Джон Уиндем - Миры Джона Уиндема, том 4

• Название: Миры Джона Уиндема, том 4
• Автор: Джон Уиндем
• Издательство: Полярис
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1995

В романе "Чокки" - воображаемый товарищ детских игр сына главного героя - оказывается вовсе не игрой фантазии, а доброжелательным пришельцем, вступившим в контакт с сознанием мальчика.

 "Паутина" предостерегает нас от излишнего антропоцентризма. Маленькие паучки, легко изгоняют людей с острова Танакуатуа. А завершают том блистательные рассказы известного писателя.

Содержание:

Джон Уиндем. Чокки (роман, перевод Н. Трауберг), стр. 5-96

Джон Уиндем. Паутина (роман, перевод Ларисы Михайловой), стр. 97-224

Джон Уиндем. Семена времени (сборник рассказов):

Хроноклазм (рассказ, перевод Э. Медниковой), стр. 227-248

Усталый путник, отдохни (рассказ, перевод К. Королёва), стр. 249-262

Метеор (рассказ, перевод В.П. Ковалевского, Н.П. Штуцер), стр. 263-282

Выживание (рассказ, перевод С. Славгородского), стр. 283-308

Видеорама Пооли (рассказ, перевод Р. Померанцевой), стр. 309-330

Другое «я» (рассказ, перевод Р. Померанцевой), стр. 331-347

Из огня да в полымя (рассказ, перевод К. Королёва), стр. 348-373

Тупая марсияшка (рассказ, перевод К. Королёва), стр. 374-396

Блок сочувствия (рассказ, перевод К. Королёва), стр. 397-406

Дикий цветок (рассказ, перевод М. Бирман), стр. 407-414

---

– Пока вы не ушли, – попросил я, – скажите мне: какой вы, Чокки? Я бы лучше вас понял. Если я дам Мэтью карандаш и бумагу, можно ему нарисовать вас?

Он помолчал и решительно ответил:

– Нет.

– Нет, – повторил голос Мэтью-Чокки: – Даже мне бывает трудно поверить, что у таких, как вы, есть разум. Вы бы удивились еще больше, что разум есть у таких, как я. Нет, лучше не рисовать, – он помолчал снова. – Попрощаемся.

Я встал. Смутный утренний свет струился сквозь шторы, и я видел, что Мэтью все еще смотрит в пустоту. Я подошел было к нему. Губы его зашевелились.

– Нет, – сказал Чокки его голосом, – оставьте его. Мне нужно попрощаться и с ним.

Я ответил не сразу.

– Ладно, – сказал я наконец. – Прощайте, Чокки.

Глава 12

Мы не будили его все утро. Спустился он к ленчу совсем разбитый, но, к моей радости, спокойный. Позавтракав, он уехал куда-то на велосипеде и вернулся только к ужину – усталый и голодный. Поел и сразу поднялся к себе.

Назавтра, в воскресенье, Мэтью был почти как всегда. Мэри успокаивалась, глядя, как жадно он ест за завтраком. Полли успокоилась тоже, но что-то ее терзало. Наконец она не выдержала:

– Разве мы ничего не будем делать?

– Что именно? – спросила Мэри.

– Ну, сейчас ведь воскресенье. Можно что-нибудь делать. Вот когда Копытце украли, а он потом вернулся, в его честь устроили состязания, – с надеждой подсказала она.

– И он всех победил, да? – выговорил Мэтью, прожевывая булку с мармеладом.

– Конечно! Это ж в его честь, – радостно сообщила Полли.

– Никаких состязаний, – сказал я. – И празднеств тоже не будет. Мы с Мэтью тихо погуляем, а?

– Ладно, – сказал Мэтью.

Мы пошли по берегу реки.

– Он сказал, что уходит, – начал я.

– Да, – ответил Мэтью и вздохнул. – Теперь хоть он все объяснил как следует, а раньше было просто жутко.

Я не стал допытываться, как же он все объяснил. Мэтью снова вздохнул.

– Скучновато будет, – сказал он. – С ним я стал лучше замечать, как и что.

– А ты сам замечай. Мир у нас интересный, есть что заметить.

– Да я замечаю! То есть я теперь больше замечаю. Только скучно одному…

– А ты рисуй, тогда и другие увидят, – предложил я.

– Да, – согласился он. – Не совсем то же, а все-таки…

Я остановился и сунул руку в карман.

– Мэтью, у меня для тебя кое-что есть.

И я протянул ему красную коробочку.

Мэтью помрачнел и не взял ее.

– Возьми, – сказал я.

Тогда он взял и невесело на нее уставился.

– Открой, – сказал я.

Медленно, нехотя, он нажал на кнопку, и крышка поднялась.

Медаль сверкала на солнце решкой кверху. Мэтью взглянул на нее равнодушно или даже с отвращением. Вдруг он застыл, потом нагнулся и не двигался несколько секунд. А затем поднял голову и улыбнулся, хотя глаза его блестели слишком сильно.

– Спасибо, – сказал он. – Ой, папа, спасибо! – и снова наклонился, чтоб рассмотреть получше.

Надпись сделали на славу – как будто всегда так было:

ЧОККИ

НАГРАЖДАЕТСЯ ЗА ХРАБРОСТЬ.

