Уильям Бойд - Нутро любого человека

• Название: Нутро любого человека
• Автор: Уильям Бойд
• Жанр: Современная проза

Уильям Бойд — один из наиболее популярных и обласканных критикой современных британских авторов. Премии Уитбреда и Риса, номинация на „Букер“, высшая премия „Лос-Анжелес таймс“ в области литературы — таков неполный перечень наград этого самобытного автора. Роман „Броненосец“ (Armadillo, 1998) причислен критиками к бриллиантам английской словесности, а сам Бойд назван живым классиком современной литературы.

---

К сожалению, сколько бы я ни притворялся, во мне никакое безразличие и не ночевало. Быть может, общинная жизнь, которую она вела с Лайонелом, его музыкантами и их подружками, и сделала небрежную наготу чем-то самим собой разумеющимся. Во мне же словно переключатель щелкнул, я вдруг со всей остротой осознал, что делю квартиру с хорошенькой девятнадцатилетней девушкой. Образы ее тела наполнили мое сознание. Я обнаружил, что атмосфера в доме полностью переменилась — теперь сам воздух в нем заряжен эротическим электричеством. Христос милосердный страдающий, Маунтстюарт, она же тебе во внучки годится. Да, но я человек из плоти и крови, из плоти и крови. В этот вечер я украдкой следил за ней, расхаживавшей по гостиной, подбирая с пола журнал, прихлебывая чай со льдом. Было жарко, и она подошла к кондиционеру, поближе к потоку холодного воздуха. Она рассказывала мне о каком-то противном клиенте, с которым ей пришлось иметь в этот день дело, — я не слушал, я смотрел. Говоря, Монди обеими руками свила сзади длинные пряди волос в толстый моток и уложила спиралью на макушке, открыв влажный загривок, чтобы его охладить. Когда она собирала волосы, мне было видно, как приподниялись под майкой ее груди. Меня перестал слушаться язык, в горле пересохло, я ощутил желание, столь откровенное и недвусмысленное, что перехватило дыхание. Я жаждал, чтобы ее молодое, сильное тело оказалось подо мной, на мне, рядом со мной.

И потому в этот вечер, за ужином, я предпринял упреждающие шаги. Сказал, что должен отправиться по делам в Лондон и Париж, что меня не будет недель шесть или около того, и что, возможно, она сочтет для себя более удобным перебраться, на время моего отсутствия, к друзьям. „А как же твоя квартира? — удивленно спросила она. — Твои вещи? Растения?“. Обращусь снова в агентство, сказал я. (Когда ко мне переехала Монди, я расторг контракт с агентством, проводившим уборки в моей квартире. Интересно почему?). „Нет-нет, — сказала она. — Я за всем присмотрю. С удовольствием“. И слизнула с большого пальца каплю кетчупа. Эти естественные жесты мне теперь переносить нестерпимо трудно. Хорошо, сказал я. Отлично. Если ты не будешь чувствовать себя одиноко. Главное, чтобы ты была счастлива.

Пятница, 21 августа

Все произошло прошлой ночью. И должно было произойти. Это было неизбежно и чудесно. Оба мы много выпили. Я стоял посреди кухни, она подошла ко мне сзади, обвила руками и положила голову мне на спину. Я думал, позвоночник мой сейчас с треском надломится. Она сказала „обиженным“ тоном: „Я буду скучать по тебе, Логан“. Я повернулся. Тут уж надо из камня быть сделанным, что ли. Евнухом надо быть, чтобы сдержаться в такой ситуации. Мы поцеловались. Мы пошли в мою спальню, разделись и стали любить друг дружку. Покурили ее травки. Полюбили еще раз. А проснувшись утром, снова любились, потом завтракали. Теперь она ушла на работу, а я вот сижу, записываю. Монди сказала, что хотела этого практически с тех пор, как переехала ко мне. Думала, оно, в каком-то смысле, сделает ее ближе к Лео. Однако она видела отсутствие во мне всякого интереса и относилась к этому с уважением, ей хватало и того, что мы друзья. А потом все изменилось, сказал она, ей стало вдруг ясно, что я тоже хочу ее, а остальное — только вопрос времени. Это был тот миг на кухне, щелчок переключателя. Когда все взаимно, мужчина и женщина знают это — инстинктивно, без слов. Они могут ничего не предпринимать, но знание о разделяемом ими желании всегда здесь, рядом с ними — явственное, как неоновая вывеска, твердящая: я хочу тебя, я хочу тебя, я хочу тебя.

Вторник, 25 августа

Пересекая по пути на работу Парк-авеню, — с головой, наполненной Монди, — я бросил взгляд влево и увидел, как сияет, ударенный утренним солнцем, шприц для подкожных впрыскиваний, „Крайслер-билдинг“ — серебристый космический корабль в манере „ар деко“, готовый вот-вот взорваться. Это и есть мой любимый в Манхэттене вид?

Четверг, 27 августа

6:30 вечера. С плоским чемоданчиком в руке возвращаюсь домой с работы, иду по моей улице и замечаю мужчину в летнем полосатом костюме — стоит, уперев руки в бока, и разглядывает мой дом. Могу я вам чем-то помочь? — спрашиваю. У него отвислое, в складках лицо, тяжелый, синеватый, нуждающийся в бритве подбородок. Ага, говорит он. Живет в этом доме Лаура Шмидт? Я качаю головой и говорю, что здесь никого с таким именем нет — я знаю всех моих соседей. Спасибо, говорит он, и уходит. Теперь мне известно настоящее имя Монди. „Монди Смит“ это Лаура Шмидт. Решаю пока не делиться с ней этим открытием.

