Шломо Занд - Кто и как изобрел Страну Израиля

• Название: Кто и как изобрел Страну Израиля
• Автор: Шломо Занд
• Издательство: Эксмо
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-57584-8

Новая книга выдающегося израильского историка Шломо Занда является продолжением и развитием его прославленного научного бестселлера «Кто и как изобрел еврейский народ», в котором был развеян миф о существовании «вечного» еврейского народа.

В книге «Кто и как изобрел Страну Израиля» вскрывается другой иудейский миф — о Стране Израиля, а заодно и подлинный характер современного арабо-израильского конфликта. Автор демонстрирует, как Святая земля была превращена в еврейскую колониальную «метрополию», из которой следовало при первой возможности изгнать местное население. Вскрыв истинные корни сионизма, Занд безупречно разбирает концепцию «исторического права» евреев на территорию Палестины и находит ясный ответ на важнейший актуальный вопрос: как разрубить ближневосточный гордиев узел.

---

Мы не знаем, что побудило Йехуду а-Леви, известного также под арабским именем Абу аль-Хасн аль-Лави (Abu al-Hassn al-Lawi), избрать в качестве формальных рамок для своего апологетического трактата вымышленный диалог между иудейским раввином и хазарским царем. Известия о существовании на берегах далекого Каспийского моря принявшего иудаизм огромного царства распространились по всему иудейскому миру еще до рождения а-Леви; дошли они, разумеется, и до Иберийского полуострова, где он жил. Любой образованный иудей, занимавший хоть сколько-то заметное положение на социальной лестнице, был знаком с имевшей место в X веке перепиской между Хасдаем бен Ицхаком ибн Шапрутом, кордовским меценатом и политиком, и настоящим хазарским царем. Мало того, если верить свидетельству рабби Авраама бен Давида из Толедо[273], в Туделе, городе, где, скорее всего, родился а-Леви[274], в XII веке жили, наряду с прочими, талмудисты — выходцы из Хазарии[275]. Следует, впрочем, помнить, что ко времени написания «Кузари» — а-Леви работал над книгой в 40-е годы XII столетия — восточной иудейской империи давно уже не существовало.

Несомненно, немалые трудности, ставшие уделом испанских евреев в начальный период христианской Реконкисты (кстати, существенным образом коснувшиеся и а-Леви), вызвали у них изрядную тоску по иудейскому суверену, в идеале — всесильному государственному правителю, а заодно и по далекой, волшебной Святой земле. В «Кузари» (или, как она называлась в арабском оригинале, «Книге защиты униженной и презираемой веры») а-Леви, бесспорно, высокоодаренный поэт и прозаик, попытался объединить две эти страстные мечты. Именно поэтому Йехуда а-Леви так упорно подчеркивает достоинства и важность Ханаана, он же — Эрец Исраэль (автор использует оба названия). По этой же причине еврейский герой книги решает, в самом конце диалога, отправиться туда из далекой Хазарии. По его утверждению, эта страна обладает всеми возможными климатическими и географическими достоинствами, и только в ней верующие могут достигнуть интеллектуальных и духовных высот.

Вместе с тем было бы некорректно утверждать, что а-Леви отрицал или отвергал жизнь в диаспоре; тем более, он не имел намерения «ускорить» избавление или реализовать мечту о нем посредством коллективного действия — вопреки распространенным утверждениям сионистских исследователей[276]. А-Леви испытывал страстную личную потребность добраться до Иерусалима, рассчитывая искупить таким образом свои грехи и духовно очиститься с религиозной точки зрения. Это глубокое чувство нашло выражение и в его стихах, и в «Кузари». Он прекрасно знал, что иудеи не слишком-то жаждут эмигрировать в Ханаан. Поэтому он подчеркнул, что их молитвы о «возвращении» совершенно несерьезны и более всего напоминают «чириканье попугая»[277].

Не исключено также, что поразительный интерес Йехуды а-Леви к Эрец Исраэль был реакцией на общехристианский энтузиазм, вызванный крестовыми походами, подготовка к которым (и дискуссии о которых) охватила тогда всю Европу. К сожалению, поэту не суждено было добраться до Иерусалима — судя по всему, он умер в дороге[278].

В отличие от него, Нахманид, также проживший почти всю свою жизнь в христианской Испании, вернее сказать, в Каталонии, и весьма близкий к каббалистическому направлению в иудаизме, был вынужден в глубокой старости эмигрировать в Эрец Исраэль. Причиной тому стали религиозные преследования и сильнейшее давление местных христианских иерархов. Этот мыслитель, как и а-Леви, был известен особенно теплым отношением к Святой земле. Его комплименты Эрец Исраэль выходили за рамки, установленные традицией, и оставляли далеко позади дифирамбы автора «Кузари». Нахманид не оставил отдельного сочинения, посвященного Эрец Исраэль, однако связь с ней постоянно декларируется в его книгах. Не обсудить это обстоятельство — хотя бы вкратце — было бы некорректно.

