Йенс Грёндаль - Молчание в октябре

• Название: Молчание в октябре
• Автор: Йенс Грёндаль
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-737-9

Йенс Кристиан Грёндаль — один из самых популярных писателей современной Дании. Его книги издаются как в Европе, так и в Америке.

Роман «Молчание в октябре» посвящен сложным человеческим взаимоотношениям, рисуя которые автор проявляет тонкую наблюдательность, философичность и изящество. Непростая история, связавшая так непохожих друг на друга персонажей, превращает действие романа в нервную интригу и держит читателя в напряжении до последних страниц.

---

Но есть еще одна причина, по которой мне вспоминается этот зимний день в Париже, в Токийском дворце. Расхаживая взад и вперед в тихом зале среди бронзовых силуэтов Джакометти, я вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку. Обернувшись, я увидел, что передо мной стоит улыбающаяся Инес. Я не видел ее со дня нашего расставания, когда стоял у окна и смотрел вслед ее фигурке, исчезающей в снежной круговерти. В ее иссиня-черных волосах появилось несколько серебристых прядей, и она стала носить очки, еще более подчеркивающие красоту ее персидских глаз. Чуть более резкие и глубокие бороздки по обе стороны ее высокомерного носика лишь подчеркивали те черты в ее лице, которые я так хорошо помнил и которые когда-то присутствовали во всех моих бессонных ночах. С тех пор прошло уже почти восемь лет. Мы вежливо осведомились друг у друга о нашей жизни, и я рассказал ей об Астрид и детях, быть может, чуть бегло, как мне показалось самому, пока мы шли с ней среди платанов вдоль реки. Она шла так же стремительно, как в прежние годы, и нервно жестикулировала во время разговора. Поворачивая к ней голову, я видел стальные балки Эйфелевой башни из-за оголенных крон деревьев и ее быстрые, внимательные взгляды, обращенные на меня. Она сказала, что я постарел, но что это мне идет, а я в ответ улыбнулся, не зная, что сказать. Мы зашли в кафе на площади Альма. Мы сидели рядышком на длинной скамье с обивкой, и отсюда можно было видеть площадь. Она рассказала, что живет в Париже уже несколько лет и, быть может, останется тут еще на некоторое время. Сообщила, что живет одна, хотя я ее об этом не спрашивал. Я так и не понял, чем она, собственно, занимается; вроде бы всем понемногу, как и тогда, в годы нашего знакомства. И как тогда, деньги явно не были для нее проблемой. Нотки одиночества и неприкаянности послышались мне в ее рассказе, хотя она и старалась выглядеть все той же бесшабашной и распутной женщиной, какой я ее когда-то знал. Я рассказал, что пишу об искусстве, и она слушала внимательно, как будто это ее и вправду интересовало. Я несколько приободрился и заговорил о той перемене, которая наступает в жизни с появлением детей, а Инес в ответ на мои речи улыбнулась улыбкой, которая могла показаться и скромной, и сочувственной, но одновременно чуть снисходительной, и я предпочел истолковать ее реакцию таким образом, что она по-прежнему оставалась порхающей, беспечной дамой полусвета, которая забавлялась моим новым мещанским статусом счастливого отца семейства. Мало-помалу новости наши стали иссякать, и в разговоре возникали все более долгие паузы, во время которых я сидел, рассеянно наблюдая за механическими, привычными и выверенными движениями официанта. Вдруг я почувствовал ее взгляд на моем лице. Она ведь и так отлично знала, что я стал отцом. Я посмотрел на нее. Она стала спокойнее, чем в те годы, когда я знал ее. Теперь уже не боялась задержать на мне свой взгляд, но ноздри ее по-прежнему чуть-чуть раздувались во время улыбки, а ее зубы все так же сверкали белизной на лице медового цвета. Я все еще не мог понять, как подействовала на меня наша с ней встреча, насколько глубоко задела меня возможность увидеть ее снова. Однажды Инес встретила меня на улице с Розой, сидящей в коляске. Она спросила, чем занимается моя жена, и я ответил чуть отрывисто. Теперь уже она стала следить глазами за деловитой суетой официанта. Она сказала, что тоже хотела бы иметь ребенка. Я удивленно посмотрел на нее, а она, поймав мой взгляд, улыбнулась каким-то своим мыслям. Разве это так странно? Я промолчал. Я зажег сигарету и стал рассматривать фигуры прохожих под серым небом на площади Альма. Вдруг я почувствовал, как она положила свою руку на мою, сперва легко и как будто случайно. Я ощутил сухое тепло ее ладони.

