Варлен Стронгин - Савелий Крамаров. Cын врага народа

• Название: Савелий Крамаров. Cын врага народа
• Автор: Варлен Стронгин
• Издательство: ACT, Зебра Е, ВКТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5 17-055581-9

У артиста Савелия Крамарова была нелегкая судьба. На родине его охотно утверждали на роли, пока он не стал всенародным любимцем. Тогда завистники, порывшись в его личном деле, обнаружили, что его отец был «врагом народа». И началась травля…

Недоброжелатели стали утверждать, что своими ролями он оглупляет образ советского человека и вообще в советском кино не место артисту с такой вздорной внешностью. Крамарову пришлось эмигрировать в Америку. И здесь его актерская карьера не заладилась…

---

— Странно, — удивился я, — ведь он многие годы был украшением экрана. А его выступление на «Голубом огоньке», посвященном городу-герою Москве, было воистину триумфальным. Аплодировал и улыбался сам Брежнев.

— Ты — наивный человек, — скорчил недовольную гримасу Александров. — Деньги сильнее Генсека. Исчез с телеэкрана Петр Лукич Муравский, Герман Орлов… На очереди Вадим Мулерман… Наступает эра Иосифа Кобзона. Вспомнишь меня!

Я действительно не раз потом вспоминал Юру Александрова, но не столько по поводу его предсказаний, а узнав, что он умер в Америке, в сорок два года. Умер от рака, надеясь, что в Штатах его вылечат.

Я думаю, что Савелий скромничал или не понимал, когда называл себя артистом чисто юмористическим. Наверное, таковым считало его и киноначальство, когда открыло ему для съемок зеленую улицу. В те времена редко вспыхивали молодые яркие сатирические звезды, такие, как Михаил Ножкин или Геннадий Хазанов — на эстраде, Владимир Енгибаров — в цирке. Хазанова с первых же гастролей стали возвращать в Москву местные обкомы партии. Его взял под свое покровительственное крыло Леонид Утесов, в оркестре которого он выступал ведущим и делал свой номер. А заведующий отделом сатиры и юмора Москонцерта Аркадий Юльевич Галь, прослушав Хазанова, высказался безапелляционно: «С таким репертуаром вы никогда не будете работать в нашей организации!»

Михаила Ножкина, чья фамилия в афише сборного концерта собирала аншлаг, «урезонило» высшее партийное начальство, заодно усмирив уже немолодого, но талантливого и острого конферансье Анатолия Милявского.

Завистливые коллеги просто выгнали своеобразного и злободневного клоуна Владимира Енгибарова из цирка, и он вынужден был выступать с вечерами пантомимы, увы, недолго, — вскоре умер после нервного заболевания. Но уже во Дворцах спорта прозвучали звонкие голоса славных поэтов-шестидесятников. В журнале «Юность» была напечатана остроумнейшая повесть «Затоваренная бочкотара» Василия Аксенова, напористая сатира преобладала в повести Фазиля Искандера «Созвездие Козлотура». Потом на «усиление» руководства «Юности» прислали комсомольского работника поэта Андрея Дементьева, но джинна свободы уже выпустили из, казалось, навеки закупоренной бутылки; вышла на экраны, правда третьей степени, то есть на экраны сельских клубов, правдивая кинокартина Отара Иоселиани «Листопад», на коробке с пленкой которой, поговаривали, лично восседал целых три года первый секретарь ЦК партии Грузии Мжаванадзе, регулярно выходила 16-я полоса «Литературки», чтение которой многие читатели газеты начинали именно с этой сатирической полосы…

В творчестве Савелия Крамарова были и лиричные герои с доброй душой, но более запоминались зрителям такие же, как и они сами, «совки», оглупленные тоталитарной системой и доведенные артистом до гротеска, до такой узнаваемости и выразительности, что вызывали в кинозалах раскаты смеха, столь точно и образно были отражены артистом их тупость и беззащитность перед властью, вытравляющей у людей здравомыслие и живые чувства.

Я думаю, даже в этом уверен, что Савелий не сразу, а после больших сомнений и переживаний решился покинуть родину. Как позже писал о себе Василий Аксенов, он уехал преподавать славистику в одном из американских университетов и, проезжая по новой для себя стране, настроил радиоприемник на Россию и услышал официальное сообщение о том, что он лишен советского гражданства. Он предполагал, что такое может случиться. Первый секретарь Московского отделения Союза писателей однажды доверительно посоветовал ему: «Уезжайте! Этому будут рады и наши и ваши!» Под «вашими» он подразумевал сторонников писателя по общепризнанному тогда крамольным литературному сборнику «Метрополь».

Кто эти «ваши» — сейчас легко проверить. Вероятно, один из них изображен в повести Аксенова «Ожог» под фамилией предателя Штейнбока (настоящая фамилия писателя, давно работающего под псевдонимом). Кстати, именно этому писателю была открыта дорога в печать и на радио вскоре после партийного осуждения «Метрополя», в то время, когда остальные его участники еще долго находились в запретном для издания их произведений списке.

