Евгений Богат - Урок

• Название: Урок
• Автор: Евгений Богат
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Философия
• Год: 1982

В книге Евгения Богата «Урок» собраны очерки, публиковавшиеся в последние годы в «Литературной газете». Они посвящены проблемам становления духовных ценностей, формирования личности в современном социалистическом обществе.

Публицистика Евгения Богата — примечательное явление 60–70-х годов, когда вопросы личной и социальной нравственности стали центральными в общественном обсуждении.

Евг. Богат, обращаясь в каждом из своих очерков к конкретному случаю, стремится проследить общие материальные, этические, нравственно-духовные связи.

---

Доктор делается писателем, но не умирает и как доктор, потому что и медицина, и литература для него формы познания человека и облегчения его мук. Инженер уходит в искусство, забирая самое дорогое, что нажили его ум и сердце в «первом воплощении». И уходят они тогда, когда не уйти не могут. И при любом уходе есть величина, которая остается неизменной, величина эта — труд. Именно ею измеряется и ценность писателя, который вчера был доктором, и ценность доктора, который завтра будет писателем. Жизнь, лишенную труда, Стендаль любил сопоставлять с кораблем, лишенным балласта, волны им играют, буря опрокидывает…

Труд, воплощенный в живые ценности, — высшая реальность, без которой человеческая жизнь, при самом фантастическом обилии интересов и увлечений, делается бессмысленной.

Если нет в жизни высшей реальности — труда, страданий (в корневом понимании — «страда»!), то нет и нравственности. Она так же не нужна человеку, как не нужен компас кораблю, лишенному балласта, — излишняя роскошь, забавная игрушка, совершенная безделка, какая разница, где юг, где север (добро и зло), если тобою играет море. Сегодня ты физик, завтра актер, послезавтра сторож. Тут самое милое дело быть по ту сторону добра и зла.

«Но почему, — мысленно слышу вопрос читателя, — почему, несмотря ни на что, их не облагородило общение с яркими и тонкими явлениями искусства — Камю, Ануем, Маркесом, Феллини, Антониони…»

«…Ложка для горчицы; часы бронзовые в стеклянном корпусе с надписью „Глубокоуважаемому Георгию Николаевичу Соколову от податной инспекции Рязанской губернии“; хлебница, клеймо „Хеннеберк в Варшаве“, XIX век; барометр, клеймо „Иозеф Покорны, Париж — Одесса“, XIX век; самоварный поднос, никелированный, с монограммой: „Столоначальнику Г. М. Титченко с нижайшим…“; табакерка бронзовая с литым рельефом; Амур среди завитков; чаша с изображением нагой девушки с лебедем, XIX век; шкаф французский начала XIX века; часы мастера XVIII века, поющие, без маятника и циферблата…»

Существуют различные формы и уровни потребительства. Самые утонченные — самые опасные — имеют дело с вещами одушевленными или даже с самой жизнью, обращенной в вещь. Конечно, достаточно опасен и человек, усердно потребляющий вещи неодушевленные. Но, что ни говорите, модные тряпки — это не талантливый роман писателя, имевшего несчастье стать модным, а автомобиль не икона. Человек, ненасытно потребляющий одушевленное, по существу, совершает непрерывно бескровные убийства — он убивает красоту, он убивает любовь. В этом мистика потребительства.

Из допроса Рогожина.

Судья. Почему первая ваша жена покончила с собой?

Рогожин. Не могла расстаться со мной, любила.

Судья. Вот показания: «Унижал…», «Растоптал…», «Угрожал…». Она работала воспитательницей в детском саду? Почему же после трагедии вы говорили, что она была журналисткой и погибла в авиационной катастрофе?

…Адвокат (брату Рогожина). Назовите положительные черты в характере подсудимого.

Брат Рогожина. Общительный и добрый.

Любое потребительство избирательно, в особенности же это относится к его высшим формам и уровням.

Столоначальник Титченко с великим усердием потреблял самоварный чай с вишневым вареньем, но чаепитие философски не оправдывал; Раскольников философски оправдывал убийство, но потребителем не был. Самый опасный тип сегодняшнего мещанина — самоварно-интеллектуальный гибрид столоначальника с Раскольниковым, гибрид, при котором столоначальник утрачивает бездумную чаенаправленность, а Раскольников — дар душевных мук.

И Креон в «Антигоне», и Стивенс в «Реквиеме но монахине», роли которых исполнял Рогожин, философски оправдывают убийство, дают социально-этическое обоснование собственной жестокости и беспринципности. Было бы полнейшим абсурдом полагать, что Рогожин убил, потому что их играл; менее абсурдно думать, что избрал эти роли не случайно — он потреблял интеллектуальные мотивы неинтеллектуальных действий и показал себя большим мастером возвышенной аргументации в невозвышенных ситуациях.

