Марсель Паньоль - Слава моего отца (Детство Марселя - 1)

• Название: Слава моего отца (Детство Марселя - 1)
• Автор: Марсель Паньоль
• Жанр: Прочая детская литература

---

Паньоль Марсель Слава моего отца (Детство Марселя - 1)

Марсель Паньоль

Слава моего отца

Детство Марселя

ПАМЯТИ МОИХ РОДНЫХ

Теплым апрельским вечером я возвращался из школы домой с отцом и братишкой Полем. Это было в среду - в чудеснейший день недели, потому что ничего нет лучше кануна чудесного завтра1. Шагая по тротуару улицы Тиволи, отец сказал:

- Малыш, завтра утром ты мне понадобишься.

- Зачем?

- Увидишь. Это сюрприз.

- А я? Я тоже понадоблюсь?-ревниво спросил Поль.

- Разумеется. Только Марсель пойдет со мною, а ты будешь дома смотреть, как уборщица подметает погреб. Это очень важно.

- Вообще-то, - ответил Поль, - я боюсь ходить в погреб, но с уборщицей не побоюсь.

Наутро, часам к восьми, отец пропел зорю и сдернул с меня одеяло.

- Ты должен быть готов через полчаса. Я иду бриться. Я протер глаза, потянулся и встал. А Поль накрылся простыней, и из-под нее выглядывал лишь золотой завиток на кудрявой макушке.

* * *

Четверг считался у нас "банным днем", и моя мать совершенно серьезно думала, что все эти правила нужно соблюдать.

Первым делом я с ног до головы оделся. Затем я разыграл комедию умыванья, точнее говоря - исполнил сотворенную мною еще тогда, за двадцать лет до появления шумовиков на радио, симфонию шумов, которая должна была всех уверить, что я навожу на себя чистоту.

Сначала я открыл кран над раковиной, хитроумно оставив его затвор чуть привернутым, чтобы захрипели трубы, - таким манером я давал знать родителям, что приступил к умыванию.

Вода бурлила, струясь в слив, а я наблюдал, держась на почтительном расстоянии.

Минут через пять я резко завернул кран, и он возвестил о своем закрытии мощным толчком труб, сотрясая перегородку.

Я сделал паузу и причесался. Затем побренчал по каменному полу цинковым тазиком и снова открыл затвор, но медленно, отвертывая его потихоньку. Кран зашипел, замяукал и опять, захлебываясь, захрипел. Я дал воде литься целую минуту - ровно столько, сколько нужно, чтобы прочитать страничку "Стальных ног2". И аккурат в ту самую секунду, когда Крокиньоль, подставив ножку сыщику, пустился наутек, над примечанием "продолжение следует", я опять резко завернул кран.

Успех был полный: получилась двойная детонация, от которой задрожала труба.

Потом еще пинок в цинковый таз, и я закончил в положенный срок почти взаправдашнюю процедуру омовения, обойдясь без капли воды.

* * *

Я застал отца за обеденным столом. Он подсчитывал деньги, а мать, сидя напротив него, пила кофе. Ее черные с синим отливом косы свешивались за спинкою стула до самого пола. Мой кофе с молоком был уже налит. Мать спросила:

- Ноги вымыл?

Зная, какое большое значение придает она этому нестоящему делу (не пойму, право, зачем мыть ноги, раз их не видно), я твердо ответил:

- Вымыл. Обе.

- Ногти постриг?

Мне подумалось, что если я хоть однажды признаюсь в своей оплошности, то сойдет за правду все остальное.

- Нет, - ответил я, - не пришло в голову. Но я стриг ногти в воскресенье.

- Ладно, - сказала мать.

Она, по-видимому, удовлетворилась этим. Я тоже.

Пока я ел свои бутерброды, отец говорил:

- Ты ведь еще не знаешь, куда мы идем? Так вот: маме надо пожить на свежем воздухе. Поэтому я снял - пополам с дядей Жюлем - виллу за городом, среди холмов; там, на холмогорье, мы и проведем летние каникулы.

Я пришел в восторг:

- А где эта вилла?

- Далеко отсюда, в сосновом бору.

- Очень далеко?

- О да, - сказала мама. - Сначала надо ехать трамваем, а потом несколько часов идти пешком.

- Значит, это совсем дикое место?

- Порядком, - ответил отец. - Это на самом краю пустынной гариги3, которая тянется от Обани4 до Экса5. Прямо-таки пустыня!

Тут прибежал Поль, босиком - он очень торопился узнать, что происходит, и спросил:

- А верблюды там есть?

- Нет, верблюды там не водятся.

- А носороги?

- Носорогов не видал.

Я бы тоже задал еще уйму вопросов, но мама сказала:

- Ешь!

И так как я застыл с бутербродом в руке, мама подтолкнула мою руку ко рту.

Затем приказала Полю:

- Ступай надень домашние туфли, не то опять схватишь ангину. Ну-ка, бегом обратно!

