Сергей ГОРОДНИКОВ - ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ Александра Македонского

• Название: ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ Александра Македонского
• Автор: Сергей ГОРОДНИКОВ
• Жанр: Историческая проза

…

---

Сергей ГОРОДНИКОВ ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ Александра Македонского (злободневная историческая трагедия)

Глава первая. Маски безмятежности

Волнуя человеческие пороки, нежная и сладострастная ночь опустилась на древний Вавилон. Небо утопило звёздный пояс под гладью ленивой реки, мерцало в ней тысячами алмазов безмерного космоса, и, как будто протягивая к ним щупальца каменных спусков, на правом берегу расположился большой дворец Царей. Луна щедрым сиянием осветила дивные, благоухающие чудесными цветами сады и весь окружённый ими дворец, выманила из теней, ажурно испещрила светлыми пятнами боковые выступы его величественных очертаний. Безграничную власть и пресыщенность любыми наслаждениями олицетворял этот дворец, не позволяя и новому Хозяину скрыться от них ни днём, ни ночью.

Лабиринтом в каменном чреве извивался мало кому знакомый проход дворца, с шершавыми тёмно-серыми стенами и таким же потолком. Коптящие языками пламени, тихо потрескивающие факелы были вставлены в бронзовые руки, которые выступали из угловых стыков каменных стен каждого прогона этого неширокого прохода и, чудилось, принадлежали бдящим круглые сутки подземным человекоподобным существам. Под ними вечными стражами застыли каменные изваяния крылатых львов, – символы величия и древности города. Время от времени порывы сквозняков подёргивали неверное пламя, отбрасывали на их морды игру отсветов, и она будто оживляла красные сапфиры в глазницах и приоткрытые в оскале клыкастые пасти, – тогда казалось, каменные львы оживали, подозрительно всматривались и вслушивались в извивы прохода, готовые наброситься на всякого чужака, который в них появится. После одного из таких порывов по мрачному проходу со стороны наружного входа разнеслись отзвуки копыт лёгких ног; выстукивая на каменных плитах мягкую дробь, они растревожили настороженную тишину лабиринта и со звучными повторениями растворялись в глубинах дворца.

Вороной красавец жеребец с белой звездой на широком лбу старался ослабить вызываемый им цокот подков, золотая уздечка и обшитый золотом красный потник чуть подрагивали на нём при лёгком беге. Кроме него нигде не было ни души. Сворачивая возле каменных львов, он дико косил влажными глазами на сапфировые глазницы и пасти, и поскорее оставлял сзади очередной прогон. Наконец отзвуки стука его копыт стали меняться и впереди последнего, самого длинного прогона вырвались под высокий потолок вытянутого просторного зала, тяжёлый полумрак которого тщетно старались развеять четыре настенных факела, лишь размерами отличающиеся от тех, что были в проходе.

Света каждого факела зала хватало единственно на то, чтобы высвечивать укреплённую над ним большую лепную маску. Похожие одна на другую, все маски беспокоили выразительными чертами неподдельной горести. Гнетущая тишина пустого зала приостановила жеребца. Уши его подрагивали; он неуверенно ступил вперёд, держась посредине между факелами и масками и, не останавливаясь, медленно пересёк гулко вторящее его шагам пространство. Он приблизился к высоким и массивным двустворчатым дверям из литой красной меди, приоткрытым к нему ровно настолько, чтобы впустить в другой зал. Смежный зал, в который он настороженно проник, отличался от предыдущего только иными масками на стенах. Укреплённые выше потрескивающих факелов, они чёрнотой пустых глазниц сверлили непрошенного гостя, пугая его гримасами ярости. Почувствовав себя неуютно, конь вновь перешёл на лёгкий бег, направляясь к следующей паре немного приоткрытых к нему массивных дверей. Третий зал за дверями походил на предыдущие, только на стенах были маски веселья. Играя полутенями в отблесках неверного света, они словно ободряли следовать дальше. Благородное животное постепенно вновь перешло на короткий шаг и чуть задержалось перед четвёртой парой створок приоткрытых дверей, за которыми разверзлась непроглядная тьма.

