Генри Бестон - Домик на краю земли

• Название: Домик на краю земли
• Автор: Генри Бестон
• Жанр: Классическая проза

Генри Бестон — американский писатель-натуралист — пользуется у себя на родине большой популярностью. Для его творчества характерен взгляд, отражающий слияние науки и поэзии, глубокой мысли и художественного видения.

«Домик на краю земли» — первое произведение Г. Бестона, переведенное на русский язык. Это рассказ об одном из мест на северо-восточном побережье США, где автор в полном одиночестве прожил год. Бестон видит необычно и тонко особенности океанского прибоя, наблюдает жизнь прибрежных дюн, рассказывает об их обитателях — птицах, млекопитающих, насекомых. Книга написана давно, в 20-х годах двадцатого века, но мысли автора о бережном отношении к природе, о ее охране особенно актуальны в наши дни.

Рассчитана на самый широкий круг читателей.

---

Местная ночь полна чудес. Поистине — это другая половина фатального суточного колеса. Бессмысленные источники света не ранят и не тревожат ее Это красота, совершенство, покой. В ее небе плавают призрачные облака — островки мрака, окруженные великолепием звезд; Млечный Путь пролегает мостом между сушей и океаном; берег отливается в единой форме слиянием лагун, возвышенностей и склонов; на фоне гаснущего небосвода и нисходящей солнечной арки прорисовывается безупречная волнистая линия дюны.

Мои ночи отличаются особенной темнотой, когда под черным покровом облаков густая завеса тумана выходит на берег из океана. Такое случается редко и в основном в начале лета, когда туман скапливается мористее побережья; так, ночь на прошлую среду была самой темной из тех, что мне приходилось видеть. Между десятью часами вечера и двумя часами утра три судна выскочили на отмель внешнего пляжа: рыбацкая лодка, четырехмачтовая шхуна и траулер. «Рыбака» и шхуну стянули буксиром, но говорят, что траулер все еще сидит на мели.

Той ночью я спустился на пляж в начале одиннадцатого. Было темно, хоть глаз выколи, и настолько мрачно от сырости и налетающего временами дождя, что не проглядывал даже огонь нозетского маяка; океан напоминал о своем присутствии только шумом волн, и, когда я достиг кромки прибоя, дюны растаяли у меня за спиной. В кромешной тьме, в необъятности дождливой ночи я чувствовал себя изолированно, как в межпланетном пространстве. Океан был раздражен и шумен, и когда я вскрыл темноту резко очерченным конусом света своего электрического фонаря, то увидел, что волны облизывают зеленые кольца морской травы, выглядевшие особенно мокрыми и яркими в неподвижном неестественном освещении. Вдалеке какое-то судно с тяжкими стонами прокладывало путь вдоль побережья. Туман состоял из мельчайшей водяной пыли; пролетая мимо меня, он впрядался, подобно воздушным шелковым нитям, в световые нити моего фонаря. Эффин Чок, новичок Береговой охраны, натолкнулся на меня, совершая обход в северном направлении: на контрольном пункте он узнал кое-что о шхуне в Кауне.

Не было видно ни зги — я по крайней мере чувствовал себя слепым, — но все же мне кажется, что абсолютная темнота — очень редкое, пожалуй даже невозможное, явление в мире природы. Приблизительное представление о кромешной тьме дает мрак дремучего леса, накрытого пологом ночных облаков. Как бы темно ни было, на поверхности планеты все же сохраняется немного света. Так, стоя на пляже у кромки воды, плещущей у моих ног, я различал бесконечное скольжение и отступление расхлистанного белого ободка пены. Люди из Нозета говорят, что в такие ночи они придерживаются этой смутной ползучей белизны во время патрулирования а контрольный пункт находят с помощью шестого чувства.

Когда светят звезды, на берег приходят животные. На севере, за дюнами, ондатры покидают утес и вынюхивают что-то в плавнике и водорослях, выписывая на песке замысловатые восьмерки следов, стираемые позже дневным приливом. Мелкие твари — мыши, кроты и редкие гостьи — небольшие жабы песчаного цвета — копошатся на верхнем пляже, оставляя после себя крохотные отпечатки у подножия нависающей песчаной стены. С наступлением осени скунсы, кладовые которых пустеют, отправляются на ночные прогулки по пляжу, словно бичкомберы. Эти животные довольно брезгливы и воротят нос от несвежей пищи. Однажды ночью я едва не наступил на скунса. Зверь выскочил у меня из-под ног и пустился наутек по пляжу. Как ни велик был испуг, он все же сохранил достоинство и присутствие духа. Здесь часто можно встретить оленей, особенно к северу от маяка. Я нередко нахожу в дюнах отпечатки их копыт.

Однажды, много лет назад, разбив палатку на пляже севернее Нозета, я пошел прогуляться по вершине утеса перед самым восходом солнца. Хотя тропа прижималась к краю обрыва, пляж изредка все же скрывался из виду, и я смотрел прямо в лицо озаренному океану.

Но вот на повороте, у края земной бездны, я увидел на берегу в розовеющей свежести утра трех играющих оленей. Они резвились, поднимаясь на задние ноги, пускались вскачь и возвращались обратно, пребывая в прекрасном расположении духа. За несколько мгновений до появления солнечного диска они разом заторопились и потрусили на север, направляясь к проему в стене утеса, куда восходила тропинка.

