Шмуэль-Йосеф Агнон - О Мартине Бубере

• Название: О Мартине Бубере
• Автор: Шмуэль-Йосеф Агнон
• Издательство: Мосты культуры-Гешарим
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009

---

3

Я упомянул тут о возрождении еврейства, напомню и о его стремлениях.

Эти сокровенные стремления к возрождению, становлению и провиденциальному Избавлению Бубер выразил в благородных и возвышенных духовных категориях философии и тем позволил нам ходить с гордо поднятой головой и свысока взирать на тех евреев, которые заявляли, будто миссия еврейства себя исчерпала, и на тех иноверцев, которые утверждали, будто Израиль утратил последнюю свою надежду. Вы скажете, что стремления требуют действия и свершений, а если так, что толку в философских категориях, пусть и самых возвышенных? Но таковы уж все стремления, что пока они не воплотились, милы нам и греют душу, а при воплощении что-то в них портится и нарушается и порой даже приводит к горьким последствиям. В том-то и проявилась великая заслуга Бубера, что он исследовал устремления прежде, чем они обернулись действием, и исследовал такие деяния, что не посрамили самих себя.

4

Бубер взрастал под сенью возрождения Израиля, которое не вторгалось в пределы мировых чаяний, вроде космополитизма. Однако обе эти сферы подпитывали друг друга. Идея гражданина мира не имела общего с политикой, она понималась как неизменная гармония между нацией и личностью, меж народом и человечеством. В те годы, когда мужала душа Бубера, люди еще не изверились в прогрессе на благо всего человечества, в усовершенствовании мира и тому подобных идеях. Эту веру Бубер унаследовал от просветителей, и идеалы Просвещения много способствовали формированию его души.

Щедро оделило Бубера еврейское просветительство. Иные из этих щедрот себя исчерпали, а иные по нашему постыдному нерадению вот-вот канут в небытие. Потомки наши, что придут вслед за нами, будут рассказывать о них как о преданьях старины. Бубер, возможно, – один из немногих, кто и ныне верен идеалам Просвещения, ведь этот мудрец порой наивен, как семеро младенцев.

5

В этой главке остановлюсь подробнее на сказанном выше, на просвещении.

На просвещение Бубера повлияли все премудрости человечества. Китай и Египет, Индия и древние цивилизации, и народы, о которых я даже не имею представления, обогатили его знанием. К сему добавилось западноевропейское образование и наследие еврейских поколений, и все это переплавилось в тигле его мысли и выплавило его собственный стиль мышления.

Его стиль был отличен от стиля поколения. Его высказывания и идеи не повторяли того, чем жили его современники. И потому он должен был самостоятельно выпестовать свой новый стиль и найти свои новые слова и словосочетания, которые нередко бесили наших евреев, ревниво следящих за чистотой немецкой речи, как если бы эта чистота осквернилась его нововведениями. Но и нас сердило его словотворчество, хоть и по другой причине. Уж слишком многие немецкие нечестивцы уснащали ими свои выступления. И когда злодей Геббельс хотел восславить злодея Гитлера, он величал его «Kunder», тем самым словом, которым Бубер назвал библейских пророков, когда вместе с Францем Розенцвейгом[12] переводил на немецкий Священное Писание.

6

Из любви к Священному Писанию я припомню здесь то, что написал Буберу по получении его перевода Книги Бытия, перевода, который одновременно был и толкованием.

Тогда я написал ему примерно так: всякое поколение, не истолковавшее Тору, словно было обделено и Тору не получало. А вот что я добавлю теперь: первый перевод Писания на чужой язык – перевод семидесяти толковников, называемый Септуагинта[13], был сделан в начале нашего Изгнания, а последний перевод Розенцвейга и Бубера сделан в начале нашего Избавления.

Страшно Изгнание, во всех поколениях и во всех языках порабощающее народ Израиля переводами. Благословенна Тора, озаряющая жизнь Израиля во всех изгнаниях и на всех наречиях.

7

Язык и слова нуждаются в форме. Придашь им форму, они живут, не придашь им форму, они, считай, мертвы. Бубер – умелый формотворец. Что бы он ни писал, все облекал в ласкающие душу формы. Из вящей приязни к форме, Бубер нередко позволял ей господствовать над материалом; бывает, формы много, да с материалом скудно, а то форма искусна, да материал простоват. И поскольку я пишу эти слова на берегу моря, в Ашкелоне, поясню примером, внятным морю. Мило нам глядеть на красивую морскую раковину, но не хотелось бы обнаружить в ней живого трепещущего моллюска.

