Юрий Гальперин - Мост через Лету

• Название: Мост через Лету
• Автор: Юрий Гальперин
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8370-0590-9

Юрий Гальперин, один из самых интересных русских прозаиков второй половины XX века, почти не известен в России. Три главные его вещи — «Играем блюз», «Мост через Лету» и «Русский вариант» — не могли быть опубликованы в Советской России. Широкому читателю на родине они стали доступны только в середине девяностых, однако потонули в потоке «возвращенной литературы». Это, конечно, несправедливо.

 По слову Андрея Битова, «Гальперин тяготеет к той культурной ветви, которая привита к стволу русской литературы Набоковым». Действительно, ироничная, стильная, умная проза Гальперина сравнима по чистоте и мастерству с набоковской; однако, с одним отличием: проза Гальперина теплее и человечнее, она обращена прежде всего к живой и непосредственной эмоции читателя.

---

— Не уважаешь? — сглотнул Лешаков.

— Дурашка, — растрогался дядя Ваня, не искавший успеха словам. — Я ведь любя. А уважать тебя не за что.

— Ну, так… Ну, так и… — скривил было рот инженер, собираясь послать дядю Ваню с любовью, но в тот момент из-за занавесочки возник красноглазый мужик с заросшими щетиной щеками. Воблы хвост он догрыз и голый рыбий костяк забыто сжимал в руке.

— Тебе чего, Яков? — строго спросил швейцар. — Мельтешишь тут, порядка не соблюдаешь.

— А оставить? — заикнулся мужик с робкой наглостью.

— Что-о? — засопел дядя Ваня. — Да ты…

— Обещал, он обещал, — засуетился проситель, тыкая рыбным пальцем в поплиновый живот инженера.

Лешаков благородно протянул кружку с остатками пива. Разбавон, да еще после слов о моче, вкус утратил. Погрустнел инженер. Даже захотелось домой. Но дома ждала мерзость запустения и постылая привычность разоблаченной жизни. А здесь что-то продолжалось, текло, не могло никак кончиться. Говорят, на людях и смерть красна. И Лешаков обрадованно уступил свое пиво. Можно сказать, угостил. От чистого сердца.

Кадык костью заплясал в запрокинутом горле. Щетинистый Яков даже пенку высосал. Вытер рот серым замусоленным платком, который извлек из кармана.

— Хорошо, а и хо-ро-шо!

Не поблагодарил, а смело схватил с ящика рыбье перышко и шагнул к занавеске.

— Тут у вас хорошо, а там интересна-а.

— Что интересного? Обычное дело, — не согласился швейцар. — Дым столбом, да голова кувырком, — он порылся в кармане и снова протянул Лешакову скомканный рубль. — Принеси, что ли?

— Как, еще? — не понял инженер. — Ведь разбавуха, сам ругал. Что ж ее пить?

— Так ведь не будет другого, — тихо сказал дядя Ваня. — Не жди. Ничего другого не будет.

Лешаков ушел за занавеску, куда нырнул юркий Яков, протолкнулся к стойке и занял очередь. Пиво разливалось рекой. Но Лешакову сделалось тошно. Лопнула со звоном струна. Звон стоял в голове. Лешаков прислонился к стойке спиной, тихо топтался в очереди за пивом, которое пить не хотел. И уйти не хотел. Уйти он не мог. Он стоял в очереди, а Ваня-швейцар в гардеробе ждал пива, и здесь он был все же при деле.

— Однако, — вдруг сказал рядом мужик в чистом ватнике и брезентовых сапогах, стоявший перед инженером. Он был высок, нестрижен, плохо выбрит и мрачно насмешлив в своих темных, с паутинкой, глазах, — молча смотрел в зал, куда и Лешаков смотрел, ничего интересного не видя. Он указал на негров, кивнув тяжелой, как сон, головой.

— Черные, а тоже веселия хотят. Арабцы?

— Арабцы, — подтвердил инженер.

— А те вон, небось, еврейцы, — сказал мужик, указывая на шумный поющий стол. — Опять же веселятся.

— Студенты, — возразил инженер.

— Еврейцы и есть. Кто нынче студент?

Насмешка исчезла из глаз соседа. Он сурово оглядел инженера, галстук, несвежую рубашку, новый пиджак и спросил:

— А ты за кого будешь? За арабцев или за еврейцев?

— За еврейцев, — подумав, спокойно сказал Лешаков.

— Умные больно, — усмехнулся мужик и добавил, — я так за арабцев.

Лицо собеседника сделалось тупым. Задор в нем угас. Он вздохнул и опять про себя усмехнулся. Он сказал:

— Теперь все — кто за арабцев, а кто за еврейцев. Он посмотрел Лешакову в глаза:

— А за нас, за русских, — кто?

4

А за нас, кто за нас?.. Мутно, в миноре, напевая, бормоча, Лешаков возвращался домой. Не хотелось ему, а пришлось. Не оставаться же и слушать весь день Ваню-швейцара. Расфамильярничался он. А в сущности, безобидный стареющий парень.

Инженер оттягивал возвращение в запустелую комнату, где цвел беспорядок. Он помнил о решении навести марафет. Он собирался приняться за уборку, не откладывая. Но стоило подумать: «Приберу, постираю, натру полы, ну а дальше-то, дальше?..» — желание поработать угасало, руки опускались. Принятые решения умалялись, выглядели ничтожными, ясно было: они не спасают и ничего не меняют. Комнату прибрать, новую одежду надеть — неплохо, конечно. Но…

Это внешнее, — кручинился Лешаков, — не решение.

