Сергей Львов - Быть или казаться?

• Название: Быть или казаться?
• Автор: Сергей Львов
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: Публицистика
• Год: 1982
• ISBN: 978-5-389-01463-1

Крик и брань — не свидетельство силы и не доказательство. Сила — в спокойном достоинстве. Заставить себя уважать, не позволить, чтобы вам грубили нелегко. Но опускаться до уровня хама бессмысленно. Это значит отказываться от самого себя. От собственной личности. Спрашивать: «Зачем вежливость?» так же бессмысленно, как задавать вопросы: «Зачем культура?», «Зачем красота?»

В художественно-публицистической книге писателя С. Л. Львова речь идет о подлинных человеческих ценностях — чувстве социальной ответственности человека перед коллективом, обществом, семьей, его гражданской активности и идейной убежденности, настоящей культуре, в том числе и культуре поведения.

Этим высоким качествам будет противопоставлена погоня некоторых людей за ценностями мнимыми, избыточным материальным благополучием, внешней «престижностью», превратно понятой модой. Автор рассказывает о своих встречах и переписке с людьми равных поколений и судеб.

---

В этой комнате он только ночевал. Все остальное время проводил в подвале. Вместе с дворовыми ребятами, с которыми подружился, вытаскивал из подвала десятилетиями копившийся там хлам. Все, что можно было использовать: старые садовые скамьи, колченогую витрину, разваливающиеся полки, шкаф без дверец — ребята под его руководством отмывали от грязи, чинили, красили. Потом в подвале появился огромный стол, выброшенный кем‑то на помойку.

Когда я побывал там, первоначальный период был уже позади. Подвал стал читальней. Иван Константинович перетаскал с помощью ребят туда почти все свои книги (хотя ему говорили: это безумие — книги пропадут!). Подвал был музыкальной гостиной — на тумбочке стоял старый патефон, и можно было слушать охрипшие, но все еще прекрасные пластинки с довоенными записями Лемешева, Норцова, Козловского, Рейзена, Барсовой. Подвал был игротекой — во всех углах возились с игрушками малыши. Подвал был художественной студией — здесь рисовали и лепили… И душой всего этого был Иван Константинович.

Жэков тогда еще не было. Существовали домоуправления и управдомы. Управдомы менялись. Относились они к странному подвалу по-разному. Ивана Константиновича то поддерживали (с тех пор, как он появился, ребята перестали хулиганить во дворе), то притесняли (мало ли чего они там могут натворить!). Однажды в подвале появился въедливый пенсионер-общественник. Так он называл себя сам. Детские рисунки ему не понравились.

— Черт знает чему детей учишь! — сказал он Ивану Константиновичу. — Синих зайцев рисуют? Не бывает таких.

Начался спор. Общественник обратился за поддержкой к мальчику лет семи.

— Это кто?

— Заяц! — уверенно сказал мальчик.

— А почему синий?

— Вечером зайцы синие.

Иван Константинович восхищенно всплеснул руками:

— Лучше не скажешь!

Но «общественник» взял реванш. Ребята постарше делали набросок с гипсового слепка Венеры Таврической.

— Это кто же тебе позволил такую похабель разводить? Чему детей учишь?

— Убирайся вон! — сказал Иван Константинович со стальной нотой в голосе.

В доме, который последний раз ремонтировался до войны, протекала крыша, плохо работало отопление, вода не доходила до последнего этажа, на лестницах много выбитых окон. У управдома забот — выше головы. А тут еще разбирайся в заявлении, что один из жильцов развращает детей и подростков синими зайцами и голыми женщинами. Дня через три, когда Иван Константинович пришел утром в подвал, на дверях висел огромный замок. И ключа ему не дали. Тут вмешались родители, оценившие, как много дает их детям то, что происходит в подвале, хотя это и не имеет никакого официального имени и статута.

Историей заинтересовали местного журналиста. Он написал теплый очерк об Иване Константиновиче и, поскольку тот был высок и худ, сравнил его с Дон Кихотом, сказав, что сходство не только внешнее. Сравнение тем, кто знал чудака, понравилось. Когда я, спустя несколько лет, пришел знакомиться с клубом в подвале, он уже получил официальное название клуба, дворничиха, объясняя мне, как разыскать руководителя, называла его то Константиныч, то Кихотыч. А младшее поколение членов этого клуба уже твердо усвоило, что их руководителя зовут Иван Кихотыч.

Иван Кихотыч, когда я с ним познакомился, был очень стар, а может выглядел так из‑за всего, что выпало на его долю. Он показал мне работы юных художников и скульпторов, куклы и маски для кукольного театра, отремонтированный ребятами старый электропроигрыватель, который занял место рядом с довоенным патефоном, самодельные игрушки. Познакомил со своими добровольными помощниками, которые появились у него за это время: четой молодых художников, занимавшихся с детьми рисованием, старой актрисой — она вела кукольный кружок, столяром из домоуправления — мастером на все руки. Наш разговор перебивали ребята, прибегавшие со двора, втаскивавшие какие‑то находки, о чем‑то спрашивавшие, что‑то показывавшие.

