Марина Дяченко - Парусная птица. Сборник повестей, рассказов и сказок

• Название: Парусная птица. Сборник повестей, рассказов и сказок
• Автор: Марина Дяченко
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-27031-6

Эксперимент в зоопарке заканчивается внезапной эволюцией его обитателей - вам нравятся разумные крокодилы? Высокоразвитый социум овец тщетно борется с трагической реальностью: «И волки сыты...» Телеведущая распадается на две отдельные, плохо совместимые личности, и обе влюблены в знаменитого боксера. Ждет гостей Земля Веснаров; процветает бизнес торговли русалками...

Повести и рассказы Марины и Сергея Дяченко, составившие этот сборник, - итог работы настоящих мастеров художественного слова.

Содержание:

Парусная птица (повесть), 5-62

Осот (повесть), стр. 63-148

Соль (повесть), стр. 149-202

Зоопарк (повесть), стр. 203-258

Волчья сыть (повесть), стр. 259-320

Две (повесть), стр. 321-392

Тина-Делла (повесть), стр. 393-424

Феникс (рассказ), стр. 425-440

Сказки для Стаски, стр. 441-474

---

Я запомнил ее крепкой женщиной с едва поседевшими висками. Теперь – я знал это точно – она старуха, настолько дряхлая, чтобы умереть. Поэтому я здесь; поэтому я вернулся в Холмы, хотя когда–то с меня брали клятву никогда не возвращаться.

Ей же, бабушке, я и клялся.

Я спустился вниз. Хозяин, уже полностью одетый и бодрый, вел какие–то подсчеты на желтоватом свитке древесной коры. Я поздоровался; в какой–то момент мне показалось, что уж его–то, бородатого и грузного, я точно когда–то знал. Еще мгновение – и вспомню его имя…

Наваждение прошло. Хозяин водил по коре отточенной спицей, не обращая на меня внимания. Я спросил его, как найти дом Осотов.

– Идите вдоль по улице, потом через площадь Рынок, у старого цветка поверните направо и дальше все прямо. Там увидите. Приметный дом.

Я поблагодарил.

Было все еще очень рано, но на улицах с каждой минутой прибавлялось народу. Я бродил без цели, разглядывая новостройки, поднявшиеся на месте сожженных, разрушенных или просто снесенных старых домов. В Холмах жили небедно: кое–где даже строили, на манер йолльцев, из камня. Фоона – по–йолльски дом, каменный дом, деревянных они не признают.

На площади, конечно, и следа не осталось тех ветхих прилавков, перед которыми я когда–то тянулся на цыпочки. Торговые ряды стояли, сложенные из каменных плит, и были в этот час почти пусты. В центре базара восседал на огромном мешке баронский надзиратель, он же сборщик налогов: мешок был опоясан цепью с кованым гербом, такой же герб, только поменьше, помещался на круглом животе надзирателя. Сам он был из местных; прохожие здоровались с ним без теплоты, но и без откровенного презрения. Я остановился возле пивных бочек, взял себе кружечку светлого и завел неторопливый разговор с пивоваром.

Да, с бароном поселку повезло. Сам живет и другим жить позволяет. Отдали ему луг заливной – нелюдей выпасать, дом сложили, ну, налог со сделки, ну, оброк раз в год. Зато за службу, значит, за услужение барон платит денежкой: вот, даже присматривать за нелюдью кое–кто пошел, кто посмелее. К мясоедским своим привычкам не принуждает, а что все бумаги надо писать по–йолльски – так на то писарь есть. Хороший барон, грех жаловаться, одна у него слабость: по женской части очень уж ловок. Правда, и девки наши тоже хороши: лишь бы в каменный дом, да на мягком поспать, да подарочек получить такой, чтобы подруги обзавидовались… А корни – что корням? Человеческие корни невидимы: с гнильцой они, или чистые, по лицу ведь не скажешь… Нет, не такие нынче девки, как раньше. Зато барон хороший в Холмах, а в других землях куда как хуже бароны: мясоеды те еще и кровопийцы.

Пивовара отвлекли: хозяйка гостиницы «Фатинмер» прислала слугу за пятью бочонками темного. Я отошел, чтобы не мешать погрузке, и почти сразу увидел, как через площадь – от противоположного ее края к центру – движется, плывя над головами, офорл… то есть всадник. Йолльский маг.

Люди перед ним расступались, вокруг ширилось свободное пространство. Маг ехал, опустив поводья, поглядывая по сторонам с показным равнодушием. Остановился рядом с надзирателем, что–то сказал ему, не сходя с лошади. Надзиратель ответил – по–йолльски, судя по тому, как двигались его губы.

Я решил, что мне пора идти. Допил пиво, по широкой дуге обогнул площадь и от цветка – старинного каменного изваяния в виде большого подсолнуха – повернул направо.

* * *

Дом стоял по–прежнему. Как будто Цветущая никогда не горела, ее не топтали нелюди. Как будто семья Осотов, самая уважаемая, богатая, многочисленная семья во всех Светлых Холмах, не исчезла с лица земли, оставив два последних ростка: старуху, застывшую на полпути к небесным корням, и чужака, не узнающего родного дома.

А я его не узнавал.

Краеугольный столб, увенчанный изображением Солнца (деревянный круг и крест на нем), стоял так же прямо, и тень от его верхушки падала на отметку «восемь» – было восемь часов утра. Над частоколом поднимался дом: каждое бревно в стене – в два обхвата. Темная крыша, резные украшения, балкон третьего этажа – полукруглый, ажурный. Сколько раз мне снился этот балкон…

Я остановился перед столбом, и моя собственная тень упала на поросший травой циферблат. Забыли мясоеды развалить этот дом, или боялись тронуть, или не знали всего, или, наоборот, слишком много знали, – теперь не важно. Вот он, дом Осотов.