Она много раз готова была позвонить мне в ту зиму, когда мы расстались, и позднее тоже, год спустя, когда ей стало ясно, что я больше не думаю о ней. Она ведь не могла знать, что я уже встретил другую. С годами она поняла, от чего сама отказалась. Хотя время уже прошло, она не могла отделаться от мысли, что, быть может, у нас с ней и получилось бы что-нибудь. Конечно, она не слишком хорошо обошлась со мной. Я пожал плечами. Об этом я и сам знал. Она спросила, счастлив ли я. Да, подтвердил я, отвечая на ее взгляд. Да, я счастлив. Но я сказал это после небольшой паузы, словно мне пришлось обдумывать ответ. Слово «счастлив» прозвучало в моих устах несколько неестественно. Слово это было одновременно и слишком значимым, и слишком незначительным, одновременно слишком высокопарным и слишком плоским, как бы окрашенным в пастельные тона. Оно не могло описать мою жизнь. Она медленно погладила тыльную сторону моей руки, потом взяла ее в свою и повернула ладонью кверху, как цыганка, приготовившаяся предсказать мою судьбу. Я не отнял руки и стал смотреть на нее, лежавшую в ее ладони на сиденье рядом с ее коленом, слабо просвечивающим сквозь черные чулки под краем юбки. Она тоже встретила другого, спустя пару лет после того, как мы расстались. Они долгое время были вместе, и тогда у нее никого не было, кроме него. Она снова улыбнулась, на этот раз чуть выжидательно. Она в самом деле пыталась не изменять ему. Они еще были вместе, когда она встретила меня на улице с Розой. Но все-таки у них ничего не вышло. Потом она время от времени думала обо мне, и не только потому, что видела меня с моей маленькой дочкой. Она вспоминала наше прошлое. Я был очень молод, и я любил ее, как бы это сказать, слишком неистово. Мы оба посмеялись над этим выражением. Ей приходилось защищаться, обороняться от моей юной ненасытной любви. Я дружески пожал ей руку, и на какой-то миг почувствовал себя стариком. Но никто ни до этого, ни после этого не любил ее так, как я. Так безоглядно! Я отнял у нее руку и закурил сигарету. Она спросила, тороплюсь ли я куда-нибудь. Мы могли бы вместе поесть, она может кое-что приготовить. Я опять посмотрел на нее и, чуть поколебавшись, придумал извинение, не слишком убедительное, но приемлемое для нас обоих. Мы немного поговорили о Джакометти, о его бронзовых фигурах, балансировавших на грани реальности и исчезновения. Разговор становился вымученным. На прощание она написала на салфетке номер своего телефона, а когда мы вышли наружу, на шумную, ненастную площадь Альма, она быстро поцеловала меня и попросила, чтобы я позвонил, если найду время. Я смотрел ей вслед, когда она сбегала вниз по ступенькам в метро в своем длинном черном развевающемся пальто, и думал о том, что она поцеловала меня не в щеку, как можно было ожидать, и ощущал почти забытый вкус ее губ на своих губах.

По дороге в отель я поздравлял себя с тем, что так стойко отклонил приглашение Инес, но я не выбросил салфетку с номером ее телефона, хотя на какой-то момент у меня возникла такая мысль. Я положил ее на ночную тумбочку между счетами, полученными в этот день, и разменной монетой. Лишь после того, как мы расстались, я понял, что она без зазрения совести навязывалась мне, и это было тем более поразительно, если учесть, что мы не виделись с ней восемь лет и лишь по нелепой случайности в один и тот же день оказались в Токийском дворце. Я даже не знал, что она переехала в Париж. Если я задним числом возмутился ее заигрываниями, то в неменьшей степени и потому, что чуть было не поддался им. Впрочем, что дурного было в том, что мы говорили о прошлом и что она призналась, что думала о нем с раскаянием или во всяком случае с некоторой ностальгией? Может, это я сам неправильно истолковал ее жест, когда она дружески положила свою руку на мою, или ее взгляд, с удивительной интимностью искавший перемен в моем лице? Разве можно ее упрекать в том, что во мне внезапно ожили воспоминания о ее коленях и губах? Может, и нет, но она не могла не знать, что ее слова осветили мою версию нашей любовной истории с неожиданной, непредвиденной точки зрения. И она не просто спросила меня, не хочу ли я, чтобы мы поели вместе, она предложила сделать это у нее дома. Все это было шито белыми нитками. Неужто она и вправду думала обо мне? Выходит, я был не единственный, кто потерпел поражение в этой игре? Стало быть, это я вытащил самую длинную «соломинку»? Это был явный триумф, но только наступил он слишком поздно. В тот год, когда она бросила меня, я чувствовал лишь тоску и жалость к самому себе. А потом Астрид заставила меня забыть ее, на удивление быстро, как я теперь понимаю. А что было бы, если бы я не встретил Астрид? Если бы седоватый режиссер не помчался следом за нашим такси в тот вечер, когда я привез Астрид и Симона к дому ее подруги? В этом случае она стала бы лишь очередным пассажиром такси, который, расплатившись, навсегда исчез бы из моей жизни. А что, если бы Инес навестила меня в моем сентиментальном одиночестве? Смог бы я быть в ту пору более стойким, более твердым, раз я любил ее столь безмерно? Мог бы это быть наш с ней ребенок, которого я несколько лет спустя катил бы в колясочке и, быть может, даже прошел бы по улице мимо незнакомой Астрид, даже не обменявшись с ней взглядом? Мысль была настолько нелепой, что улетучилась через пару секунд. И снова я почувствовал головокружение при мысли о том, как мало нужно было для того, чтобы моя жизнь сложилась иначе. Просто обстоятельства, случайные, ни от кого не зависящие, могли сложиться несколько по-иному. Незаметные, малозначащие подвижки между моими мыслями, чувствами и побуждениями могли изменить направление или произойти в чуть иное время. Что, если бы я однажды зимним вечером не встал из-за стола, сам не сознавая толком, что делаю, не вышел бы к себе в кухню, где Астрид стояла спиной ко мне, пока всего лишь незнакомая молодая женщина, которую я вызволил из безвыходного положения? Что, если бы я не погладил ее тогда по щеке? Что, если бы она негативно прореагировала на мое прикосновение?