Нина Воронель - Тель-Авивские тайны

• Название: Тель-Авивские тайны
• Автор: Нина Воронель
• Издательство: Исрадон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-94467-054-0

---

«Ну что, к примеру?».

«Что-то вроде сказки о Золушке. Я недавно видела по телевизору передачу про одну девушку, которая считалась самой некрасивой в своем классе. Она была очень бедная и такая длинная, что ее прозвали «вешалка». Она носила убогие платья, которые сама перешивала из старья, и никто никогда за ней не ухаживал. И вдруг она попалась на глаза фотографу из журнала мод, и ее сделали моделью. На одном показе в нее влюбился английский граф, женился на ней, и теперь она одна из самых богатых женщин Англии. Ей принадлежат четыре загородных дворца и роскошная квартира в центре Лондона. Представляешь, еще три года назад она, чтобы не умереть с голоду, торговала овощами на рынке, а теперь, застенчиво улыбаясь, признается, что очень любит дорогие бриллианты. И покупает их в свое удовольствие. Написал бы ты о ней, и я тоже могла бы покупать бриллианты в свое удовольствие! А ты потратил свой талант на блядей!».

Дунский начал было возражать, но на улице внезапно поднялся ужасный шум — завыли пожарные сирены, заголосили полицейские визжалки, и, обгоняя друг друга, мимо дома помчались машины скорой помощи.

«Ого, сколько их! Три, четыре, шесть, восемь — начала было считать Габи, но быстро сбилась. — По-моему, не меньше десяти. Уж не твой ли массажный кабинет горит?».

«Вряд ли, — вдруг сник Дунский. — По-твоему, не успел я дописать, как он загорелся? Неужто ты веришь в силу слова?».

«Давай сходим, посмотрим! — позабыв про усталость, предложила Габи, но Дунский отказался. Он вдруг вспомнил, что у него с утра маковой росинки во рту не было:

«Ты, кажется, предлагала мне гречневую кашу?».

Они сели за стол и, дружно прикончив всю кастрюлю каши, без сил рухнули в кровать и заснули, невзирая на вой сирен и тянущийся из окна запах гари.

Наутро Габи проснулась поздно — занятий у нее в тот день не было, и незачем было лихорадочно вскакивать с постели, наспех натягивать одежки на влажное тело и, держа в одной руке чашку кофе, другой безжалостно раздирать щеткой намертво спутавшиеся за ночь волосы. Она протянула руку к подушке мужа и с удивлением обнаружила, что подушка пуста.

«Дунский! — крикнула она, — ты в уборной?»

Но Дунский не отозвался, Тогда Габи преодолела приступ утренней лени и босяком прошлепала в уборную — там тоже было пусто. Дунский исчез, не оставив даже записочки. А ведь он обычно спал по утрам гораздо дольше, чем Габи — особенно с тех пор, как стал профессиональным безработным. Что бы это могло значить?

Надеясь, что эта загадка как-нибудь разъяснится, Габи стала было шарить в буфете в поисках кофе, но вспомнила, что вечером в доме не было ни крошки съестного. Уж не отправился ли Дунский за покупками, хоть уверял ее, что истратил всю свою подкожную заначку на массажный кабинет? В ожидании она пристроилась у окна. Хотя только верхняя часть его возвышалась над уровнем тротуара, ноги прохожих видны были во всей красе, и она сразу узнала походку Дунского, еще до того, как опознала его джинсы и сандалии.

Ноги в джинсах не просто шли, они парили над грязными плитами, устилавшими тротуар у них под дверью, почти не касаясь этих плит сандалиями. Еще не видя лица мужа, она уже знала, что он чем-то сильно взволнован. Он вихрем влетел в квартиру, с грохотом скатился по каменной лесенке, ведущей от двери вниз, и поднял над головой газетный лист:

«Вот! — выдохнул он и швырнул газету Габи. — Читай!»

Габи развернула газету, и не увидела на первой странице ничего интересного — обычный набор: левые клевали правых, правые — левых.

«Что стряслось, — русская армия вошла в Тель-Авив?».

Дунский нетерпеливо выдернул у нее газету — «Главного не видишь!» — и поспешно зашелестел страницами. Ненужные он швырял на пол с таким остервенением, будто это были его личные враги, а нужная все не находилась.

«Да где ж она? Где она? Только что тут была!».

«Может, ты обронил ее по дороге?» — робко предположила Габи, заранее предвидя гневный взрыв. И не ошиблась — глаза Дунского округлились и рот искривился, готовый произнести нечто крайнее и оскорбительное, но тут, к счастью, пропавшая страница отыскалась в самом конце газеты, рядом с объявлениями о пропавших собаках.

«Вот, читай! Сама убедишься!»

