Олег Смирнов - Проводы журавлей

• Название: Проводы журавлей
• Автор: Олег Смирнов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5—235—00479—5

В новую книгу известного советского писателя включены повести «Свеча не угаснет», «Проводы журавлей» и «Остаток дней». Первые две написаны на материале Великой Отечественной войны, в центре их — образы молодых защитников Родины, последняя — о нашей современности, о преемственности и развитии традиций, о борьбе нового с отживающим, косным. В книге созданы яркие, запоминающиеся характеры советских людей — и тех, кто отстоял Родину в годы военных испытаний, и тех, кто, продолжая их дело, отстаивает ныне мир на земле. Война и мир — вот центральная проблема сборника, объединяющая все три повести Олега Смирнова, написанные в последнее время.

---

Ну и будем думать и чувствовать. Что — это никого не касается. Мы же не чурбаки какие-нибудь. По-видимому, моя суровость, замкнутость еще не весь характер. Кто меня поймет, если я сам не всегда себя понимаю. Может быть, с годами, повзрослев, поумнев, пойму. Это, наверно, будет после войны. Пока же война катится по своей накатанной колее, и я качусь по своей военной колее. И не притормозить!

А любить меня должны. Я же их люблю. Правда, женщины любят меня совсем по-иному, нежели я их. Да бог с ним, кто кого любит. Главное — чтоб любили Сережу Колотилина, без женской ласки он зачахнет. Засохнет на корню.

Колотилин сквозь зубы рассмеялся, как всхлипнул, в тут же скрипнул зубами. Уснуть бы! Собой располагает до утра. Только звонок комдива сможет его поднять. И он сумеет ответить, язык не заплетется — такого сроду не было. Батя и не догадается, что боевой комбат-3  п р о п у с т и л. Он и вторую кружку пропустит, и будет как штык. Твердый, несгибаемый. И такого не любить?

Могучее, необоримое, необузданное стало подниматься в нем, и, чтобы заглушить, сбить его, Колотилин ахнул вторую кружку. В углу тревожно завозился ординарец. Не беспокойся, Галимзян. В виски ударило, жар будто потек по жилам. Но, вместо того чтобы свалить его, спеленать сном, выпитое еще больше разожгло необоримое, необузданное, требовавшее выхода. Хмелея, Колотилин понял: это все одно что бензином тушить пожар. Он вдруг совершенно явственно увидел, как в прибрежной прозрачной воде купается Светлана, как она выходит из реки на песчаную отмель, и капельки стекают с нее, нагой.

Он поспешно оделся, схватил автомат. Хайруллин тоже с поспешностью встал, одернул гимнастерку, потянулся к своему автомату:

— Снова на проверку, товарищ капитан?

— Снова. Но ты спи. Схожу без тебя.

— Как… без меня?

— Так! Приказываю: спать!

— Ну, товарищ капитан…

— Слушай мой приказ: спи! Я скоро вернусь…

Выйдя в ход сообщения, он даже обернулся: не идет ли вслед преданный Хайруллин? Нет, преданный Хайруллин еще и дисциплинированный Хайруллин: следом не пошел. Не ординарец — золото. С ним не пропадешь. Да ни с кем не пропадет Сережа Колотилин, можно и попроще — Серега. А можно и ласково: Сереженька.

Посвечивая себе фонариком, Колотилин шел небыстро, но не останавливаясь. Сердце билось ровно, а в голове кровь гудела: тук-тук, так-так. Было безлунно и звездно. Подойдя к землянке санинструкторши, он постоял немного и плечом толкнул дверь, она поддалась.

Перед выходом в траншею с проверкой лейтенанту Воронкову удалось маленько вздремнуть. И, как случалось с ним, приснилось то, что было некогда наяву. А было: он гулял в зимнем лесу, мокрый снег шмякался с веток. Сзади него с еловой лапы плюхнул тяжелый ком, и тут же — впереди, перед носом, он запрокинулся: что там, наверху? И в этот момент снежный комок, холодный, влажный и липкий, смазал его по лицу. И это было так неожиданно и славно, что он засмеялся от радости, от какого-то пронзительного предощущения счастья.

И это с ним бывало: сверху, с потолка землянки, капало — прямо на лицо, холодило. Проснувшись, подумал: сухмень, а с крыши потекло, видимо, где-то вода скопилась и теперь нашла лазейку, прорвалась. И набежавшая во сне улыбка не сразу сошла с губ. Это ж надо: зимний лес, он и Жорка, еще пацаны, и гражданская война закончилась, и Великой Отечественной пока не предвиделось. А они с Гошкой что уважали? После снегопада тряхнешь дерево и отбежишь: снег достанется другому. После дождя тряхнешь — кому-то достанется вода с веток.

Эта улыбка нет-нет да и возникала, когда он шел по траншее. Вдруг улыбку как ветром сорвало: Воронков услыхал какие-то неясные крики. Изготовив автомат, напряженно вслушался. Что? Где? Показалось, кричали в той стороне, где землянка Лядовой. Он вздрогнул и что есть сил побежал туда. Холодея, разобрал на бегу сдавленное, женское:

— Помогите! Помогите!..

Держа палец на спусковом крючке, он ворвался в землянку.

