Колин Крауч - Постдемократия

• Название: Постдемократия
• Автор: Колин Крауч
• Издательство: Издательский дом Государственного университета — Высшей школы экономики
• Жанр: Политика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7598-0740-7 (рус.) ISBN 978-8-8420-7106-8 (англ.)

К78 Постдемократия [Текст] /пер. с англ. Н. В. Эдельмана;

Гос. ун-т — Высшая школа экономики. — М.: Изд. дом Гос. ун-та — Высшей школы экономики, 2010.— 192 с. — (По­литическая теория). —1000 экз. — ISBN 978-5-7598-0740-7 (в пер.).

В своей нашумевшей в западной интеллектуальной и на­учной среде книге профессор социологии Уорикского универ­ситета (Великобритания) Колин Крауч утверждает, что упадок общественных классов, которые сделали возможной массовую политику, и распространение глобального капитализма приве­ли к возникновению замкнутого политического класса, больше заинтересованного в создании связей с влиятельными бизнес-группами, чем в проведении политических программ, отвечаю­щих интересам простых граждан. Он показывает, что в ряде от­ношений политика начала XXI века возвращает нас к политике XIX столетия, которая определялась игрой, разыгрываемой между элитами. Тем не менее, по утверждению Крауча, опыт XX века по-прежнему остается значимым и сохраняет возможности для возрождения политики.

Книга предназначена политологам, историкам, философам и социологам.

---

В течение действия таких контрактов заказчик по­падает в сильную зависимость от подрядчика в смыс­ле качества услуг. Подрядчик может штрафоваться за их неоказание, но и услуги, и их выполнение могут быть четко обозначены лишь в смысле текущих задач и потребностей. Контракт представляет собой юри­дически обязывающий документ, в который не так-то легко внести поправки; долгосрочный контракт — ин­струмент поразительно негибкий и неповоротливый для того, чтобы пользоваться им в эпоху, требующую особенно быстрой адаптируемости и гибкости. В слу­чае краткосрочных (от пяти до семи лет) контрактов компании почти сразу же начинают думать об их воз­обновлении. Это, несомненно, дает им стимул к доб­росовестному исполнению существующего контракта, однако история выдачи подрядов учит нас не быть на­ивными. Имеются куда более простые и надежные спо­собы возобновления контракта — вместо повседневно­го добросовестного оказания услуг достаточно поддер­живать хорошие отношения с несколькими ключевыми лицами, занимающими ответственные должности.

Особенно интересно отметить возникновение мно­жества компаний, специализирующихся на искусстве получения подрядов от государства в самых разных сферах деятельности: например, одна реально су­ществующая британская компания берет подряды и на создание систем противоракетного предупреж­дения, и на организацию инспекций в начальных шко­лах. Очевидно, что компания, прежде подвизавшаяся в строительстве систем ПРО, не имеет первоначально­го опыта в управлении школами, и поэтому, добива­ясь подряда в этой области, не может со своей сторо­ны предложить ничего серьезного. Зато она обладает опытом получения подрядов от политиков и госчи­новников; этот опыт позволяет ей стать членом пост­демократического эллипса, описанного в главе IV. Но обязательно ли этот опыт нужен для того, чтобы добавленная стоимость и качественная услуга доходи­ли до непосредственных потребителей? В конце кон­цов, потребность в этом опыте можно устранить, про­сто-напросто не выдавая подрядов частному сектору.

ОТМИРАНИЕ КОНЦЕПЦИИ ГОСУДАРСТВЕННЫХ УСЛУГ

Поведение государства в отношении реальных и по­тенциальных частных подрядчиков и готовность до­пустить их к процессу формулирования публичной политики, которая для них самих является источ­ником прибыли, представляют собой примеры тен­денций, упомянутых в главе II: утраты государством уверенности в себе и ликвидации государствен­ной службы как явления. Стоит напомнить, что по­нятие государственной службы сложилось в пред-демократическую эпоху. Во многих странах оно по­лучило еще большее развитие в эпоху расцвета так называемого бесконтрольного капитализма. Объяс­няется этот парадокс тем, что именно в стремлении оградить капиталистические свободы реформаторы XIX века нередко оказывались в ситуации, когда эти свободы вступали в противоречие с другими ценно­стями и интересами, и потому они всерьез воспри­нимали беспокойство Адама Смита о том, что биз­нес способен извратить политику точно в той же сте­пени, в какой политика способна извратить бизнес. Вследствие этого политикам и государственным слу­жащим требовалась своя этика, диктовавшая им иное поведение, чем в деловом мире. Мало кому удавалось жить в согласии с этими идеалами, из-за чего конец XIX века часто воспринимается как царство лицеме­рия, но все же эти идеалы существовали. Обществен­ная жизнь призывала к большой осторожности при взаимодействии с представителями влиятельных де­ловых кругов. Кроме того, от госслужащих требова­лось не забывать об общественных интересах, кото­рые не сводились к сумме частных деловых амбиций или того, на что были направлены эти амбиции. Эта идея развилась из концепции верховенства монархи­ческих интересов, но была адаптирована к условиям буржуазного капитализма и к необходимости внеш­него регулятора в лице государства, а затем достигла своего апогея в социал-демократическом идеале госу­дарства на службе у своих граждан.

