Михаил Панин - Камикадзе

• Название: Камикадзе
• Автор: Михаил Панин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Я стал засыпать - под звон цикад, кваканье лягушек и верещание еще чего-то в лесу, со всех сторон окружавшем деревню. Возможно, это резвились обезьяны. Есть тут обезьяны? Райка, Райка... Дней через пять ты получишь телеграмму: пропал без вести ваш муж капитан Кравцов, пьяница и хулиган... Но все же человек, с душой и сердцем - мягким, как валенок... Его самолет исчез с экранов радаров, поиски не дали результата. И что ты подумаешь - в свете последних событий в нашей семейной жизни? Мне бы это так хотелось знать! Ну, почему, почему все-таки прапорщик лежал голый, если в соседней комнате лежала молодая красивая женщина, а ее муж ушел на четыре месяца в поход? А если прапорщик забежал в свою комнату чуть раньше меня и притворился спящим? Надо было его хоть растолкать, чтобы посмотреть в глаза. Не знаю, что и думать. Но я жив, Рая, успел катапультироваться. Попал на остров. И тебя, несмотря ни на что, люблю, Мэри не в счет, иногда ни с того ни с сего почувствуешь влечение. И Жаклин не в счет, так - межрегиональное состояние души.

Мне приснилось, что меня все-таки нашли вертолеты с авианосца по сигналу радиомаяка, прикрепленного к сиденью покинувшего самолет пилота. Я опустился на парашюте в волны океана, спасательный плот надулся, я забрался на него и стал ждать, когда меня спасут. Примерно через час услышал в отдалении вертолет и выпустил, как полагается, сигнальную ракету, чтобы меня увидели. С вертолета опустили веревочную лестницу, я вскарабкался на борт. В кабине кроме пилота сидел наш заместитель командира полка палубных штурмовиков подполковник О., погибший некоторое время назад. Я еще подумал - откуда он тут взялся? У него было больше всех взлетов и посадок на палубу корабля, ас, представили к Герою Совет-ского Союза, но Советский Союз распался. Он угрюмо и отвлеченно глянул на меня, ничем не выражая восторга, что я спасся, и отвернулся. А потом сказал: "Ну что, Валера, самолет стоит семнадцать миллионов в доинфляционном исчислении. А ты его утопил. Ему, видите ли, изменяла жена! Ты это хоть точно установил? Но все равно... А что же ты хотел, если моряк по полгода не бывает дома, а женщина тоже человек. Эх ты, молодожен... Ты поступил не как летчик, принимавший присягу - стойко переносить все лишения военной службы, - а как пьяный водитель грузовика, разругавшийся с женой. Хотя и грузовик жалко. И вообще... Лучше бы тебе, Кравцов, погибнуть. У таких, как ты, ослаблен инстинкт самосохранения. Из тебя бы получился камикадзе - летчик одноразового использования. Но в мирное время таких надо гнать из авиации поганой метлой. Я тебе не раз говорил это... Что теперь с тобой делать?"

И он еще раз сказал: "Лучше бы тебе погибнуть".

А я и сам не знал, зачем я спасся. Говорю: "А откуда вы знаете, товарищ подполковник, что мне изменяла жена? Когда вы погибли, я был еще неженатый, и если бы знал, что это такое, не женился бы никогда. Сплошная нерво-трепка: где она и с кем, когда я в походе. И вообще, изменяла - не изменяла, это мое личное дело, точнее - ее, но и мое тоже. Откуда вы знаете?" - "Ну как же, говорит О., - это все знают. Потому что вечером, в день отплытия, ты бегал по авианосцу в одних трусах и всем говорил, что имеешь право - у тебя семейная драма, изменяет жена, и тебе теперь незачем жить. Какой-то ты незакаленный... Пьяный вдрабадан, давал интервью корреспонденту. А этот корреспондент такая сволочь - отца родного продаст, лишь бы сенсация. А как же не сенсация плачущий летчик..." - "А разве я плакал? - говорю. - Ничего не помню..." Он говорит: "Плакал, Валера, плакал. Потом тебя поймали, заперли в каюте, но командир эскадрильи скрыл все от командира полка. Ты продолжал летать. А надо было сразу отстранить тебя от полетов, но поди знай, что в голове у дурака".

Надо ли говорить, что все услышанное мною было для меня полной неожиданностью. И дело не в том, что - дурак... Умный человек и сам об этом догадывается, а не ждет, когда ему кто-то об этом скажет. Главное, что я в день отплытия бегал по кораблю, раскрывал всем душу. И никто мне потом об этом не сказал, щадили самолюбие. А зря. Если бы сказали, я, может быть, от ужаса на другой же день выбросился бы за борт авианосца, ночью, когда корабль идет в полной темноте, с задраенными иллюминаторами, и меня хватились бы только утром. А я еще жил, как в бреду, три месяца, и самолет бы остался цел, семнадцать миллионов.

Что я мог сказать в свое оправдание? Я закричал: "Но прошу учесть, что моя жена тут ни при чем! Она мне не изменяла! Я точно установил или почти точно. С этим всегда всё зыбко. Я хотел утонуть вместе с самолетом, но в самый последний момент нажал кнопку. Что же теперь делать? Считайте, что у меня случился инфаркт или что меня сбили где-нибудь в горячей точке - какая разница? Вы же сами исчезли ночью с экранов радаров, и никто не знает, что с вами произошло, о чем вы думали в последний момент".