Я отступил. Снова подошел. Потом, будто по наитию, опустился на одно колено. Прямо перед моим лицом оказались прожилки на дереве: кольцо, похожее на рожицу, и две светлые ленточки, ведущие вверх. В детстве именно так мне представлялись человек – и его невидимые корни…

Я поднял голову.

Угол зрения. Чтобы вспомнить, как все было, мне следовало встать на колени. Посмотреть с высоты своего прежнего роста: дом. Частокол. Ворота. Улица, по которой мы с дедом уходили, бывало, и на рассвете, и поздно вечером, и…

– Добрый господин? Вы что–то уронили?

Служанка смотрела на меня, как на сумасшедшего. Я поднялся, отряхивая брюки; досадно. Мне нельзя привлекать внимания.

– Я потерял монету… Передайте, пожалуйста, хозяйке, что прибыл коммерсант из Некрая – по поводу продажи.

– Ах да! Ах да! – служанка засуетилась. – Проходите, любезный господин коммерсант.

* * *

Через несколько минут я вошел в ее комнату.

Бабушка лежала на огромной дубовой кровати, на льняных простынях, под балдахином из грубого льна, и льняные же волосы сливались с постелью. Ее лицо, темное, ссохшееся, неприятно напомнило лица всех, умерших от дряхлости на моих глазах.

Я сделал несколько шагов – и остановился посреди комнаты.

Что–то говорила служанка. Бабушка, в отличие от меня, слушала ее – и слышала; повинуясь ее приказу, служанка принесла табурет, стопку белой бумаги и чернильницу с пером. Потом вышла и плотно притворила за собой дверь.

Бабушка лежала, откинувшись на высоких подушках, и смотрела на меня.

Ее голос, когда–то звучный и даже мощный, все еще служил ей. Она могла бы сказать, что не рассчитывала увидеть меня в этой жизни – только там, в небесном лесу, где сплетаются корни всех людей. Она могла бы признаться, что в ее памяти я навсегда останусь семилетним ребенком. Она могла бы рассказать, как одиноко и тоскливо было ей в старом доме Осотов, доме–замке, доме–крепости – без малого двадцать три года.

Все это не имело значения. А значит, не стоило нарушать тишину.

Я стоял перед бабушкой, посреди старой спальни Осотов, в которой был, наверное, зачат, и смотрел в ее зеленые, чуть поблекшие, но все еще ясные, полные мысли глаза.

Прошел, наверное, час, а может быть, больше, прежде чем бабушка опустила веки, указывая взглядом на табурет и стопку бумаги.

Я сел на пол. Придвинул к себе бумаги и, используя табурет вместо стола, принялся писать по–йолльски длинные, не имеющие силы, только для отвода глаз необходимые бумаги: контора «Фолс»… договор купли–продажи… по согласованию сторон…

Бабушка смотрела, как я пишу. Я отводил со лба упавшие волосы, поглядывал на нее исподлобья: кровать была низкая, даже с пола я мог видеть ее темное лицо, будто плывущее в воздухе над льняными подушками.

Как над облаками.

Я закончил. Поставил последнюю точку. Отобрал бумаги, предназначенные бабушке, свернул их трубочкой и с поклоном положил к ее изножью.

Тогда она впервые разомкнула губы, обращаясь ко мне.

– Спасибо, Осот, – сказала она.

* * *

Мне кажется, она благодарила меня не за то, что я приехал. И даже не за то, что молчал. Я выжил; некоторые и этого не смогли. Другие осознанно предпочли умереть. А я, почти не имевший шансов, живу на земле, корнями в небо: я, преуспевающий столичный коммерсант. Я, внук моего деда, говорящий по–йолльски без тени акцента.

Бабушка поблагодарила меня, и я ушел. Ей необходимо было побыть одной. Я вышел со двора и долго стоял, делая вид, что заинтересован устройством солнечных часов; мне тоже требовалось время, чтобы взять себя в руки. Дела мои в Холмах отнюдь не были закончены: если сделка, которую я фиктивно заключил в пользу несуществующего лица, служила ширмой для моего рискованного визита в Холмы, то баронский налог с продажи играл в этой ширме роль несущей конструкции.

Итак, я вернулся на площадь. Надзиратель все так же сидел на своем мешке, но верхового мага поблизости не было. Я подошел, назвал себя, предъявил бумаги и мешочек с деньгами. Надзиратель все тщательно перечел, пересчитал и, наконец, выдал мне документ об уплате налога – написанный по–йолльски с ужасными ошибками, но зато скрепленный баронской печатью.

Выйдя из поселка, я двинулся по тракту – но не к станции, а в противоположном направлении. На лугу вдоль ручья паслись нелюди. Я хотел пить – но к воде из ручья не притронулся. Из брезгливости.

Солнце стояло в зените. Я поднялся на пригорок, отошел от дороги и уселся среди колосьев – на меже двух полей. Молчаливая встреча с бабушкой отняла у меня больше сил, чем я ожидал. И мне страшно было представить, чего эта встреча стоила ей. Одну длинную минуту я был почти уверен, что бабушка умерла сразу же после моего ухода, и, вернувшись к дому Осотов, я обязательно увижу желтые ленты на полукруглом балконе – знак траура.