Когда он начинает коллекционировать иконы, то конечно же мотивирует это безмерной нежностью к национальным сокровищам и одновременно устанавливает цены, по которым их можно перепродавать; когда он отказывается на суде от первоначальных откровенных и подробных показаний, то объясняет их появление желанием искусственно создать судебную ошибку, обнажить ее каркас и тем самым помочь одному хорошему человеку, осужденному безвинно (существует параллельно и литературно-художественный мотив: пережить состояние без вины виноватого и написать об этом); когда на суде же он пытался изобразить в роли вероятного убийцы человека, непричастного к этому делу, и ему замечают, что это бесчестно, он отвечает почти дословно репликой из пьесы, роль в которой исполнял: «Никому не известно, как он будет себя вести, пока его собственная жизнь не стоит под угрозой. За жизнь надо бороться…»

Чтобы явления искусства облагораживали душу, нужно (помимо наличия души) чувствовать реальность тех великих этических ценностей, которые за данными явлениями (будь то «Мастер и Маргарита» или «Антигона» Ануя) существуют — любви, добра, сострадания, и весьма желательно, наконец, чувствовать ценность человеческой жизни, ибо ради утверждения ее все это создано. Нет более наивной иллюзии, чем полагать, что искусство иллюзорно, что можно любить его, не любя жизни, не любя человека, как любят мираж. Думаю, что нельзя, относясь несерьезно к жизни, относиться к искусству серьезно…

Из допроса Туманова.

Судья. Кому вы рассказывали до ареста об убийстве?

Туманов. Надежде Д., я не выдержал мук совести и однажды ей рассказал…

Судья. Той самой Надежде Д., которую вы уговаривали согласиться на пластическую операцию?

Туманов. У нее (показывает) большой нос…

…Адвокат (Надежде Д.). А положительные качества есть у подсудимого?

Надежда Д. Он добрый, даже чересчур добрый для мужчины и общительный…

Они были «добрыми» и «общительными»… Разумеется, это не имело ничего общего с подлинной добротой и подлинной общительностью.

Они были «добрыми» и «общительными», потому что это помогало им жить бездумно и легко, не утруждая души и ума.

Если бы нужно было односложно определить, что же объединяет, что же роднит трех этих, несмотря ни на что, весьма разных людей, сидящих сейчас рядом, за старым деревянным барьером, я ответил бы, понимая все несоответствие данного, казалось бы нестрашного, термина тому, что они совершили: потрясающая несерьезность.

«Интеллигент» — понятие и нравственное. И в этом качестве оно подразумевает великую серьезность в отношении к работе, жизни, культуре.

Не скрою, и до суда, и во время его, и после я думал: что они вынесли из высшей школы не как «технари» (термин, не имеющий ни малейшего отношения к подлинно интеллигентным инженерам и ученым), а как личности? В общении с ними поражает мировоззренческая пустота, отсутствие идей и идеалов. Но ведь и отсутствие мировоззрения тоже… мировоззрение, ибо вакуум заполнен бешеной жаждой успеха любой ценой, в любой области: если не в физике — то в искусстве, если не в радиоэлектронике — то в литературе. Личность не ищет, она мечется. То есть, если быть точным, то она мечется, потому что ищет, но не реального дела, не реального в реальной ситуации самовыявления, сопряженного с самоограничением, а порой с непризнанием, мятущаяся личность ищет эффекта. Отсюда ее расположенность к моде.

Меня не оставляет все время мысль, что перед нами люди с высшим образованием! Разве оно не подразумевает и образование личности — образ нравственно-содержательного, мыслящего существа.

В этом судебном разбирательстве, когда речь шла об окружении Рогожина и Туманова, мелькали инженеры, пишущие киносценарии, студенты, обшаривающие церкви в поисках икон, мелькали люди интеллигентной по видимости деятельности, поразительно бездеятельные в ней. В собственном окружении ни Рогожин, ни Туманов белыми воронами не выглядели; те же, кто этот мирок осуждал, называли их «интересными, но несерьезными людьми».

Человек, видящий в себе интеллигента, читающий великие романы, соприкасающийся с тонкими, яркими явлениями в духовной жизни человечества и при этом относящийся к жизни несерьезно, — циник. Не лишено интереса, что первоначально циниками (киниками) называли философов и их последователей в обыденной жизни, освобождающих вещи от покровов, рассуждающих о них трезво, обнаженно и резко. Сегодняшние же циники, наоборот, набрасывают на вещи несвойственные им покровы, скрывающие самую суть. На никелированный поднос, некогда подаренный столоначальнику, они водружают тома Булгакова, Ануя, Кафки. А серебряный старинный подстаканник будто бы любят ради изображенного на нем храма Христа Спасителя.