Я восхитился увиденным. А когда мы разговорились, Иван Константинович, которого я чуть не назвал Иваном Кихотычем, коротко и неохотно ответил на вопросы о себе. В молодости был школьным учителем. Увлекался идеями замечательных педагогов, супругов Шацких. Педагогическая его работа на несколько лет трагически прервалась. Вернулся к ней незадолго до войны. Едва началась война, ушел добровольцем в Народное ополчение. Семья, которую он отправил на лето к родным в Белоруссию, погибла. Войну кончил в невысоком для его возраста звании капитана, со многими ранениями и несколькими наградами.

Годы и здоровье не позволили после войны вернуться в школу. Думал погибнет от тоски и от одиночества, пока не нашел этот подвал, пока не захватила его так работа с детьми. Произнося эти слова, Иван Кихотыч смутился. И попросил:

— Не пишите о нас. Нас уже не притесняют, ни замков на двери, ни ярлыков не навешивают. А хвалить нас не нужно.

И он рассказал, что чем дольше занимается ребятами, тем больше сложностей видит. Некоторые как появятся первый раз в подвале, так и прилипнут, другие придут раз-другой, и только их и видели. И некоторые, кого он считал своими друзьями и помощниками, остывают. Перестают ходить. Встретят на улице, здороваться — здороваются, но желания снова прийти в подвал или объяснить, почему перестали ходить, не проявляют.

— Все очень сложно! До многих я так и не достучался.

— Жалеете, что затеяли это? — спросил я.

— Жалею? Да я только потому и жив, что у меня есть этот подвал и эти ребята.

С тех пор прошло много лет, Иван Кихотыч умер. Среди сотен ребят, которые прошли через созданный им клуб, есть немало таких, для кого этот показавшийся бы сейчас бедным и тесным клуб был незабываемой эпохой, может быть самым дорогим воспоминанием детства, оставившим отпечаток на всю жизнь. Они помнят Кихотыча. Да, тому было что вспомнить о последних годах своей жизни. А что мог вспомнить его гонитель? Только то, как навешивал пудовый замок на двери волшебно преображенного подвала.

Не погасить искру!

Недавно я был в букинистическом магазине. На этот раз унес не находку, а огорчительное впечатление. В магазин пришла девочка, лет пятнадцати, расстроенная, смущенная. Вчера ей сказочно посчастливилось! Купила здесь томик «Избранная лирика» Блока. Обрадовалась безмерно! А дома ей влетело за покупку. Книгу велели с утра вернуть в магазин. Принадлежал ей прекрасный томик недолго: от вечера до утра.

Книгу в магазине, понятно, тут же взяли. Она ни дня, ни часа на прилавке не залежится. Деньги ей вернули полностью, даже не удержали с нее полагающихся процентов. Она вздохнула: — Хоть немного почитать успела! — еще раз грустно поглядела на томик Блока. Ушла.

Сказать продавцу: «Я покупаю книгу», заплатить деньги и подарить томик Блока этой девочке? Но это может ее смутить. И как она объяснит дома, что и деньги обратно принесла, и книга у нее осталась. Посоветовать спрятать книгу, не говорить родителям, что к ней книга вернулась? Непедагогично. Догнать ее, расспросить, что случилось вчера дома? Только еще сильнее растравить ее рану.

Что же все‑таки происходило у нее дома, когда она вошла с книгой? Одета была не так, чтобы подумать, что покупка книги за два рубля — непосильная трата для семьи. Ну а если это так, может быть, родителям следовало предложить ей: что ж, придется теперь эти деньги сэкономить на чем‑нибудь другом. Зато у тебя прекрасная книга! Это сказали бы родители, которые понимают: Блок — это прекрасно! Ну а если они этого не понимают, — такое тоже может быть, — дочь‑то свою они знают. Видели, как сияли ее глаза, когда она принесла домой книгу. И это их не остановило?

Жаль!

Но может быть, в семье вообще запрещают дочке, не спросясь, покупать что‑нибудь. Однако я не обсуждаю сейчас вопрос о карманных деньгах для подростков. Меня интересует только история девочки, которая купила томик Блока и радовалась, предвкушая чтение его стихов. А ее этой радости лишили. Почему? Зачем?

Может быть, сочли, что она не доросла до Блока, что рано ей. В наше‑то время? Допускаю возможность такой точки зрения, хотя не разделяю ее. Что‑то она поняла бы, чего‑то не поняла бы. А разве в произведениях классиков, которые предусмотрены школьной программой, ей и ее сверстникам все сразу и до конца понятно?

Решив, что читать Блока ей рановато, можно было спросить: «А ты все поймешь?» Это, правда, тоже не лучший выход. Никто не любит, когда ему напоминают — ты до чего‑то не дорос. Самый лучший выход был бы, пожалуй, такой: купила Блока — прекрасно, читай! И мы потом почитаем.

В близком человеке — сыне, дочери, муже, жене — вдруг обнаруживается интерес, о котором мы раньше не подозревали, склонность к занятиям, для нас неожиданная. Эти интерес и склонность требуют времени, случается отвлекают от того, что домашним кажется более важным и разумным. Увлеченные не всегда могут объяснить, зачем им это надо, что им это дает. А иногда их объяснения не удовлетворяют. Не всегда у нас хватает благоразумия и такта, чтобы сказать себе: — Я этого не понимаю. Постараюсь понять. Но не стану спешить с осуждением.