"Ладно, - говорит О., - все мы под Богом ходим. Но почему хоть записку не оставил? Было бы легче разбираться. Теперь комиссия за комиссией, затаскают. Я не оставил никакой записки, потому что собирался жить, мне всегда везло. А ты?" - "Ну, во-первых, - говорю, - все произошло спонтанно, я тоже хотел жить, думал, что дадут майора. Но потом понял - не дадут... А во-вторых, - говорю, записки оставляют романтики, у них очень развито воображение и они могут представить себе, как они будут лежать, с простреленной головой или сердцем, и одним глазом наблюдать, как близкие читают записку и плачут. Зачем мне это, я реалист. Хотя и не в чистом виде, мог иногда помечтать: в день свадьбы я сказал Райке, что она сделала правильный выбор и я ее не подведу, ради нее стану генералом, кем угодно, хоть министром обороны. Пьяный был от счастья... Но как же я стану генералом, если не могу капитана перескочить? Я же не во французской армии служу, где, как Наполеон, можно в генералы сразу из лейтенантов. Но и у них такое возможно только во времена революционных потрясений. Я потрясений не хочу, но мне бы сдвинуться с этой мертвой точки! Шестой год в капитанах. И кажется, я наконец сдвинулся - завтра моя инаугурация. Вы только не подумайте, что я пьяный. Как стеклышко! Хотел выпить, не скрою, но на спасательном плоту спирта, предназначенного для растирания в экстремальных условиях, не оказалось. Кто его выпил, не знаю. Но я не пил. Хотите - дыхну?"

И еще что-то я хотел сказать подполковнику, - вот кому везло так везло: всего на два года старше меня, а уже был подписан приказ присвоить ему полковника, получил бы полк или дивизию, если бы не разбился - любил летать. И выпить любил. Но никто не видел его пьяным. Увидели - сразу мертвым, когда подняли вместе с самолетом со дна моря.

Но я ничего не сказал, потому что проснулся и увидел над собой незнакомый потолок. Это всегда чревато... Где я? Лежу на полу в каком-то сарае, но точно - не в вытрезвителе, я вчера и ста граммов не выпил. Сквозь решетчатые стенки из бамбука пробивали пыльные столбы света, орал где-то петух, квохтали куры. Но собак не было слышно, странно. Куда девались собаки?

Потом я все вспомнил и стал обдумывать свое положение. Значит, все-таки не нашли, думаю... И это хорошо, нашли бы - посадили. А так пересижу на острове год-другой, все забудется. Остров наверняка богат полезными ископаемыми. Золотоносный песок, камешки. И когда меня снимет отсюда какой-нибудь проходящий мимо корабль, я вернусь на родину богатым человеком. Богатых сейчас не сажают. Насобираю мешок всего, что представляет ценность, но не занимает много места, продам в Сингапуре или Гонконге за валюту и явлюсь к Райке. Куплю японскую иномарку с правым рулевым управлением, возьму с собой два ящика коньяку и подкачу к штабу полка. Произведу фурор.

Но вот вопрос: кто же мне поверит, если я на иномарке заявлюсь, что я все это время среди туземцев жил, голых и босых? Скажут: врешь, ты в Америке жил! Продал и родину, и самолет - семнадцать миллионов. Вот откуда деньги на иномарку и коньяк ящиками. И на шубу и сапоги жене. Коньяк выпьют, а меня все равно посадят. Нет, на родину лучше не возвращаться, родина не простит. Надо как-то устраиваться тут, на острове. Быстренько проверну сегодня инаугурацию и сразу же займусь осмотром острова на предмет выявления и оценки его природных богатств. В конце концов, если нельзя вернуться домой, кто мне помешает, богатому человеку, поселиться где захочу - хоть в Лондоне, хоть в Париже. Это без денег везде плохо, а с деньгами - куплю виллу в Фонтенбло, где граф Монте-Кристо жил, когда из тюрьмы сбежал. Выпишу к себе Райку.

А в отечество буду иногда наезжать инкогнито - чтобы подышать дымом и попить гидролизного спирта.

Я вышел из сарая на свежий воздух и сделал несколько гимнастических упражнений. Воздух был великолепный. Передо мной открывался чудный вид. Просторная хижина, где я провел ночь, по всей видимости, была загородной резиденцией вождя и располагалась на самом берегу небольшой, уютной бухты. Вода в ней розоватая от утреннего солнца, чистая и гладкая, сюда не докатывались большие волны, и это весьма удобно для рыбной ловли. Однако сколько я ни смотрел на водную поверхность, я не заметил ни одного паруса, ни одного каноэ или пироги с рыбаками. Или было еще слишком рано, или здешние туземцы не имели даже примитивного рыболовецкого флота, а рыбу, которой меня угощали, промышляли в пресных водоемах - в лагуне и в ручьях. В ручьях должна ловиться форель. И я подумал: хорошо, что у меня есть надувной плот, буду ловить в бухте с плота - на червяка или на опарыша. Лучше всего, конечно, ловить на мотыля, но мотыля где взять - это же личинка комара, а комаров тут нет. Иногда и такая гадость, как комар, на что-нибудь годится, как и опарыш. Круговорот дерьма в природе. А есть ли какой другой круговорот - сказать трудно.