Теодор Гладков - Менжинский

• Название: Менжинский
• Автор: Теодор Гладков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1969

Книга Т. Гладкова и М. Смирнова посвящена жизни большевика Вячеслава Рудольфовича Менжинского, прошедшего путь от пропагандиста-революционера в студенческих и рабочих кружках до заместителя Ф. Э. Дзержинского по Особому отделу ВЧК, председателя ОГПУ.

---

— Вы с дороги, устали, вам сейчас спиртное нужнее, — пояснил Пузицкий.

Покончив с едой, сели в тачанки, поехали дальше. В километре от города остановились.

— Борис Викторович, — сказал Пузицкий, — в город лучше войти пешком и не всем сразу.

Савинков согласился. Пограничника с лошадьми мы отправили к границе. Пузицкий повернулся ко мне.

— Вы, Иван Петрович, как проводите Фомичева в гостиницу, так сразу отправляйтесь на вокзал за билетами. Нам желательно сегодня же уехать в Москву.

— Есть, — сказал я.

В город вошли тремя группами: я с Фомичевым, потом Пузицкий, Савинков и Любовь Ефимовна, а замыкали процессию Деренталь и Андрей Павлович.

Мы пришли в гостиницу на Советской улице. Я постучался в дверь.

— Это будет ваш номер.

Фомичев молча кивнул.

В это время двухстворчатая дверь распахнулась, и мы оказались перед пустой комнатой. Фомичев растерялся. Инстинкт самосохранения заставил его сделать шаг назад. Я подтолкнул его в комнату. И не успел Фомичев опомниться, как вышедшие из-за двери чекисты надели ему наручники.

Его тут же через черный ход вывели на улицу и отправили на вокзал — там стоял специальный вагон для приема «гостей».

Секретарь Артузова вручил мне билеты на поезд, и я отправился за Савинковым и его компанией.

Как сейчас, помню, — продолжает Ян Петрович, — вошел в комнату[35] за столом сидят Савинков, Любовь Ефимовна, Андрей Павлович, Пузицкий, Александр Деренталь совсем раскис: лежит на диване, кашляет, чихает.

На столе стоит пузатый самовар. Он приятно шумит, от него поднимается пар.

«Гости» пьют чай.

— Билеты привез, — сказал я. И вдруг за мной в комнату вбежали красноармейцы, плотной стеной встали у окна, у выхода на балкон, вдоль стен. «Гости» удивленно уставились на красноармейцев. Даже Деренталь поднялся с дивана. Спокойнее всех был Савинков, он не пошевелился. Вперед вышел чекист Пилляр.

— Вы арестованы».

Не ожидавший такого оборота дела Савинков не оказал сопротивления. При аресте он лишь промолвил:

— Ничего не скажешь, сделано чисто и ловко.

У него изъяли оружие (на границе сдал не все, оставил на всякий случай пистолет), паспорт на имя Степанова Виктора Ивановича и под усиленной охраной отправили в Москву.

Во время одного из набегов банд Булак-Балаховича из окрестностей Минска Савинков писал эмигрантке-декадентке Зинаиде Гиппиус: «Я уверен, что мы дойдем до Москвы». Тогда Гиппиус на это письмо в кругу друзей отозвалась будто бы такими словами: «Это Савинков-то с разбойником Балаховичем дойдет до Москвы?! Может, и дойдет… Или доведут их».

И вот теперь слова Зинаиды Гиппиус исполнились.

В Москве Савинкова привезли в здание ОГПУ.

Выйдя из тюремного автомобиля, Савинков, обращаясь к чекистам, проговорил своим глухим голосом:

— Уважаю силу и ум ГПУ.

Игра ОГПУ с Савинковым, продолжавшаяся на протяжении двух лет, закончилась поражением Савинкова и победой чекистов.

В одном из кабинетов в доме на Лубянской площади произошла новая встреча Менжинского и Савинкова — двадцать лет спустя после их вологодской встречи. За спиной одного из них был революционный путь, проделанный вместе с партией коммунистов, вместе с народом, путь светлой самоотверженной борьбы за идеалы коммунизма. За спиной другого был «путь» «революционера»-одиночки, никогда не верившего в народ, презиравшего движение масс и верившего только в террор. Это неверие привело его в лагерь контрреволюции, сделало злейшим врагом народа. В борьбе с народом Савинков потерпел поражение и теперь должен был нести ответственность за все злодеяния, сделанные им вместе с белогвардейцами-монархистами, белогвардейцами, кадетами, эсерами, иностранными реакционерами. Савинков, погромщик и убийца, припертый к стене неопровержимыми уликами, пытался еще бравировать, изображать из себя «благородного рыцаря».

— Я не преступник, я — военнопленный, — говорил Савинков Дзержинскому и Менжинскому. — Я вед войну, и я побежден. Я имею мужество это оказать, я имею мужество сказать, что моя упорная, длительная, не на живот, а на смерть, всеми доступными мне средствами борьба с вами, с большевиками, не дала результатов. Раз это так, значит русский народ был не с нами, а с РКП. Моя борьба с коммунистами научила меня многому. Если за коммунистами идут русские рабочие и крестьяне, то я, русский революционер, должен подчиниться их воле. Судите меня как хотите.