Подобный подход не подразумевал враждебного отношения к капиталистическому поведению, а лишь признание того, что оно имеет свои границы, и на­личие определенного кодекса этики и поведения го­сударственных чиновников. Аналогичные процессы определяли положение армии и церкви по отноше­нию к постепенно нарождающемуся гражданскому и светскому государству. По мере того как в ходе по­литической жизни развивались институциональные структуры, не опиравшиеся на демонстрацию воен­ной силы, становилось ясно, что политический и во­енный кодексы нуждаются в отделении друг от друга. Из того, что сторонники гражданской политической жизни настаивали на этом разделении и на неуча­стии военных в политике, не следовало, что они были пацифистами. Точно так же и некоторые политики из числа преданных христиан со временем стали на­стаивать на отделении церкви от государства.

Одним из новшеств, которые принесло с собой так называемое новое государственное управление в кон­тексте неолиберальной гегемонии 1980-х годов, стал новый подход к границе между государственными и частными интересами, которая отныне считалась полупроницаемой: бизнес может вмешиваться в дела государства, как ему заблагорассудится, но не наобо­рот. Несогласных с этой моделью обвиняли в том, что они против бизнеса. Такая идея представляет собой крайне однобокое преувеличение классического по-литэкономического учения, будучи беспринципной адаптацией к реалиям бизнеса с его возможностями лоббирования. Ее интеллектуальным обоснованием служит описанная в главе II неолиберальная теория о врожденной мудрости бизнеса и врожденном идио­тизме правительства. Как утверждает эта теория, ус­пешная конкуренция на идеальном рынке возмож­на, в частности, благодаря максимальной и верной информированности, поскольку неверная информа­ция влечет за собой ошибки стратегии, которые при­водят к банкротству. Поэтому можно считать, что ус­пешные компании обладают идеальной информаци­ей, дающей им возможность идеально предвидеть действия других рыночных игроков. Это допущение носит характер аксиомы, так как оно предполагает, что в долговременном плане рынок способствует вы­живанию лишь самых приспособленных — в данном случае компаний, обладающих наилучшими возмож­ностями для получения информации. В отношении правительства подобных предположений не делает­ся. Оно не существует в состоянии идеальной конку­ренции, поэтому его информированность вызывает только подозрения.

Этот тезис используется в том числе и для отрица­ния возможности государственного вмешательства в экономику. Если игроки на рынке по своей приро­де лучше информированы, чем правительство, то все шаги, на которые оно пытается их подвигнуть, будут менее эффективны, чем те решения, которые они при­нимают сами. В сущности, с учетом их способности к идеальному предвидению компании уже будут де­лать то, чего правительство надеется достигнуть сво­им вмешательством, и уклоняться от следования его советам. В частности, носителями этого абсолютно­го знания считаются компании, сумевшие выжить на финансовых рынках, работающие именно с экономи­ческими знаниями и чье суждение поэтому не долж­но вызывать никаких сомнений.

В практическом плане этой аргументации присущи три слабых момента. Во-первых, поскольку многие рынки далеко не идеальны, у нас нет никакого пра­ва предполагать, что даже самые успешные компа­нии отточили свои способности по сбору информа­ции до максимально возможной степени. Во-вторых, в условиях стремительно изменяющегося мира мы не сможем даже определить, из чего именно немного времени спустя будет состоять идеальное знание; по­скольку приобретение информации требует време­ни, окажется, что ни одна компания не обладает до­статочными знаниями, которые потребуются в чуть более отдаленном будущем. Во время продолжитель­ного биржевого бума 1990-х годов многие от приро­ды осторожные люди тоже поверили в то, что сектору информационных технологий каким-то образом уда­лось решить все эти проблемы. Последовавший по­сле 2000 года коллапс должен служить полезным на­поминанием о том, что информация, сопровождаю­щая биржевые сделки, зачастую менее чем идеальна. В-третьих, определенные разновидности информа­ции особенно легкодоступны для тех, кто находит­ся в ключевых точках и способны получать информа­цию за пределами рынка (то есть для правительства). Иными словами, если компании могут иметь преиму­щество над правительством при получении отдель­ных видов информации, то в отношении информа­ции другого вида преимущество имеет правительство.

Однако мы имеем дело с миром, в котором сила этих возражений не принимается во внимание и где вера в информационное превосходство успешных компа­ний над правительством превратилась в неоспоримую идеологию в такой степени, что, как мы видели в гла­ве II, госучреждения всех уровней страдают от хро­нического отсутствия уверенности в своих способно­стях. Чтобы не лишиться самоуважения и сохранить за собой хоть какую-то легитимность, они пытаются подражать частным компаниям настолько, насколь­ко это возможно (например, посредством внутрен­ней маркетизации), отбирая у частного сектора спе­циалистов, консультантов и реальное предоставление услуг, а также приватизируя как можно больше госу­дарственных (или бывших государственных) органи­заций и вообще выставляя их на суд финансовых рын­ков. В ходе этого процесса неизбежно отбрасываются сформировавшиеся в XIX веке различия между эти­кой государственной службы и этикой частного биз­неса, а прежние запреты объявляются устаревшими. Если мудрость частной компании неизменно превы­шает мудрость правительства, то идея о том, что влия­ние деловых кругов на правительство должно иметь какие-то пределы, становится абсурдной.