Уильям Бойд - Нутро любого человека

• Название: Нутро любого человека
• Автор: Уильям Бойд
• Жанр: Современная проза

Уильям Бойд — один из наиболее популярных и обласканных критикой современных британских авторов. Премии Уитбреда и Риса, номинация на „Букер“, высшая премия „Лос-Анжелес таймс“ в области литературы — таков неполный перечень наград этого самобытного автора. Роман „Броненосец“ (Armadillo, 1998) причислен критиками к бриллиантам английской словесности, а сам Бойд назван живым классиком современной литературы.

---

Пишу это в гостиной пансиона под льющийся из граммофона первый фортепьянный концерт Брамса. Безмятежная красота его адажио приводит меня в удивительно спокойное, созерцательное расположение духа, и я вдруг ловлю себя на мыслях о том, почему Люси стала со мной не то чтобы совсем холодной, но какой-то еле теплой. Я попытался взять ее за руку, когда мы поездом возвращались из Инсбрука, однако Люси руку отдернула. А уже через пять минут она болтала со мной (о новом увлечении ее отца: о лепидоптерии), как будто мы с нею старинные, закадычные друзья. Но я не хочу быть ее другом, я хочу быть любовником.

Суббота, 26 апреля

Отец возвратился в санаторий, купаться в горячей грязи, в галлонах сернистой воды и Бог весть в чем еще. После завтрака Люси зашла в мою комнату и к удивлению моему сообщила, что разработала план, который мы вскоре и осуществили. Сказали маме, что собираемся отправиться поездом в Ланс, на тамошний праздник (чего именно праздник, мы уточнять не стали: хоть кожаных шортов, маме все едино), — она сочла нашу идею превосходной. В итоге, Франц, старший лакей и прислуга за все, отвез нас в запряженной пони двуколке на вокзал, а мы, едва он уехал, фуникулером вернулись в старый город.

Мы засели в сувенирной лавке, из которой виден пансион, и добрых полчаса притворялись, будто выбираем почтовые открытки — пока, наконец, не показалась мама в ее роскошной собольей шубке („Смотри!“ — прошипела Люси) и в шляпке с вуалью. Она торопливо миновала санаторий и вошла в гостиницу „Золотой Олень“. Дав ей пять минут, мы с Люси как бы без всякого умысла зашли в вестибюль. Маму мы обнаружили почти сразу — она сидела в дальнем конце вестибюля, в салоне для постояльцев, наполовину заслоненная растущей в горшке пальмой. Наклонившись в кресле, мама беседовала с высоким, худощавым мужчиной, которого мы уже видели у санатория.

Люси поманила гостиничного казачка и украдкой указала ему на мужчину. „Вы не могли бы передать мистеру Джонсону, что я пришла повидаться с ним“, — попросила она. Казачок тут же поправил ее: это не мистер Джонсон, сказал он. Это мистер Прендергаст. Американец.

Должен сказать, поведение мамы оставляет меня странно равнодушным — куда большее впечатление произвело на меня коварство, с каким Люси выяснила имя Прендергаста. Однако факт остается фактом — и другие объяснения Люси принимать отказывается, — в самый разгар болезни отца его жена, похоже, обзавелась поклонником.

Вторник, 29 апреля

Смотрел сегодня за завтраком, как отец медленно пережевывает кусок поджаренной фрау Дилендорфер телятины. Он перехватил мой взгляд и машинально улыбнулся чуть приметной, извиняющейся улыбкой, как будто был в чем-то не прав. Я почувствовал такую судорожную обиду за него, что на глаза мои навернулись горячие слезы. Мама препиралась с Люси — яро, безудержно, громогласно. Они невесть почему заспорили о тканях в горошек, и мама заявила, что человеку старше десяти лет, носить одежду из них непозволительно. „Не считая прислуги и танцовщиц“, — оговорилась она. Это тем более грубо, что на Люси была желтая блузка в горошек (в которой она, на мой взгляд, выглядит весьма соблазнительно). Мама продолжала ораторствовать, и договорилась, наконец, до того, что ткань в горошек годится только для цирковых клоунов. Отец снова взглянул на меня и подмигнул. И я вдруг понял, что он скоро умрет.

Пятница, 16 мая Абби

Х-Д, поздравивший меня сегодня с именной стипендией Джизус-Колледжа, которая позволит мне изучать там историю, показался мне покровительственным более обычного. Глядя на его самодовольную физиономию, можно было подумать, что это он купил мне место в колледже, как когда-то люди покупали офицерский патент. Я же говорил, что Джизус самое подходящее для вас место, не правда ли? Ну и так далее, и все это с видом вельможи, оказавшего мне Бог весть какую услугу. Я без малейшей тени улыбки ответил: „Без вас, сэр, я никогда бы этого не достиг. Благодарю вас, сэр“. Думаю, до него дошло. В виде извинения, он пригласил меня на воскресенье к себе, пить чай, пообещав побольше рассказать о Ле-Мейне.