Савелий, кстати, как и Аксенов, решил уехать из страны честно и без скандала, юридически обоснованно, на воссоединение с дядей, проживающим в Израиле. Он подал в ОВИР необходимые документы и со дня на день ждал разрешения на выезд.

Он пришел прощаться со мною, зная, что я печатаюсь в центральной прессе, а на его отвальную наверняка просочатся сотрудники органов и перепишут всех, кто пришел прощаться с артистом, покидающим, а следовательно, как считалось тогда, и предающим родину. Один из них тогда смело пришел на прощание с Савелием, человек и в сатире отважный, и, на удивление многих, в самые трудные времена держащийся на плаву, об истинном лице которого люди узнали сравнительно недавно из публикации в газете «Московский комсомолец» рассказа Андрея Яхонтова «Король смеха». Меня поразил внешний вид Савелия. В его взгляде не чувствовалось даже тени веселья. Казалось, что осунувшееся, почерневшее лицо вот-вот оживет и взорвется обаятельной улыбкой, или шуткой, или задорной фразой, но оно оставалось грустным и обреченным на печаль. Савелий принес мне на память книгу об Ильфе и Петрове — редкое издание, несомненно, ценное для него, а маме — коробку конфет. Он знал, что она больна, и рассказом о своем отъезде не хотел расстраивать ее. Позднее это был вынужден сделать я, и лицо мамы побелело от волнения.

— Когда из страны уезжают такие артисты, это очень плохо для страны, — с трудом вымолвила мама, у которой начался приступ стенокардии.

— Ты сделал мне в жизни только хорошее, — сказал Савелий и перехватил мой взгляд на телефон, — зря боишься, на всех пленки не хватит. И стукачей боишься, что могут прийти на мою отвальную, Поэтому я сам пришел прощаться с тобою. Совершаю объезд друзей, которых больше не увижу никогда. — Тут его глаза увлажнились, задрожал голос, но он взял себя в руки. — Когда я поехал на свою первую кинопремьеру, у меня даже не было пальто. Прямо в машине мне передал свое Оскар Волин, и я, без примерки, заявился в нем в Дом кино. Слава богу, пальто оказалось моего размера. Другое пальто, демисезонное, мне подарил Лифшиц — партнер Левенбука, а сам Левенбук — модную рубашку, в которой я снялся для фотографии из серии «Артисты кино». Разве такое забудешь… Здесь я пережил немало… Радости тоже были… Они останутся в моей душе… Леонид Петрович Гайдай… Внешне строгий, но добрейший человек. Я надеялся на него. Ты не знаком с ним?

Я промолчал, и к этому были основания. Я сравнительно недавно познакомился с Леонидом Петровичем Гайдаем и даже успел поговорить с ним о Крамарове. А произошло это так. В середине семидесятых мы с ним летели в Томск для выступлений во Дворце спорта. Мы — заведующий отделом юмора и фельетонов «Литературной газеты» Виктор Веселовский, писатели Владлен Бахнов и Борис Ласкин, ваш автор и кинорежиссер Леонид Гайдай с фильмом «Не может быть!», еще не вышедшим на экраны страны. В первом отделении вечера выступали писатели, во втором — на сцену выходил Леонид Гайдай, обычно под бурные аплодисменты, внешне — хмурый, казалось, что недовольный собой. Немногословно рассказывал о работе над новой кинокомедией и предлагал зрителям самим оценить его фильм.

Но первое же наше представление закончилось скандально. У меня в программе был номер «Тосты». Пользуясь трехчасовой разницей между Москвой и Томском и в результате этого бессонницей, я, лежав кровати, придумал томский тост.

«Я поднимаю бокал за то, чтобы в Москве было построено такое высотное здание, из которого был бы виден город Томск! И было бы видно, что в этом городе живут сотни тысяч честных тружеников, десятки тысяч замечательных студентов и футбольная команда «Томич»!

Еще на два этажа надстроить это здание, да так, чтобы было видно, что в этом городе живут умные интеллигентные люди, к которым нужно присылать не только артистов Большого театра, Аркадия Райкина и Аллу Пугачеву, но и французский оркестр Поля Мориа!

Еще на два-три этажа надстроить это здание, да так, чтобы было видно — есть ли в магазинах Томска селедка и другие неизвестно куда исчезнувшие «дефициты»!

Поэтому я поднимаю бокал за то, чтобы в Москве было построено такое высотное здание, из которого всегда и в любую погоду был бы виден славный город Томск!»

Об отсутствии на прилавках города селедки и других продуктов и о том, как это переживают томичи, мне рассказал водитель, подвозивший нас из аэропорта в гостиницу.

Едва я успел сойти со сцены, как в артистическую ворвался директор дворца спорта, у которого дрожали губы и руки.

— Там, в ложе, — Лигачев, — еле вымолвил он, — другие секретари обкома… Был скандал. Мне сказали, кого я вызвал… Я отвечаю за концерт… А вы, — обратился он ко мне, — про селедку говорите…