Суббота, 29 августа

И вот чем все кончилось. Я оказался беспечным дураком. Вчера мы с Монди, как обычно, вместе выходим из дому, отправляясь на работу. На другой стороне улицы стоит „Полосатый“, ожидая чего-то, а с ним еще один мужчина — в соломенной шляпе. Монди, едва увидев их, припускается бежать, точно заяц, в сторону Лексингтон-авеню. „Соломенная шляпа“ кричит: „Лаура, солнышко! Подожди!“, и оба бегут за ней. Я бросаюсь, растопыря руки, наперерез, преграждаю им дорогу. Эй! Какого черта тут происходит? Лаура/Монди уже свернула за угол, им ее не догнать. „Соломенная шляпа“ орет на меня: „Подонок! Мерзкий развратник! Извращенец! Это моя дочь!“. Ну и что? — говорю я. „Ей шестнадцать лет, вот что, ты, отвратный кусок дерьма“. Я отступаю на шаг. Нет-нет-нет, говорю я, она сказала, что ей девятнадцать. Мы отпраздновали девятнадцатый день ее рождения. „Мы сейчас в полицию пойдем, — шипит на меня „Полосатый“. — Английский неудачник“. НЕУДАЧНИК! Он выкрикивает еще кое-что, и оба они удаляются.

Возвращаюсь в квартиру, пытаюсь успокоиться. Иисус Христос задроченный. Да она выглядит на все двадцать пять, какие там девятнадцать — не говоря уже о шестнадцати. Как я, в мои лета, при такой разнице в возрасте, мог бы понять, что девятнадцатилетней женщине на самом деле шестнадцать? Лайонел — и тот не смог. Эти девочки, эти юные женщины подрастают так быстро. Взять ту же Гейл — я бы сказал, что на вид ей уже немного за двадцать. Впрочем, все эти оправдания, все ссылки на особые обстоятельства ничего уже не изменят. Звоню Джерри Шуберту, описываю ситуацию. Он выслушивает меня. Выглядит все не очень, Логан, сдержанно сообщает он. В штате Нью-Йорк половые отношения допускаются лишь после семнадцати лет. По взаимному согласию или нет, они могут предъявить тебе обвинение в изнасиловании третьей степени. В изнасиловании? И что мне делать, Джерри? — спрашиваю я. Он молчит. Что мне делать? Я тебе этого не говорил, произносит он, но я бы на твоем месте убрался из города, и побыстрее.

Что я и сделал. Сижу теперь в потеющем, лишенном кондиционеров Лондоне, Англия, в гостиной моего дома на Тарпентин-лейн.

Я повесил телефонную трубку. Уложил все самое необходимое в три чемодана. Выставил растения на пожарную лестницу и по телефону вызвал такси. Заехал в галерею, оставил ключи, сказав, что у меня внезапно возникла необходимость съездить в Европу. Меня отвезли в „Айдлуайлд“[195], и я купил билет до Лондона, „Ти-даблью-эй“. Позвонил в кафе Монди, чтобы оставить ей сообщение. Как это ни поразительно, она оказалась на месте. Они придут за тобой, сказал я: раз они знают, где ты живешь, так знают и где работаешь. Мне все равно, ответила она. Я рассказал ей о том, что собираюсь сделать, дал мой лондонский адрес и номер телефона и попросил вернуться в семью, подождать, пока ей не исполнится семнадцать. Откуда ты? — спросил я. Из Аламиды, — ответила она. Возвращайся в Аламиду, сказал я, и напиши мне, когда тебе и в самом деле исполнится семнадцать. Я люблю тебя, Логан, сказала она. И я тебя тоже люблю, ответил я, и ложь эта слетела с моих губ без малейших усилий.

Африканский дневник

Следующие несколько месяцев Логан Маунтстюарт провел в Лондоне, пытаясь утрясти — на расстоянии — свои нью-йоркские дела. Были написаны письма к друзьям; Хельма, следуя инструкциям ЛМС, распродала его мебель, упаковала все имущество в ящики и отправила их в Лондон. Банковские счета были закрыты, просто счета — оплачены и так далее. Насколько знал ЛМС, ордер на его арест не выписывался, громкого скандала не произошло и никакой речи о возможности привлечения его к суду не шло. По сообщению Хельмы, в следующий за отъездом ЛМС понедельник двое мужчин заходили в галерею, разыскивая его, но им было сказано, что он уехал в Европу. ЛМС встретился в Париже с Беном Липингом и рассказал ему о случившемся. Бен проявил типичное для него понимание, сказал, чтобы ЛМС ни о чем не тревожился, и сразу начал искать на замену ему человека, который мог бы управлять нью-йоркской галереей. Чтобы обзавестись какой-то начальной наличностью, ЛМС продал „Братьям Липинг“ свою коллекцию картин и рисунков. Он написал Наоми Митчелл, что его внезапно отозвали в Лондон и получил в ответ вежливые сожаления. Сердце ЛМС не разбилось и, как то было совершенно ясно, ее тоже. Казалось, все находится более-менее под контролем. Однако ЛМС никак не мог успокоиться окончательно, он пребывал в постоянном ожидании того, что длинная рука правосудия США протянется через Атлантику, выдернет его из Лондона и вернет назад. Именно поэтому, весной 1965 года он подал заявление о приеме на должность лектора Отделения английской литературы Университетского колледжа Икири, Нигерия. После проведенного в Лондоне собеседования ЛМС этот пост получил. Друзья думали, что он сошел с ума, ЛМС же твердил, что ему необходимо как-то изменить свою жизнь. Кроме Бена Липинга, Джерри Шуберта и семейства Шмидтов, никто так никогда и не узнал истинной причины его стремительного бегства из Нью-Йорка. В Нигерию ЛМС выехал 30 июля 1965 года. Африканский дневник начат в 1969-м.