Альфред Хейдок - Звезды Маньчжурии

• Название: Звезды Маньчжурии
• Автор: Альфред Хейдок
• Издательство: Сфера
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-93975-030-3

Чудесное, непостижимое… Что стоит за непонятными явлениями человеческой психики, часто именуемыми интуицией? Что таится в стихийных силах природы? Что сокрыто в народных преданиях? О чем умалчивают священные писания? Известный писатель А. П. Хейдок подходит к осмыслению этих вопросов с позиции Учения Живой Этики.

Содержание:

Предисловие

Три осечки

Маньчжурская принцесса

Призрак Алексея Бельского

Миами

Храм снов

Черная палатка

Кабан

Песнь Валгунты

Тропа

Безумие желтых пустынь

На путях извилистых

Нечто

Таежная сказка

Неоцененная добродетель

Собаки воют

Шествие мертвых

---

Что же касается Фетюкина, то он видел себя хозяином блестящей, с огромными зеркалами парикмахерской. Везде лежали никелированные машинки для стрижки, ножницы, тарелочки, одеколон… И публики полно! Подмастерья не успевают. Везде сидят брюнеты, блондины, даже лысые, и всех нужно стричь, стричь…

Неоцененная добродетель

…Ну, конечно, — они едят!.. Тут же, на джонке, стоит маленькая печь, и на ней артельный повар приготовил обед… Вот он деревянным ковшом разливает по чашкам просяную похлебку и раздает ее лодочникам, которые с палочками в руках, нетерпеливо ожидают еды…

И они едят!.. Небеса! Как они едят! Палочки мелькают так быстро, что в глазах рябит!

При виде этой картины ноги старого Лао-Ку сами засеменили по забросанному арбузными корками берегу прямо к обедающим.

Лао Ку нищ и стар. Лао Ку с самого утра ничего не ел.

А разве нищим меньше хочется есть, чем лодочникам?

Тем не менее, слишком торопливо приближаться к обедающим не следует: они могут замахать на него руками и сразу прогнать. Кроме того, обедающие сидят на третьей джонке от берега — к ним нужно пройти по узкой сходне, а долго ли старому Лао Ку пошатнуться и упасть в воду!

Конечно, в этом случае лодочники сейчас же вытащат его, но… рассерженные за лишнюю возню, обедать ни за что не дадут! Не дадут!..

Лао Ку медленно двигается по сходням: на ходу вытаскивает серый от грязи кулек, признак своей жалкой профессии, снимает свою закоптелую тирольку с пробитым дном и примащивается неподалеку от обедающих, устроившись сидеть на широкой доске, перекинутой между двумя джонками.

Он ничего не говорит и не просит: к чему слова, когда и так видно, зачем человек пришел?

Бритая голова Лао Ку на тонкой коричневой шее поворачивается к счастливым едокам и в эту минуту удивительно напоминает спелую тыкву.

Но, все-таки, — как они едят! Небеса!.. Как они едят и выскребывают свои чашки!.. Если так пойдет дальше, то они съедят все и ничего не останется для старого Лао Ку…

Не лучше ли попросить их теперь, пока еще не все съедено?

Нет, голодные злы, а сытые милосердны… Нужно немножко подождать, пока они насытятся…

Терпение — великая мать добродетели… С берега, мимо Лао Ку, пробирается на джонку хозяин овощной лавочки. Лао Ку смиренно подбирает под себя ноги и совсем ложится на сходню, чтоб лавочник мог пройти: ведь Лао Ку никому не хочет мешать! Ему только нужно своим присутствием воздействовать на обедающих, хотя они по своей жадности и делают вид, что совершенно не замечают его…

— Ox-ox! Ай-я-ха! — вырывается вопль из старой груди Лао Ку: неосторожный лавочник наступил ему на пальцы руки и больно придавил их.

Может быть, еще покричать? Нет! Нет. — Лао Ку испуганно замолкает под гневным взором загорелого, как головешка, лодочника. Взор так и говорит, чего, мол, тут раскричалась, вошь такая!..

— Ничего! Ничего! — улыбается Лао Ку, кивает головой и дует на пострадавшие пальцы — у господина подошвы мягкие…

Ничего… Он будет ждать… Теперь уже дадут наверняка… Он даже не будет смотреть им прямо в лица, что не подобает, впрочем, он и так видит жующие рты и мелькание палочек…

Все нутро старика сводит голодная судорога. Он сплевывает совсем белую слюну в мутные воды Сангари. Это можно — он не говорит, не надоедает, а разве эта слюна не красноречивее любых слов?..

Мучительная минута…

Вдруг Лао Ку вздрагивает от внезапно появившейся опасности: по берегу приближался еще один побирушка. Это — Пи И. Совсем еще мальчишка.

Со своей торбой и позванивающей на ходу пустой консервной банкой, которая болтается у него на обрывке веревки, он тоже заметил еду и мчится сюда?

Ну зачем его несет сюда?! Разве он не видит, что Лао Ку уже давно занял это место и ждет? Неужели этот мальчишка думает, что им обоим дадут?..

