Уильям Бойд - Нутро любого человека

• Название: Нутро любого человека
• Автор: Уильям Бойд
• Жанр: Современная проза

Уильям Бойд — один из наиболее популярных и обласканных критикой современных британских авторов. Премии Уитбреда и Риса, номинация на „Букер“, высшая премия „Лос-Анжелес таймс“ в области литературы — таков неполный перечень наград этого самобытного автора. Роман „Броненосец“ (Armadillo, 1998) причислен критиками к бриллиантам английской словесности, а сам Бойд назван живым классиком современной литературы.

---

Вандерпол больше не служит во флоте, он возглавляет женскую школу-интернат под Шроузбури. Я поездом съездил к нему и мы позавтракали, неуютно и нервно, в его уродливом новом доме. Рыжую бородку свою он сбрил — с эстетической точки зрения это ошибка, — не исключено, впрочем, что директор школы обязан быть чисто выбритым. Завтрак подала нам его молодая жена (Дженнифер, по-моему), которая сразу и исчезла, я слышал, как где-то плачет ребенок. Возможно, жена с ребенком также образуют необходимые ингридиенты директорства. Кто знает? И кому какая разница? Вандерпол мне не так чтобы обрадовался, однако при моем появлении он читал статью Питера в „Таймс“, и стало быть, представления о внезапном провале операции „Судовладелец“ и свалившихся на меня последствиях у него, по крайней мере, имелись. Должен сказать, особой любознательности он не проявил. Зато у меня было множество вопросов и первый из них: кому принадлежала сама идея операции?

— Этому деятелю, Мэриону, — сказал Вандерпол. — Его прикомандировали к нам на несколько месяцев.

Кто он? Откуда взялся?

— Толком не знаю. Может быть, из Главного штаба, сейчас я думаю, что так. А может, из Министерства иностранных дел. По-моему, до войны он служил по дипломатической части. Во всяком случае, связи у него были очень хорошие, — Вандерпол взирал на меня с терпением. — Все это было давно, Маунтстюарт. Всех подробностей мне уже не припомнить. Но, как бы там ни было, — продолжал он, — если немного отступить назад, ты должен признать, что „Судовладелец“ был первоклассной идеей. Кто знает, сколько нацистов мы смогли бы поймать.

— Первоклассная или не первоклассная, — сказал я, — но меня сдали. Сделали из меня подсадную утку. Полиция уже ждала меня в отеле. Все подробности обо мне знал только ОМР. Ты, Рашбрук и Мэрион.

— Ты меня оскорбляешь.

Я позволил себе выказать гнев:

— Я тебя не обвиняю. Но кто-то отправил меня на задание, зная, что я буду арестован почти мгновенно. Это-то ты должен понимать.

— Это был не я и определенно не Рашбрук.

— Где сейчас Мэрион?

Он сказал, что не имеет понятия. Он, Вандерпол, состоял членом клуба, в котором обедали бывшие сотрудники ОМР, и пообещал мне навести, соблюдая осмотрительность, справки. У меня оставался еще один вопрос:

— Ты не знаешь, Мэрион не был связан с герцогом Виндзорским?

Тут Вандерпол попросту расхохотался — странный хриплый звук, — и прикрыл ладонью рот.

— Право же, Маунтстюарт, — сказал он, — тебе цены нет.

1949

[Суббота, 1 января]

Под Новый Год увидел дом Питера в Уондзуорте. Довольно большой прием, человек сорок, с большинством из них я не знаком. Жена Питера, Пенни, мила и весела; родив двух детей, она располнела. Я удивился, увидев среди гостей Глорию Несс-Смит, и сказал ей о этом. По-моему, моя прямота ей нравится, нравится моя причастность ко всему происходящему. Нам с ней нечего вилять и темнить, разговаривая. „Он не посмел бы меня не пригласить, — сказала она. — Я бы его убила“. Говорит, что была прежде медицинской сестрой, а теперь работает секретаршей у издателей Питера. „Но это не надолго“, — прибавила она. Подозреваю, что и Пенни в роли миссис Скабиус тоже протянет недолго.

Глория пила джин, и пока мы болтали, дважды доверху доливала стакан. В какой-то момент она припала ко мне, ее подтянутые кверху груди расплющились о мою руку. „Питер завидует вам“, — сказала она. Я спросил, чему, господи? Питер — образец преуспевающего романиста, почему он должен завидовать мне? „Он завидует вашему дивному военному опыту, — ответила Глория. — Он не может его купить. Все остальное — пожалуйста, а этого не купишь, вот он и завидует“. В ее хихиканьи слышалось чистой воды ликование. Иисусе-Христе, подумал я. Затем она еще раз прижалась ко мне и убрела на поиски Питера, оставив меня с недвусмысленной эрекцией. В полночь я сказал себе, что если и не был счастлив, бремя моих несчастий, возможно, начинает убывать, пусть даже и помалу.