И Поль пустился бегом обратно. Я спросил:

- Значит, ты сегодня повезешь меня туда, на холмогорье?

- Нет, - ответил отец. - Нет еще. Вилла эта совсем без мебели, ее нужно сперва обставить. Да только новая мебель стоит очень дорого, вот мы и пойдем сегодня в лавку старьевщика на улицу Катршмен.

* * *

У отца была страсть покупать всякое старье у торговцев подержанными вещами.

Каждый месяц, получив в мэрии6 свой учительский "оклад", он приносил домой разные диковинки: рваный намордник (50 сантимов), затупленный циркуль-делитель с отломанным кончиком (1 франк 50 сантимов), смычок от контрабаса (1 франк), хирургическую пилу (2 франка), морскую подзорную трубу, через которую все было видно шиворот-навыворот (3 франка), нож для скальпирования (2 франка), охотничий рог, немного сплюснутый, с мундштуком от тромбона (3 франка), не говоря уж о прочих загадочных вещах: назначение их осталось навеки неизвестным, и мы натыкались на них во всех углах дома.

Эти ежемесячные приобретения были для нас с Полем настоящим праздником. Но мать не разделяла нашего восторга. В недоумении разглядывала она лук с островов Фиджи или "точный" высотомер, стрелка которого, однажды поднявшись до цифры на шкале, указывающей 4000 метров (то ли при восхождении владельца высотомера на Монблан, то ли при его падении с лестницы), раз навсегда отказалась оттуда спускаться.

Мать твердо говорила: "Главное - чтобы дети к этому не прикасались!"

Она бежала на кухню за спиртом, жавелевой водой, кристалликами соды и долго протирала принесенный нами хлам.

Заметим, что в те времена микробы были еще в новинку, великий Пастер их только-только открыл, и моей матери они представлялись малюсенькими тиграми, которые так и норовят забраться к нам во внутренности и нас сожрать.

Прополаскивая жавелевой водой охотничий рог, она сокрушенно повторяла:

- Ну скажи на милость, бедный мой Жозеф, для чего тебе эта гадость?

А "бедный Жозеф", торжествуя, отвечал:

- Три франка!

Позднее я понял, что покупал он вещь не ради самой вещи, а из-за ее цены.

- Ну и что ж, вот и еще три франка выброшены на ветер!

- Но, дорогая, ты только вникни, сколько пришлось бы тебе купить меди, если бы ты захотела сделать такой охотничий рог! Подумай, какие понадобились бы инструменты, сколько сотен часов работы потратила бы ты, чтобы придать этой меди нужную форму. Мама чуть заметно поводила плечом, и всем было ясно, что ей никогда не захочется сделать ни такой, ни какой-либо другой охотничий рог.

Тогда отец снисходительно говорил:

- Ты просто не понимаешь, что этот музыкальный инструмент, сам по себе как будто и бесполезный, в действительности сущий клад. Ты только сообрази: я отпиливаю раструб и превращаю его в слуховую трубку, в судовой рупор или в воронку, в граммофонную трубу; а кончик рога, если я скручу его в спираль, становится змеевиком для перегонного куба. Я могу его выпрямить, сделать из него духовую трубу или водопроводную - причем, заметь, из настоящей меди! А если я распилю его на тонкие кружки, у тебя будет штук двести колец для занавесок; если же я просверлю в нем сто дырочек, у нас будет сетка для душа; если я натяну на мундштук рога резиновую грушу, то получится духовой пистолет, стреляющий пробкой... Так мой отец рисовал волшебные превращения одного бесполезного предмета в несчетное множество других, столь же бесполезных.

Вот почему мать, едва услышав слово "старьевщик", покачала головой с некоторым беспокойством.

Но она не сказала, о чем думает, а только спросила меня:

- Носовой платок у тебя есть?

Ну конечно же, у меня был носовой платок! Он лежал в моем кармане, совершенно чистый, уже неделю.

Охотнее всего я пользовался платком, чтобы навести глянец на ботинки или вытереть свою скамью в школе; обычай сморкаться в тонкую тряпицу да еще класть ее потом в карман казался мне нелепым и отвратительным. Однако раз уж дети являются на свет слишком поздно, чтобы воспитывать родителей, они вынуждены мириться с их неискоренимыми чудачествами и никогда их не огорчать. Вот почему, вынув из кармана носовой платок и прикрыв его уголком довольно основательное чернильное пятно на ладони, я помахал моей сразу успокоившейся маме и вышел с отцом на улицу.

* * *

У обочины тротуара я увидел ручную тележку, которую отец взял у соседа. Надпись, выведенная черными буквами на стенке тележки, гласила:

БЕРГУНЬЯС ДРОВА И УГОЛЬ

Отец, пятясь, стал между оглоблями и взялся за ручки.

- А твоя задача, - сказал он, - тормозить, когда мы будем спускаться по улице Тиволи.

Я посмотрел на эту улицу, которая круто поднималась вверх, словно гора для катанья на салазках.