рядом с Паней и обняла его:

— Пань, наш девичий хор новую песню разучивает. Старая песня, душевная такая, трогательная.

Она тихонько запела:

Ты почта не сестрица моя, не погодочек?
Все сказала б я, все поведала.
Что на сердце лежит, что больмя болит.
Тяжело мне одной думать думушку.
Чисты слезы низать замест жемчуга.
За мест жемчуга, синя яхонта.
Сияя яхонта, бирюзы-красы…

— Тебе нравится, Пань?

— Ничего… Только всё слезы и слезы. Лучше, если песня веселая… А жемчуга на Урале вообще даже нет.

— Нет, мне очень нравится… Милая песня… — Наташа подошла к зеркалу и необычно долго поправляла волосы. — Пань, почему ты вдруг сказал «пэ»? Помнишь, на кухне, когда у нас Фатима была.

— Очень интересно! — невольно улыбнулся Паня. — Скоро техникум кончишь, а не знаешь, какая буква стоит после «о». Ясно, «пэ»…

— Да-да, конечно! На старости лет вдруг забыла азбуку…

— Ну, положим, ты не очень старая, тебе только девятнадцать. Не то что бабушка Уля. Та старая как следует, на мировой рекорд.

— Откуда ты взял, что мне девятнадцать? — сказала Наташа. — Исполнится девятнадцать через два месяца.

— Ната, а кто у нас сегодня будет?

— Не знаю… Папа из горкома пошел в карьер и звонил оттуда, что к нам придет старый Чусовитин, потом Иван Лукич Трофимов, еще кто-то… и этот громадный, который тебя домой принес, когда ты ногу вывихнул…

— Полукрюков, — подсказал Паня. — Что это ты забываешь все на свете?

— Я же тебе говорю, что я старушка…

Она потушила свет в «ребячьей» комнате, напевая: «Старушка, старушка, старушка!», вышла и закрыла за собой дверь.

Меловая надпись

После вчерашней грозы небо наполнилось теплой густой синевой, заводские дымки бесследно таяли в легком воздухе, высоко над Касаткой крылатым дозором кружили голуби. Паня обрадовался, что такая погода выдалась в выходной день родителей.

Выполняя программу выходного дня, мать подала к чаю картофельные шанежки, будто сложила на блюдо маленькие золотые солнца.

Но дальше все пошло не так, как обычно.

— Сейчас в партком, к Борисову, ухожу, — сказал отец. — Перед бюро горкома побеседовать надо.

— А я к Фатиме, — вставила Наталья. — Девчата в лесопарк собираются за брусникой.

— А мне в школу… — сказал Паня. — А потом мы с батей на школьный базар пойдем. Правда, батя?

— И разбежитесь кто куда. Никогда и не поглядишь на вас толком! — пожаловалась мать.

— Да, прибавится хлопот нашему руднику. Шутка ли, на новые рельсы переходим! Вчера, Наташа, ты уже спать легла, а мы всё толковали да толковали, — говорил отец. — Дельный парень этот Полукрюков, приятно было его послушать. Поопасался Гордей Чусовитин, что непосильно, мол, будет транспорту оторванную породу из траншеи на дальний отвал возить. Тут берет слово Полукрюков. «Зачем, — говорит, — далеко возить! Старый карьер до самого донышка рудного месторождения дошел, так что можно породу из траншеи в первый карьер сбрасывать, ближний отвал устроить».