8

Я кончил прежнюю главку притчею, притчею и начну. Однако прежде приведу слова Ахад Ѓа-Ама из его статьи «Духовное возрождение»:

«Со стыдом приходится признать, что если мы захотим найти хотя бы отголосок подлинно еврейской литературы нашего времени, нам следует обратиться к хасидским книгам, где наряду с тем, что не стоит и гроша, найдется немало глубоких суждений, отмеченных печатью истинно еврейской неповторимости; их там наберется во сто крат больше, чем во всей литературе нашего Просвещения».

А теперь расскажу мою притчу. Чудная жемчужина затерялась в куче отбросов. Люди проходили мимо, люди ее топтали. Шел мимо Бубер и ее заметил. Склонился долу и поднял, и очистил от грязи, пока не засиял ее блеск во всей красе. А коль скоро засияла жемчужина дивным блеском, утвердили ее в венце поэзии. Жемчужина – это хасидизм. Отбросы – это небрежение, которым пытались перечеркнуть хасидизм. Попирание ее и топтание – это презрительные насмешки, которыми осмеивали хасидизм. Пришел Бубер... – это язык, которым он выразил хасидизм по-немецки.

9

Бубер не был первым. Еще в эпоху Просвещения, за сто лет до Бубера, нашелся верный чистосердечный человек по имени Яаков Шмуэль Бек[14], распознавший светоч хасидизма. Если вы хотите узнать о Беке, прочтите статью Элиэзера Меира Лифшица, опубликованную в альманахе «Хермон» за 1906 год и перепечатанную в его собрании сочинений издательства «Мосад рав Кук».

А после Бека был Элиэзер Цви Цвейфель[15], ученый муж энциклопедических знаний. А за ним – Михаэль Леви Родкинзон[16]. А за ним – Семен Дубнов[17]. А за ним – Шмуэль Аба Городецкий[18], но, возможно, Городецкий был прежде Дубнова. А за ними – Авраам Кахана[19] и р. Гиллель Цейтлин[20], Господь отомстит за кровь праведника.

10

Что же сделали эти мудрецы? Рабби Яаков Шмуэль Бек сделал великое дело. Он провозглашал достоинства хасидизма и не побоялся ни просветителей, ни религиозных противников хасидов. Рабби Элиэзер Цви Цвейфель написал книгу из четырех частей – «Шалом аль Исраэль» – антологию хасидских историй, выдержек из хасидских книг и прославлений хасидизма. И когда он писал ее? В поколении, когда слепота поразила людские очи, и они не видели света хасидизма. Из-за ненависти рационалистов к хасидизму, его обвинили в лицемерии и угодничестве. И еще есть у него заслуга, потому что ему принадлежит создание литературного стиля, называемого стилем Менделе Мойхер-Сфорима[21], как справедливо заметил в своих воспоминаниях Паперна [22].

Михаэль Леви Родкинзон был знатного происхождения. Сын дочери автора книги «Аводат Галеви»[23], ученика автора «Тании»[24]. Он издавал хасидские книги и служил старостой в доме учения рабби Исроэла Дова, цадика из Виледников[25], и писал хасидские истории. Если не ошибаюсь, книга «Адат цадиким» им написана. Он составил две книги о хасидизме – «Толдот Бешт», жизнеописание основателя учения, и «Амудей хабад». Другие его деяния, к хасидизму не относящиеся и добродетелями не являющиеся, тут поминать не к чему. Эти книги, «Толдот баалей Шем Тов» и «Амудей хабад», представляют собой истории о чудесах и чудотворцах, но никак не научное исследование.

Исследованием хасидизма занимались Дубнов и Городецкий, Авраам Кахана и Гиллель Цейтлин. Дубнов собрал в своей книге известные и неизвестные материалы. Но узнать об учении и практике хасидизма из его книги нельзя, как не познал этого и сам автор из собранных им сведений.

Иное дело – труд Городецкого, ставший основополагающим в историографии хасидизма. Городецкий был потомком цадиков и вырос при дворах цадиков. Он рассказывает о том, что сам видел и слышал, и обильно цитирует хасидские сочинения. Только вот цитаты-то хороши и поучительны, да не всегда говорят о том, что подразумевает приводящий их Городецкий. Что ж касается его видения и слышания, тот, кто не имел возможности узнать о хасидах из другого источника, несомненно пополнит тут свои знания.

И иное дело – Авраам Кахана. Он взял хасидские предания и составил из них историческое сочинение. Да только предания не для истории нам дадены. Если бы Кахана умел изящно писать, досталась бы нам книга для чтения. А так, все им добавленное – незначительно, а все им переписанное не нуждалось в добавлениях.

У вклада Гиллеля Цейтлина свои достоинства. Цейтлин своей гибелью освятил Имя Всевышнего, а своей жизнью воплощал хасидизм. Оттого его книги проникнуты духом хасидизма, и хасиды читают их.