В подобных случаях разные средства хороши: увлекательное дело, любимая женщина, лихая компания, нелепое хобби. Но у инженера ничего не было, и взбаламученная душа страшилась однообразной житейской мертвой зыби, способной укачать до смерти. Лешаков был готов подписаться на любые новые неприятности, лишь бы избавили его от неопределенности, от затишья, от необходимости самостоятельно жить — ведь не знал он, какую теперь жизнь и как продолжать.

Неохотно инженер возвратился в свой дом. Он поднялся по лестнице в квартиру, отнес на кухню и спрятал в холодильник простоквашу, вернулся в прихожую, где расстался с нелюбимым пальто, повесил его на крюк и наконец шагнул к двери в комнату, вставил в замочную скважину ключ, потянул ручку на себя, нажал. Но тут… Рука повернулась, и дверь поддалась неожиданно быстро — дверь не была заперта.

То есть, ее закрыли. Но на один поворот ключа. Лешаков так не мог. Он не сделал бы. Он педантично поворачивал два раза. Всегда два. И рука, она первая отметила: что-то не так. Лешаков еще не просек, не сообразил, а рука подняла тревогу. Он вздрогнул: на один? Почему на один?.. Вдруг повисло подозрительно слово закрыли.

Слово само по себе нейтральное, оно не имело отношения к Лешакову. Но закрыть на один поворот он не мог. Исключено. Лешаков был уверен. Он, вообще, в этом пункте ни разу не усомнился. Закрыли — слово обнаружило себя, вылезло из ряда, как инородное звено в гомогенной цепи. Оно выдало себя. «Тревога!..» — вот что остро испытал Лешаков: удивление погасло, отступило в тень, и зародился испуг. Он толкнул. Дверь отворилась. Тревога затрепетала трезвым звонком.

Лешаков стоял на пороге и вглядывался, словно разглядеть пытался, что случилось, что произошло. Взгляд искал изменение, перемену, приметы, следы. Но какие следы, чего?

Да, рука подсказала. Намек конкретный, но невнятный. Зацепиться не за что.

Взгляд искал. Уже инженеру стало смешно, и он хотел облегченно вздохнуть, перевести дыхание. Но окно!.. Окно оказалось закрыто. Лешаков подбежал. Может быть, сквозняк?

На подоконнике лежали пыльные книги, а он помнил, как шумно упали они, и ему не захотелось подымать. Да и само окно — шпингалет был задвинут.

Лешаков огляделся опять. Вещи, казалось, пребывали на месте, не привлекали внимания. Но постель на диване скомкана и сдвинута в угол. А когда он уходил, постель оставалась неубранной, была расстелена в полную ширину. Все дни, что Лешаков болел, он не убирал и не стелил постель.

Он кинулся к дивану, схватил подушку, словно требуя ответа. Отшвырнул. В книжном шкафу он тоже нашел перемены. Книги переставлены, пластинки кто-то просматривал и, должно быть, слушал — пыли на них не осталось.

Вернулся к столу.

В пепельнице среди окурков «Беломора» — Лешаков курил папиросы — торчали охровые фильтры болгарских сигарет.

Не закрыли, трогали книги, курили — что же это? Кто? Почему?

Как тревожные лампы, мелькали слова. Мигали. Не давали ответа.

Лешаков шагнул к платяному шкафу. Дверца оказалась тоже отпертой. Ключик, обычно торчавший в скважине, лежал на полу. Лешаков отворил створку: постельное белье на полке — недавно получил из прачечной и хранил в строгом порядке — разворочено. Но кем и для чего? По какой надобности?

Искали…

Слово зажглось в сознании, как итог. Вспыхнуло сразу и больше не гасло. Остальные мигали. Это уверенно горело тревожными буквами. Кричало…

Последнее слово добило его. Судьба, прославленная жестокостью, изысканно работая случаем, словно отмычкой, отворила перед Лешаковым его собственную дверь. И кто бы мог вообразить:

— Искали!

Что искали? Зачем искали? Для чего? — очевидная дурь. Но вопросы не занимали инженера. Да и как стал бы он отвечать, если не хранил у себя ничего такого, что нужно искать. Вопросы представлялись несущественными, а логика смехотворной перед фактом: у него были и искали.

Версией о воровстве Лешаков пренебрег. Всегда казалось, воруют у других. С ним за тридцать лет ничего подобного ни разу не случилось. Он знал: кто-то у кого-то ворует. Но к себе, к своей жизни это знание применить не умел. Не мог. Ему на ум не приходило. Да и что можно украсть у простого инженера. Опять же, вроде вещи на месте. Исчезновения никакого инженер не отметил. Разве белье, — но он не помнил, сколько оставалось простыней. И не стал считать.

Первое, что лезло в голову, Лешаков отмел. Зато просто сложились казавшиеся далекими на первый взгляд соображения. Они и совпали-то на миг, соединились в калейдоскопе рассудка, образовав картинку. Но в тот миг Лешаков как раз обратился к рассудку. Он заглянул в свой калейдоскоп и картинку увидел.