Иногда на ночном пляже появляются морские животные. Однажды группа служащих Береговой охраны, попиравшая ногами песок в неурочный час, была до смерти перепугана тюленями. Некто неожиданно упал в темноте на спину животного, и оно заковыляло под ним к воде с криком, напоминавшим не то визг, не то собачий лай. Я сам однажды порядком струхнул. Прошло уже немало времени после захода солнца, свет угасал, и я торопился домой вдоль возвышенной полосы пляжа, откуда отлогий склон убегал вниз, к краю отступавшей воды. Почти на полдороге нечто огромное затрепетало, словно в корчах, под моей голой ступней. Я набрел на ската, оставленного на песке недавним набегом прилива, и раздражение, вызванное тяжестью моего тела, в тот же миг пробудило животное к жизни.

Когда луч маяка Нозета смотрит на север, он тоже становится частью дюнной ночи. По мере сближения с ним маячный фонарь сначала кажется звездочкой. Свет нарастает и убывает трижды с математически правильными интервалами, а затем разражается бледной, приятной для глаз вспышкой. Изменения в атмосфере влияют на цветовые оттенки луча: он становится то белесым, то сверкает золотом, то пламенно позолоченным пурпуром. Огонь также меняет форму — от звездочки до вспышки, от вспышки до люминесцирующего конуса, словно подметающего туман.

Я часто вижу, как западнее Нозета появляется апокалиптическое сияние большого маяка в Хайленде, отраженное облаками или воздухом, насыщенным влагой и подсвеченным звездами. Заметив эти отдаленные отблески, я часто вспоминаю счастливые часы, когда-то проведенные в Хайленде, когда мне довелось посетить там Джорджа и Мэри Смит. Вместо того чтобы заснуть в своей комнате, я, бывало, часами пролеживал не смыкая глаз, любуясь через окно огромными спицами света, вращающимися так же торжественно, как и сама Земля.

Всю ночь в море блуждают огни судов, сближающихся с берегом: зеленые — идущие на юг, красные — плывущие на север. Рыболовные шхуны и тральщики, отдавая якорь в двух-трех милях от берега, выставляют на мачте яркий огонь. Я часто наблюдаю, как они подходят к месту стоянки на заходе солнца, но не вижу, когда суда снимаются с якоря, потому что обычно это случается на рассвете. Работая по ночам, рыбаки освещают палубу множеством масляных фонарей. Наблюдая за ними с берега, можно подумать, что суда охвачены пламенем.

Я наслаждался этим зрелищем в ночной бинокль. Дыма не было видно, и я различал только раскачивающиеся огни, красноватые отблески на вантах и парусах, тусклые блики за бортом, непроницаемую тьму и затерянный в ней океан.

Однажды в июле, часа в три, когда я возвращался домой после одной из своих северных экспедиций, ночь в одно мгновение обратилась в жгучий, фантастический полдень. Я остановился как завороженный и начал озираться вокруг. Огромный метеор, каких я никогда не видел, сгорал в небе, чуть западнее зенита, испуская лучезарное пламя. Пляж, дюны и океан возникли перед глазами без теней и движения, словно из пустоты, — пейзаж, где на мгновение все застыло, картинка из сказочного сна.

Ночной пляж имеет собственный голос, сливающийся в гармонию с чуть слышным шорохом вечно пересыпающихся песков, торжественным ритмом набегающих волн, вечностью звезд, висящих словно фонари в небесной вышине; этот звук — тонкий посвист птицы. В начале лета мое появление обычно застает ее на гнезде; она улетает прочь, потревоженная и невидимая, издавая жалобный, мелодичный посвист. Я говорю о свистящем зуйке Charadrius melodus, иногда называемом пляжным зуйком или утренней птицей. Звук этой пичужки — самая благозвучная нота из всех звуков, издаваемых птицами Северной Атлантики.

С наступлением лета я часто готовлю себе походный ужин на пляже. За желтым, солоноватым пламенем, потрескивающим над пирамидой, сложенной из плавника, бочоночных донышек, сломанных досок, сухих палок, причудливо переплетенных огненными языками, гудит и грохочет невидимый океан. Слышно, как рушатся отдельные буруны. Песчаная стена утеса позади меня, окаймленная сверху травой и высыхающими корнями, с ее осыпями и щербинами стоит позолоченная пламенем; над головой шумит ветер; стайка болотных куликов пролетает между костром и прибоем. Мерцают звезды. Скорпион свешивается, согнувшись, с южной половины неба, зажав в клешне Сатурн, обрамленный ореолом. Научитесь уважать ночь, отбросьте в сторону пошлые опасения! С изгнанием ночи из сферы человеческого бытия нас покидает и поэтическое восприятие, близкое к религиозному ощущению, придающее глубину деяниям человечества. Днем пространство и человек составляют единое целое: для человека светит солнце, плывут над его головой величавые облака; ночью оно уже не принадлежит людям. Когда великая Земля, распрощавшись с днем, вращается в глубине Вселенной, в человеческой душе словно растворяется дверь в мир сокровенного. Найдется немного шутов, которые осмелятся кривляться перед лицом ночи. Ночью мы получаем возможность заглянуть в глубины самих себя, единым взором окинуть наш мир — остров в потоке звезд — пилигримов бренности, бредущих над горизонтами океана вечного пространства и времени. Как ни краток может быть такой миг, человеческая душа успевает очиститься от соприкосновения с этим мгновением, полным истинного чувства и поэзии, которое тут же накладывает свою печать на помыслы и деяния человека.