11

Воронков был готов увидеть все, кроме того, что увидел. С нар на него глянули затравленно-панические глаза Лядовой, а откуда-то сбоку от нее, при сильном повороте головы, — злобный, гневный взгляд комбата. Позже Воронков вспомнит, что тогда было наоборот: у Оксаны гневный, негодующий взгляд, у капитана же Ривина — пугливый, панический. Позже Воронков осознает и некую нелепость в том, что вломился в землянку с ППШ наперевес, чтобы с ходу врезать очередью, если потребуется.

Потребовалось же совсем другое. Хрипло дыша, Воронков спросил:

— Что здесь происходит?

И ему хрипло ответил комбат:

— Уходи!

— Не уходите! — истерически закричала Лядова. — Умоляю: защитите!

Тут-то Воронков понял, что к чему и почему. Лядова лежала на спине — ослепили белые ноги, Колотилин обнимал ее одной рукой, другою — нашаривал что-то в соломе на нарах. Хрипло, придушенно повторил:

— Уходи отсюда, Воронков!

— Не уходите! — Санинструкторша оттолкнула от себя комбата с такой силой, что голова его мотнулась.

Она вскочила с нар, отбежала в угол, расхристанная, судорожно приводя себя в порядок. Колотилин медленно встал, тоже приводя свою одежду в порядок. А потом, нашарив в соломе ППШ, вскинул его:

— Приказываю: уходи! Не подчиняешься приказу командира? Применю оружие!

Воронков подошел к нему поближе, сузил глаза:

— Товарищ капитан, вы пьяны!

— Не твоя печаль! Вон отсюда!

Внезапный гнев, как удушье, схватил Воронкова за горло, дурной кровью застучал в темени. Чтобы овладеть собой, он глубоко вдохнул и выдохнул. Пошире расставил ноги и сказал как можно спокойней:

— У меня в руках тоже ППШ… Дуэль на автоматах? — И усмехнулся зло, непримиримо, не прощая. И Колотилин, кажется, почувствовал это. В мрачном угрожающем раздумье постоял, не опуская оружия, — черты его словно изострялись, обугливались. Сколько они так простояли, Воронков после не мог припомнить. И вдруг на неподвижном, застывшем, угрюмом лице комбата появилась тусклая и загадочная улыбка. Растягивая слова, он произнес:

— Я тебе, Воронков, не прощу… А ты, — он повернулся к Лядовой, — а ты, девочка, запомни: все равно будешь жить со мной. Невзирая на твоих заступников… Ауфвидерзеен!

И двинулся к выходу, прямиком на Воронкова. Лейтенант посторонился, пропуская. Дохнуло алкогольной вонью, аж затошнило. Воронков опустил автомат, устало присел на табуретку:

— Ну где вы там, Света? Выходите…

На столике чадил светильник. Воронков кончиком ножа снял нагар с фитиля, огонек взбодрился. Руки у лейтенанта дрожали, да и ноги. А голень заныла: как будто по ране саданули палкой. Из темного угла вышла санинструкторша — сгорбленная, растрепанная и словно бы постаревшая. У столика остановилась, поежилась, накинула на себя шинель.

— Присядьте, — сказал Воронков.

— Вы защитили женщину, — не глядя на него, сказала санинструкторша.

— Я джентльмен, видите ли… И даже рыцарь, — ответил Воронков, сердясь на пустые, ненужные фразы, на то, что произошло сейчас у него с комбатом, и почему-то досадуя на Лядову. Чтобы как-то сгладить свое раздражение, добавил: — Когда услышал ваш крик… чего только не подумал… И даже: не разведчики ли немецкие?

— Для меня могло обернуться… не лучше, чем… если бы взяли «языком»…

— Возможно.

— Ах, какая низость! Какая подлость! — И она заплакала навзрыд, размазывая слезы кулаками.

— Перестаньте. Успокойтесь. — Опять досада охватила Воронкова.

Но рыдания не утихали, и он дал ей воды. Вроде подуспокоилась. Изредка всхлипывая, проговорила:

— Спасибо вам. Выручили из крупной беды…

— Выручил? Успел? Так и запишем…

— Успели.

— Тогда мой незваный визит оправдан?

Не принимая его жалких потуг острить, она сказала:

— Но у вас теперь… могут быть… неприятности…

— Возможно. — Он махнул рукой. — Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут… или наоборот… что-то в этом роде. Короче: живы будем — не помрем!

Говорить было не о чем. И говорить надо было о многом, многое надо было прояснить и Воронкову и Лядовой. После затянувшегося молчания она сказала чуть слышно:

— Бесталанная! Навязалась на вашу голову — со своими проблемами. Будто у вас проблем нехватка…

— Нехватки не ощущаю. Но, между прочим, вы моя подчиненная, а я ваш отец-командир. Так что проблемы старшего сержанта Лядовой для меня не посторонние.

— Все командиры — отцы, да вот ведут себя по-разному… Ну что вам проблемки старшего сержанта Лядовой… Как отстоять честь, как отбиться от посягательств, как сохранить себя для кого-то… которого полюблю по-настоящему…

«Откровенна таки», — подумал Воронков и сказал:

— Если мне доверяете, то мое мнение: это не проблемки, а проблемы. И к ним следует относиться серьезно. Как вы, например. Да и как я, между прочим.