В критических комментариях Нахманида к «Книге заповедей» Маймонида, прежде всего в той их части, где комментатор перечисляет «заповеди, о которых забыл уважаемый раввин», он пытается любой ценой вернуть в общий свод заповедь жить в Эрец Исраэль. Он напоминает читателям о библейском повелении, обязывающем «истребить, иными словами, полностью уничтожить» местных жителей, и добавляет: «Мы получили заповедь о завоевании, распространяющуюся на все поколения… Мы обязаны захватить страну и поселиться в ней. Таким образом, эта позитивная заповедь[279] обязывает все поколения и каждого из нас даже во времена изгнания»[280]. Столь радикальная точка зрения является исключительной в истории еврейской средневековой мысли. Число ее сторонников среди крупных раввинских авторитетов чрезвычайно незначительно.

Вне всякого сомнения, Нахманид считал жизнь в Святой земле гораздо более возвышенной и «в нынешние времена», то есть до наступления мессианского избавления; он придавал ей особый, необычный мистический смысл. Хотя иногда может показаться, что Нахманид не так уж далек от караимского мировоззрения — как во многих его высказываниях[281], так и в контексте его практического переезда в Иерусалим, — он оставался, в конечном счете, верным сторонником раввинистического талмудизма. Поэтому ему даже не приходило в голову, что еврейская масса устремится в Эрец Исраэль до прихода мессии. Как писал профессор Михаэль Нехораи, «Нахманид еще больше, чем Маймонид, опасался навести своих читателей на мысль, что можно попытаться осуществить мессианские надежды в тогдашних условиях»[282].

Близость Нахманида к мистической каббалистической традиции связывает нас с вопросом об отношении разветвленной каббалистической литературы к Святой земле. Как уже многократно отмечалось, каббала нередко акцентирует сексуальные аспекты отношений между «божественным духом» и землей, в том числе — древним Ханааном. Тем не менее не существует общей для всех каббалистов точки зрения по вопросу о характере избавления и [центральной] роли священного пространства в «последние времена». Согласно книге «Зохар»[283], жизнь в Эрец Исраэль действительно имеет самостоятельную мистическую и ритуальную ценность. В этом отношении позиция автора «Зохар» более всего близка Нахманидовой. Однако немало каббалистов считали иначе. Например, Авраам бар Хия[284], еврейский интеллектуал, живший в Испании в XII веке, полагал, что иудеи, обитающие в Эрец Исраэль, дальше от избавления, чем находящиеся в изгнании, поэтому еврейское заселение Святой земли лишь отдаляет приход мессии. Авраам Абулафия[285], живший в XIII веке, при всех своих ярких мессианских идеях, также не считал заселение Эрец Исраэль центральной задачей, которую следует решить, чтобы приблизить приход чудесного избавителя. Как уже отмечалось выше, согласно традиционным еврейским интерпретациям, пророчество может проявиться только в Эрец Исраэль. Абулафия, со своей стороны, считал, что пророчество связано исключительно со своим носителем, а не с его географическим положением. В этом — и только в этом — плане его взгляды очень близки взглядам «рационалиста» Маймонида.

Моше Идель, известный исследователь каббалы из Иерусалимского университета, просуммировал отношение каббалистов к Святой земле следующим образом: «Мистические концепции Эрец Исраэль аннулировали ее географическую центральность или, во всяком случае, сильно ее уменьшили; правда, никто из [перечисленных] носителей данных взглядов не решался признаться в этом открыто»[286]. В ходе своих рассуждений он пришел к следующему выводу: важным вкладом еврейской мистики в концепцию практической эмиграции в Эрец Исраэль стала «индивидуальная мистическая эмиграция, „эмиграция души“ — безотносительно к тому, что имеется в виду — вознесение души в высшие миры или опыт внутреннего созерцания»[287].

* * *

В конце XVIII века, незадолго до начала эпохи национальных потрясений, изменивших культурную и политическую морфологию Европы, в Палестине, прежде всего в Иерусалиме, проживало менее пяти тысяч евреев — из общего населения, превышавшего 250 тысяч человек и состоявшего в основном из мусульман и христиан[288]. В это время во всем мире, большей частью в Центральной Европе, было примерно два с половиной миллиона людей, исповедовавших иудаизм. Столь незначительное число палестинских евреев, кстати сказать, завышенное из-за учета случайно застрявших в стране паломников и «реликтов» нескольких старых эмиграционных «волн», демонстрирует ярче, чем любой текст, характер связи иудейской религии со Святой землей вплоть до наступления новой эпохи.

Отнюдь не объективные трудности (время от времени появлявшиеся и исчезавшие) препятствовали эмиграции иудеев в Сион в течение 1600 лет. Невозможно обвинить и три пресловутые талмудические клятвы в том, что они полностью задушили «естественное стремление» евреев жить в библейской стране. Реальная история гораздо прозаичнее: вопреки мифу, искусно вплетенному в Декларацию независимости государства Израиль, массового стремления эмигрировать в эту страну никогда не существовало. Мощная метафизическая тяга к полному избавлению, несомненно, связанная с «местом», объявленным «центром мира», где в конце времен начнут раскрываться небеса, не имела ничего общего с простым человеческим желанием покинуть хорошо знакомую страну проживания[289].