Паутина

1

Труднее всего мне бывает ответить на вопрос, который рано или поздно всегда задают, когда о том заходит речь, и который звучит примерно так: «А как вас-то угораздило впутаться в такое безумное предприятие?» Я не обижаюсь. Отчасти, наверно, потому, что сам вопрос подразумевает отношение ко мне, как к человеку здравомыслящему. Но тем не менее дать на него достаточно здравый ответ я затрудняюсь.

Правдоподобнее всего получается, когда я объясняю, что когда-то был несколько выведен из равновесия. Возможно, сказалось запоздалое воздействие шока, едва заметное даже для меня самого, но достаточно глубокое, чтобы сбить меня с толку, притупить восприятие и способность правильно оценивать происходящее.

Я действительно думаю, что причина могла быть именно в этом.

Почти за год до нашей встречи с Тирри, после чего я оказался «впутанным», произошел несчастный случай.

Мы ехали (точнее, за рулем была моя дочь Мэри, я сидел рядом с ней, а жена сзади) по шоссе А272 недалеко от Этчингема. Думая, наша скорость не превышала тридцати пяти миль, когда нас обогнал грузовик, несущийся на всех пятидесяти. Я едва успел заметить, как занесло его задний мост и как потом над нами нависла оползающая тяжесть груза…

Очнулся я через неделю, в постели. Прошли еще две недели, прежде чем мне сказали, что ни жены, ни Мэри больше нет в живых.

В больнице я пролежал два месяца. Вышел излеченным, как мне казалось, но оцепеневшим, потерявшим вкус к жизни, утратив всякую цель. Я оставил работу. Теперь-то я понимаю, что именно этого и не следовало делать – работа скорее чем все остальное помогла бы мне придти в себя, но тогда мне казалось напрасным и требовало больше сил, чем я мог найти их в себе.

Поэтому я все бросил, жил в доме сестры неподалеку от Тонбриджа, бесцельно и почти бездумно влача там свои дни.

Я не привык к бесцельному существованию. Похоже, если цели нет, – образовавшийся вакуум рано или поздно чем-то надо заполнить, безразлично чем, что подвернется под руку. Только так я могу объяснить свой безраздельный энтузиазм, поглотивший здравый смысл, тот подъем безрассудного идеализма, который отмел прочь трудности практической жизни и, казалось, открыл наконец настоящую цель и оправдал мое существование, как только я впервые услышал о проекте лорда Фоксфилда.

Жаль, что я ошибся. Хотелось бы передать во всей яркости сияние надежд, открывшихся мне тогда. Именно из этой ткани скроены мечты. Но передать это я не в состоянии, все исчезло, потускнело под пеленой цинизма. Себя я вижу бредущим в полусне… и все же… и все же порой я ощущаю отблеск мысли, рожденной идеалом, который мог бы возжечь пламя – если бы судьба оказалась к нам благосклонной хоть однажды.

Первоначальная идея или зародыш идеи, выросшей в Проект Фоксфилда, похоже, одновременно пришла в две головы – его светлости и Уолтера Тирри.

Первый публично заявил о своем приоритете, но известно, что второй в неофициальной обстановке признавался, что именно он дал воодушевленный импульс. Возможно также, что искру мысли высекла их совместная беседа, и оба загорелись идеей, которую принялись неустанно разжигать.

По профессии Уолтер был архитектором, но, вероятно, больше его знали как страстного и неутомимого борца за справедливость, часто выступавшего на страницах нескольких еженедельников. И сложилось так, что он стал довольно известным лицом, высказывающим свое мнение по самым различным поводам. Поэтому, вполне возможно, в его утверждении, что именно он подбросил лорду Фоксфилду ту идею, есть доля истины, и если кто возьмет на себя труд посмотреть его «Письма в редакцию» за несколько лет, то ему, вероятно, удастся обнаружить не только туманные наметки будущего плана, но и ощутить, что Тирри считал себя человеком, призванным его осуществить, исполнителем «милостью Божией», хотя может показаться, что только после встреч с его светлостью несвязные обрывки мыслей приобрели форму.

А так случилось, может быть, потому, что его светлость мог даровать плану больше, чем форму, – мог дать ему возможность осуществиться, подкрепить деньгами, своим положением в обществе, пустить в дело связи.

Почему он был готов пойти на все это?

Ну, всякие хитроумные замыслы и сомнительные намерения. Причина была совсем незамысловата и бесхитростна: он попросту искал способа оставить по себе память.

В среде богатых людей, достигших преклонных лет, подобное желание возникает не так уж редко. Поистине, для многих из них наступает такой день прозрения, когда при взгляде на длинные ряды цифр в своих банковских счетах они вдруг до боли ясно осознают, что не смогут унести их все с собой, и тогда ими овладевает нестерпимое желание обратить множество пустых нолей в ощутимый и по возможности помеченный их именами символ успеха.

Во все века к богачам приходило такое желание, но теперь его стало гораздо труднее осуществить – вернее, претворить в жизнь с требуемым оттенком благодетельности; даже во времена первых миллионеров было легче.

Государство, теперь ставшее столь вездесущим, жаждет узурпировать и место благодетеля. Область просвещения – и та уже не годится как сфера благодеяний: образование общедоступно. Жилье прежних неимущих (ныне – «лиц с низким уровнем доходов») худо-бедно оплачивает муниципалитет. Стадионы строят на деньги налогоплательщиков. Публичные, и даже передвижные, библиотеки содержатся за счет комитетов графств. Рабочий (называемый теперь «человеком физического труда») клубам и институтам предпочитает сверхурочные и телевизор.