Габи потянулась прочесть, но он не решился доверить ей такое ответственное дело. И начал читать сам:

«Пожар в борделе, расположенном на тель-авивской улице Бен-Игали, не повлек за собой сильных разрушений.

Все работницы дома под красным фонарем остались живы, впрочем, как и их клиенты, которым в эту ночь явно не повезло. Пять пожарных нарядов, прибывших на место происшествия в течение короткого времени, локализовали очаги возгорания и спасли от огня перепуганных «девушек».

Тель-авивская полиция начала расследование, инцидента. По версии стражей порядка — вполне возможен вариант преднамеренного поджога заведения, с целью заставить «мадам» платить по счетам».

«Ты, что ли, сам это написал?» — усомнилась Габи.

«Ты забыла, что ни одна газета меня не печатает?».

«Так откуда они взяли твою идею?».

«Из жизни, дорогая, из жизни! — Дунский скомкал газету, швырнул ее на пол и начал в восторге пинать ее и подбрасывать в воздух, как футбольный мяч. — Только убогие души считают, что литература должна отражать жизнь! Только убогие! Мы с Набоковым с этим не согласны. Нет, мы с этим категорически не согласны! Мы держимся противоположного мнения: жизнь, этот великий плагиатор, создает лишь бледные копии литературного оригинала!».

Габи, изловчившись, выхватила газетный комок, и, аккуратно его разгладив, перечитала заметку о пожаре в публичном доме.

«Выходит, ты действительно Черный Маг, Дунский. Только, пожалуйста, умоляю, не пиши в другой раз о том, что в Тель-Авиве произошло страшное землетрясение!».

Глава третья

  

ЛЮБИТЕ ЖИВОТНЫХ

1.

Ждали поэта Перезвонова, заезжую знаменитость высокого полета. Поэт запаздывал и застолье откладывалось. Тоскливо поглядывая на нарядно накрытый стол, проголодавшиеся гости небольшими стайками клубились вокруг лакированного подноса с крекерами и сырами, окаймленного колоннадой разноцветных бутылок.

В конце концов женщины устали от затянувшегося стояния с бокалами в руках и дружно выпорхнули на балкон — щебетать и сплетничать. А мужчины заговорили о политике. А о чем бы еще? Не об искусстве же им было говорить в этой комнате, так густо увешанной картинами, что не было видно стен. Картины были выстроены строго по линейке, — все, как на подбор, яркие, в крупных размашистых мазках, купленные по случаю — Габи сразу определила опытным глазом — у бродячих художников, робко звонивших по вечерам у двери.

Стандартный дверной звонок Ритуля давно заменила мелодичным двузубчатым колокольчиком — пусть в живописи она разбиралась слабо, зато искусством быта владела, как ... как чем, черт побери? Габи порылась в закромах памяти, но там нашлись только пыльные глупости, вроде «птицы для полета», и ничего приятного на вкус. Смирившись, Габи взяла крекер и ткнула вилкой в растекшуюся по тарелке маслянистую мякоть камамбера. Ничего не зачерпнув, вилка бесплодно проскрежетала по пустой, прочерченной голубым фарфоровой поверхности, на что Ритуля отреагировала мимолетным поворотом шеи — без взгляда, словно клюнула. И опять повернулась к Дунскому.

Дунский о политике не говорил принципиально, чтобы подчеркнуть, как все в этой стране ему чуждо. И потому Ритуля завладела им с легкостью — искусство летучей интеллектуальной беседы было составной частью искусства быта наравне с умением сервировать стол. Ради такой беседы Ритуля стригла ежиком проволочные свои кудряшки у Лидии, самой модной парикмахерши Тель-Авива, и обильно опрыскивала их купленными в Париже духами «Диориссимо» фирмы «Кристиан Диор». Ради такой беседы расставляла она на смуглых плетенной соломки салфетках, купленных в Мексике, купленные в Лондоне тарелки с голубыми разводами, и ограничивала их строем бокалов венецианского стекла. Купленных, конечно, в Венеции — где же еще прикажете покупать венецианское стекло? «Ах, мы так растратились! Так растратились!».

«Становлюсь злюкой, становлюсь сукой!» — честно сформулировала Габи и подцепила шелковистую мякоть камамбера указательным пальцем, благо никто на нее не смотрел. Она старательно облизала палец — а может, вся беда была в том, что никто на нее не смотрел? Она этого терпеть не могла.

Ритуля продолжала ворковать с Дунским, почти касаясь губами его уха. Даже на расстоянии терпкий настой «Диориссимо» раздражал носоглотку Габи — и как только он, с его постоянными жалобами на аллергию, это терпит?

«Верить в Бога, так вот просто верить и все, — увы, на это я неспособна. «Бисквиту» подлить? По секрету от всех. «Бисквит» я держу только для близких друзей».