Сын глупых родителей и сам глупец… Его следовало бы прогнать палкой!..

Тем не менее Лао Ку не будет его гнать! Нет, он подожмет ноги и пропустит его так же, как давеча — лавочника.

Пусть лодочники видят его смиренную вежливость. Даже перед себе подобными! Они, конечно, это поймут, оценят и дадут старику Лао Ку большую чашку чумизы, и, быть может, бросят туда еще несколько кусочков жареного перца…

Кроме того, мальчишка будет хныкать, и лодочники сами прогонят его…

Пи И с приличной дистанции протянул к обедающим свою пустую банку и заныл густо и жалобно. Это была древняя песня нищих об умирающих от голода родителях и его, Пи И, неизбывных болезнях и язвах.

Лао Ку в это время бесстрастно созерцал зеленый противоположный берег и ждал насторожившись. Профессиональное чутье не обмануло его: Пи И быстро отлетел, получив пинок. С полминуты он простоял еще на сходне, в колебании, а затем, признав свое поражение, с плутоватой улыбкой направился к берегу.

Теперь черед его, Лао Ку… Своевременно и вежливо… С цветистым обращением он поворачивает голову к обедающим…

— Небеса! Они все съели!!! — фраза застряла в горле. Лао Ку поперхнулся — лодочники деловито складывали палочки, а во всех котлах — пустота!

Опытный взор старого нищего точно определил, что при величайшем умении оттуда не наскрести и четверти чашки.

Итак, жадные люди не оценили его смиренной вежливости.

— Пусть, — думал Лао Ку, направляясь обратно к берегу, — пусть вертится колесо жизни: пройдут века, настанут новые жизни, и тогда Лао Ку будет сидеть у полного котла, а лодочники — наоборот…

Собаки воют

1

Когда на замолкнувшую степь спускается холодная осенняя ночь, а луна зеленоватым светом обливает побуревшую траву и черными платками раскидывает тени от песчаных бугров — фантастической и неживой кажется монгольская степь.

Кости людей умерших поколений, когда-то пославших своих потомков на шепчущий лесами север, — чудятся тогда под этими буграми…

В такие минуты я забираюсь обычно в юрту, поближе к живым, чтобы слышать дыхание спящих и их сонное бормотание: все-таки от них веет жизнью.

Так было и в этот вечер.

Под таганом еще тлел огонек, и войлочные стены хорошо сохраняли тепло. Полагалось бы спать, но старый монгол Тай-Мурза упорно не ложился.

И я знал, почему: на прошлой неделе были получены известия, что всего в дне пути от нас пройдет обоз Малыгина, — отважного купца и ловкого плута. Молодежь решила поживиться, т. е. попросту говоря — пограбить.

Теперь старик ждал всадников обратно с похода, но они почему-то долго не возвращались.

Уже с полчаса мы со стариком молча просидели у тлеющего аргала, как вдруг у скотного загона протяжно завыла собака.

Это был Баралгай, громадный пес с черной шерстью и невероятно могучей грудью. Как подобает существу такого сложения, он брал ноту почти басом, затем доводил ее до самых верхних октав и заканчивал жалобным замиранием. Это послужило как бы сигналом: за ним сперва залаяли, а потом залилась воем Фай-ду, молодая собака, а к ней присоединился целый хор от соседнего загона.

Нестройная, иногда замирающая, иногда усиливающаяся рулада, как смычком, водила по моим нервам, и меня охватила невыразимая жуть.

По-видимому, это действовало даже и на старика, он вышел из юрты, зажав в руке плеть, и, спустя короткое время, вой замолк, и взамен их послышались беготня, ворчливая грызня и повизгивание собаки, которой попало сильнее других. Старик вернулся в юрту.

Не успели мы, однако, выкурить очередной трубки, как вой, сперва поодиночке, а потом хором, — опять понесся к бесстрастному небу.

Старик встал опять, но уже не пошел вон, а затеплил длинные бумажные свечи курений перед коллекцией богов у стены.

— Для чего ты это делаешь?

— Собаки воют — смерть ходит по степи. Она ищет человека, потому что ей холодно и она хочет согреться у живого, а живой от этого умрет, ответил он.

— А молодежь еще не вернулась? — совсем некстати спросил я.

— Молодежь еще не вернулась, — глухо сказал старик.

В голосе его слышалось раскаяние отца, необдуманно отпустившего сына на рискованное предприятие.

— Они скоро явятся, — сказал я успокаивающе, и старик, как эхо, повторил за мною: — Они скоро явятся.

Я завернулся в тулуп и растянулся на войлоке.

2

От шума голосов и топота ног за стеной я проснулся.

Я их слышал сквозь сон уже давно, но проснулся только тогда, когда ночной холод через открытую входную лазейку хлынул мне прямо в лицо.

Смех и возбужденный говор за стеною свидетельствовали, что молодежь вернулась благополучно и, по-видимому, с хорошей добычей.

Голова Тай-Мурзы просунулась в юрту.

— Вставай, русский! Все хорошо! Барана зарезали, араку принесли и водка есть — гулять будем!