[Февраль]

Письмо от Вандерпола. Полковник Мэрион погиб в апреле 1945-го в Брюсселе при крушении „транспортного средства“. Согласно Вандерполу было еще две жертвы. Он порасспросил старых знакомцев по ОМР, и насколько ему удалось выяснить, ничего подозрительного в смерти Мэриона не было, как не было у него и явной связи с герцогом Виндзорским.

Вот и конец моей великой вендетте, конец неустанным поискам предателя. Так оно чаще всего и бывает в жизни? Она не желает удовлетворять твои нужды — нужды рассказчика, которые по твоим ощущениям существенно важны для придания хотя бы грубой формы времени, проведенном тобой на этой земле. Я хотел выследить Мэриона, хотел сойтись с ним лицом к лицу, но взамен всего этого остался при банальном заключении: более, чем правдоподобно, что никакого заговора не было, и Герцог с Герцогиней не стакнулись со своими влиятельными друзьями, дабы прикончить меня. Трудно жить с этим: трудно примириться с фактом, что это была всего-навсего еще одна провалившаяся операция, очередная невезуха… Чувство подавленности; чувство разочарования; чувство опустошенности перед лицом всей этой хаотичности — случай облапошил тебя, и в который уж раз.

[Апрель]

Отель „Рембрандт“. Я приехал сюда, чтобы поработать над повестью „Вилла у озера“. Решил, что это может быть только повесть — кафкианское, в духе Камю и Рекса Уорнера иносказание о моей причудливой тюремной отсидке. Не знаю, правда, чем его закончить. Уоллас сказал, что мог бы, если мне хочется, раздобыть большой аванс, однако я его отговорил. Это одно из тех сочинений, которые должны сами отыскивать свой голос и завершение, — а я даже не знаю, удастся ли ему отыскать их. Пока, вроде бы, идет относительно хорошо. Все, что я пытаюсь сделать — с максимальной верностью передать рутину и обстановку виллы, однако я уверен: реальность эта настолько странна, что читатели найдут ее глубоко символичной и метафоричной. Такова, во всяком случае, моя несбыточная надежда. Я понимаю также, что любой намек на претенциозность, любые потуги на значительность обернутся роковыми последствиями. Чем более верным жизни я останусь, тем более метафоричная интерпретация написанного мной будет подсознательно создаваться читателем.

В галерее Бена работает девушка, Одиль. Ей за двадцать, смуглая, с короткими встрепанными волосами и большими глазами. Одевается она неизменно во все черное, и лишь беззастенчиво чумазые ступни ее украшены сандалиями из золотистых ремешков. Бен рассказал Одиль, что я пишу книгу о годах, проведенных мною в тюрьме во время войны, и это ее явно заинтриговало. Раз уж я не могу заполучить Глорию Несс-Смит, быть может, Одиль согласится стать тем паспортом, по которому я вернусь в мир человеческих сексуальных отношений.

Порядок у меня заведен простой. Я просыпаюсь, принимаю, чтобы снять похмельную головную боль, две таблетки аспирина, и отправляюсь в кафе, завтракать кофе с круассанами. Покупаю газету и ленч — багет, немного сыра, saucisson[161] и бутылку вина. К моему возвращению, в номере уже прибрано, я сажусь за письменный стол и пытаюсь что-нибудь написать. Обедаю я по вечерам, как правило у Липингов — это открытый дом, говорит Бен, — однако по временам решаю не навязывать им мое общество и отправляюсь в „Балзар“, или в „Дом Липп“, или еще в какой-нибудь пивной бар и ем в одиночестве. Мне вовсе не трудно проводить день, довольствуясь исключительно собственным обществом, однако в виде компенсации я слишком много пью: бутылка за ленчем, бутылка вечером, плюс apéritifs[162] и digestifs[163].

Спросил Одиль, не могу ли я пригласить ее пообедать со мной, она ответила — да, хоть сию же минуту. Мы отправились в „Дом Фернан“, маленькое заведение, обнаруженное мной на рю де л’Университе. Одиль мечтает лишь об одном — отправиться в Нью-Йорк, когда Бен откроет там галерею, поэтому разговаривали мы по-английски, чтобы она могла попрактиковаться. Мне вдруг пришло в голову, что, быть может, это-то и составляет для нее суть моей привлекательности: ее излюбленная англофония. У нее карие глаза с длинными ресницами, покрытая пушком оливковая кожа.

Я поводил Одиль до станции метро. Склонился, чтобы поцеловать ее в щечку, но она повернула лицо так, что встретились наши губы. Мы целовались нежно, кончики наших языков соприкасались, и я чувствовал, как где-то в окрестностях копчика у меня разливается давняя, знакомая истома. Договорились встретиться под конец недели.

Пятница, 15 апреля

Прошлой ночью здесь была Одиль. Мы поели в „Флори“ и вернулись в отель. У нее податливое девичье тело. От меня проку не было никакого, я не смог удержать полуэрекцию даже в течение нескольких секунд. В голове моей теснились образы Фрейи — с таким же успехом она могла находиться в номере, наблюдая за нами. Одиль терпеливо мастурбировала меня, а когда и это не дало сколько-нибудь длительного эффекта, великодушно наклонилась, чтобы взять мой член в рот, но я сказал ей — не стоит трудов.