— Никакой вы не русский революционер. Вы в глазах русского народа отъявленный бандит. Вы, Савинков, — говорил ему Менжинский, — никогда не были с русским народом, ни тем более русский народ никогда не был с вами.

— Да, я всю жизнь ошибался. Вас, большевиков, всегда поддерживал народ, он поддержал вас и в гражданской войне, поддержал и в борьбе против нас.

— Очень интересное признание, — заметил Дзержинский и затем, обращаясь к Савинкову, сказал: — Знаете, Савинков, что сто тысяч, миллион рабочих без какого-либо давления с чьей-либо стороны придут и потребуют вашей казни, Савинков, казни врага народа.

— Я в этом не сомневаюсь. Не сомневаюсь и в том, что вы подчинитесь требованию народа. Надо подчиняться народу, народной власти. Советская власть — власть народа, и я готов признать эту власть, — с пафосом сказал Савинков.

— Вот видите, Феликс Эдмундович, — с иронией сказал Менжинский, — еще одна великая держава готова признать нас.

— Вы меня извините, гражданин Дзержинский. Вячеслава Менжинского я знаю по Петербургу. Мы вместе учились в университете. Он не изменился с тех пор…

— Начав говорить комплименты в адрес Менжинского, вы, чего доброго, начнете хвалить и меня, — прервал Дзержинский Савинкова. И, глядя прямо в его серо-зеленые глаза, жестко продолжил: — Как мы вас поняли, Савинков, вы хотя и поздно, но признали Советскую власть.

— Да, так.

— Может быть, вы тогда скажете, почему признали Советскую власть?

— Я охотно это сделаю.

21 августа на столе Дзержинского лежало показание Бориса Савинкова, написанное его характерным тонким прямым почерком, в котором он впервые письменно заявил о признании Советской власти.

27 августа в Колонном зале Дома союзов открылся судебный процесс по делу Савинкова. Его показания в суде, заключительное слово подсудимого разочаровали его иностранных покровителей, внесли растерянность в белую эмиграцию. Одна часть западной прессы пыталась замолчать процесс, другая, стремясь ослабить внимание от разоблачений Савинкова, объявила процесс инсценировкой над подставным лицом. Но факты, как говорят, упрямая вещь. На процессе, хотя и с оговорками, Савинков окончательно разоружился и признал свою деятельность против Советской власти преступной. После процесса Савинков в тюрьме написал статью «Почему я признал Советскую власть», которая была опубликована в советской и иностранной прессе.

Статья эта, явившаяся любопытным человеческим документом, пролила дополнительный свет на роль правительств и разведок западных стран в борьбе против Советской власти.

«Кто борется, — писал Савинков, — тот в зависимости от иностранцев: от англичан, французов, японцев, поляков. Бороться без базы нельзя. Бороться без оружия нельзя. Пусть нет писаных обязательств, все равно. Кто борется, тот в железных тисках, — в тисках финансовых, военных, даже шпионских».

Процесс над Савинковым и появившаяся вслед за тем статья Савинкова внесли в ряды эмиграции, с одной стороны, растерянность, а с другой — вызвали небывалую озлобленность наиболее экстремистских элементов, озлобленность, с которой органам ОГПУ пришлось вскоре столкнуться.

29 августа 1924 года суд приговорил Савинкова к высшей мере наказания — расстрелу.

В тот же день Президиум ЦИК СССР, «признавая, что после полного отказа Савинкова… от какой бы то ни было борьбы с Советской властью и после его заявления о готовности честно служить трудовому народу… и полагая, что мотивы мести не могут руководить правосознанием пролетарских масс…», заменил ему расстрел десятью годами тюремного заключения.

В тюрьме Савинкову были созданы весьма сносные условия, разрешались прогулки, свидания, беседы с иностранными журналистами. Последние после встреч с ним подробно описывали его внешность, одежду, белоснежные воротнички и отмечали искренность признания им Советской власти.

Но заключение в тюрьме, бездеятельность тяготили Савинкова. Он рвался на волю.

Во время одного из свиданий с Любовью Дикгоф-Деренталь Савинков говорил ей:

— После замены расстрела десятью годами у меня была длительная беседа с Дзержинским. Дзержинский мне сказал: «Савинков, вас надо было расстрелять или дать возможность работать с нами».

На вопрос Дикгоф-Деренталь о впечатлении, которое произвел на Савинкова Дзержинский, он протянул ей свои заметки, сделанные в тюрьме. В этих заметках были такие слова: «…Жизнь Дзержинского и Менжинского достаточно известна. Они старые революционеры, и при царе были в каторге, в тюрьме, в ссылке. Я их видел вчера. Менжинского я знаю по Петрограду. Мы вместе учились в университете. Он умный человек, что же касается Дзержинского, он произвел на меня впечатление большой силы».