Питер тоже получил подтверждение того, что его ожидает место в Бейллиоле, так что, по крайней мере, у меня будет в Оксфорде хоть одна родная душа. После спортивных занятий мы с ним отправились в рощу — выкурить по успокоительной сигаретке. Нам обоим кажется странным и, по какой-то причине, стыдным, что Бен так настроен против универа. Хотя знаешь, сказал я, будь у меня выбор между Парижем и Оксфордом, я вряд ли бы долго колебался. Мы решили, что у Бена, скорее всего, есть какие-то собственные средства, хотя большие или малые, мы даже прикинуть не можем. Не состояние, понятное дело, иначе бы он не нуждался в работе. „Просто достаточные, чтобы не тревожиться о будущем“, — уныло сказал Питер. Мысль о том, что когда-то придется зарабатывать себе на хлеб, кажется нам обоим непривычной и чуждой, однако оба мы согласились в том, что ждем не дождемся прощания с Абби. Я сказал, что, скорее всего, закончу жизнь школьным учителем, и спросил у Питера, кем мечтает стать он. „Знаменитым романистом, — ответил Питер. — Вроде Майкла Арлена или Арнольда Беннета с его яхтой“. Меня это несколько ошарашило. Питер — писатель? Просто не укладывается в голове.

Летний триместр тянется и тянется и кажется, что конца ему не будет. Теперь, задним числом, я понимаю, насколько живительными были наши „испытания“, как сильно изменили они нашу школьную жизнь с ее банальностью и скукой. Х-Д ссудил мне поэму Элиота „Бесплодная земля“, порекомендовав прочесть ее. В поэме попадаются прекрасные строки, однако в целом она попросту невразумительна. Если мне потребуются стихи, исполненные музыки, я лучше обращусь к Верлену, большое спасибо.

Суббота, 17 мая

Сегодня на строевой подготовке сержант Тоузер был вне себя от ярости. Пока он орал и визжал, гоняя нас по плацу, нам все казалось, что его вот-вот разорвет на куски. Тоузер нас интригует, — мы находим его уморительным, — и потому при всякой возможности расспрашиваем о войне и о том, сколько он убил немцев. Точной цифры Тоузер никогда не называет, но туманно дает понять, что положил не один десяток. Совершенно ясно, что к линии фронта он и близко не подходил. Я сказал ему сегодня, что был на каникулах в Австрии, и что Карл, мажордом нашего пансиона, тоже воевал — „против британских частей“.

— Какое отношение это имеет к цене на пиво, Маунтстюарт?

— Нет, мне просто показалось забавным, что вы могли увидеть друг друга, сэр, — через ничейную полосу.

— Забавным?

— Вы могли даже стрелять в него, а он в вас.

— Или сойтись лицом к лицу, — вставил Бен, — когда вы ходили в атаку на немецкие окопы.

— Я бы с ним мигом разделался, будьте уверены. Проклятые гансы.

— Пустили бы его кишки на подвязки, верно, сэр?

— Чертовски верно.

— Попадись он вам на глаза, вы бы ему сразу штык в пузо всадили, а, сэр?

— Я исполнял свой долг, Липинг.

— Убей или убьют тебя, сэр.

Мы можем балабонить таким манером хоть сто лет, а в результате, Тоузер проникается к нам приязнью и назначает в наряды полегче. Сегодняшнее его состояние вызвано близящимися ночными учениями, — Тоузер боится, что мы покажем себя нерадивыми олухами (Абби предстоит сразиться с Сент-Эдмундсом). Бен говорит, что одного лишь поддразнивания мало: надо бы придумать акт саботажа, который запомнится сержанту на всю его жизнь.

Понедельник, 19 мая

Поехал на велосипеде в Глимптон. Было еще жарко — летнее тепло, но как будто подостланное весенней свежестью. Мы сидели в шезлонгах на самом пригреве — в садике за коттеджем Хоулден-Доза, — пили чай и поедали бисквитный торт. Я похвалил торт и спросил у Х-Д, где тот его купил. Х-Д ответил, что испек сам, и мне почему-то показалось, что он не врет. Он поинтересовался моим мнением о „Бесплодной земле“, я ответил, что мне она кажется претенциозной. Это сильно его позабавило. Когда он спросил, какой поэзии я отдаю предпочтение, я ответил, что читал Рильке — по-немецки. „И вы полагаете, что это не претенциозно?“ — осведомился Х-Д, однако тут же извинился. „Я с нетерпением жду возможности прочесть ваши собственные сочинения“, — сказал он. Я спросил, откуда ему известно, что я собираюсь писать, и он ответил, что это просто догадка умудренного жизнью человека, — но после признался, что Ле-Мейн передал ему наш разговор.

— Показывайте Ле-Мейну все, что напишете, — сказал Х-Д. — Он будет честен с вами. А начинающему она нужна больше всего — честность.

— А как насчет вас, сэр? — ни с того ни с сего спросил вдруг я. — Смогу я показать что-либо вам?