Тихонько заржав, конь неуверенно пересёк размытую границу полумрака и тьмы, но не остановился, и темнота постепенно окутала, поглотила его, после чего двери стали неслышно, мягко закрываться.

Едва створки сомкнулись, в кромешной темноте четвёртого зала раздались шум борьбы, встревоженное ржание жеребца, затем глухой стук от сброшенного на пол тела и краткий вскрик молодого мужчины. Борьба тут же возобновилась и снова закончилась чьим-то падением, на этот раз более грузным. Конь тяжело зацокал копытами, захрипел, пытаясь сбросить ещё кого-то, но это ему не удавалось и не удавалось. 

После звонкого удара блюда о другое блюдо, в одно мгновение скинутые на пол кожаные покрывала обнажили множество ниш в стенах, где под дымоходами, в бронзовых чашах плясал яркий огонь. Позолоченные зеркала отражали языки огня, со всех сторон осветили просторный высокий зал и наполнили его ослепительным сиянием. Буря рукоплесканий взметнулась к сводам, мешаясь с весёлыми криками мужчин и их подруг, знаменитых гетер. На всех были простые, но благородные греческие хитоны, чаще белые, подчёркивающие красоту смуглых и загорелых человеческих тел. Греческие чистота линий, неизъяснимые утончённость и изящество, не требующие ни золота, ни иных украшений, радовали глаз. Настенные росписи соответствовали по выразительности расставленным по углам мраморным скульптурам, творениям Лисиппа, прекрасным и одухотворённым, сделанным с образа только одного человека, молодого царя Александра. Казалось естественным, что все четыре маски на стенах выражали беззаботное и ничем не тревожимое настроение.

Сам Александр, белокурый, возбуждённый, с красным от бесчисленных возлияний Бахусу лицом, крепко сидел на потнике коня, будто слился с животным в единое целое. Поглаживая гриву, он успокаивал жеребца, заставлял покорно гарцевать среди толпы придворных. Военачальники, несмотря на значительные различия в возрасте, все вместе ревностно следили, чтобы никто не приближался к их царю и другу, с которым плечом к плечу они больше десяти лет добывали славу в боях и сражениях на трёх великих континентах. Никто не смел оспорить у них это право. Однако, кроме Александра, лишь двоим из них было позволено и на этом пиру иметь мечи, короткие и в ножнах на поясных ремнях. Селевку, простоватому на первый взгляд тридцатилетнему хитрецу, и преданному царю странной любовью старшего брата и верного раба Птолемею.

Сводный брат Александра Птолемей и не скрывал своих ревнивых чувств. Тень улыбки удовлетворения играла в углах его тонких губ, пока он не спускал глаз с упавшего навзничь Клита, ровесника царя и его любимца. Клит оттолкнул протянутую руку философа Каллисфена, поднялся с пола без его помощи и, прихрамывая, отошёл к военачальникам. Другой молодой придворный, который тоже пытался в темноте усесться на коня и оказался на полу, пострадал больше, – он держался за голову, и подхваченный смуглыми рабами был вынесен через боковой выход, прочь с начинающегося пира. Толпа нехотя расступилась, выпустила тех, кто уносили пострадавшего, и вновь сомкнулась вокруг царя, выражая ему своё настроение рукоплесканиями и выкриками одобрения. Он выглядел беззаботно счастливым и взволнованным, как всегда относясь с презрением к недугам своего тела, – второй день он на ногах переносил очередной приступ лихорадки, но запретил упоминать о ней.

Названный в честь прославленного боевого коня царя Буцефалом, жеребец не мог устоять на месте, перебирал ногами, хрипел и наступал на толпу. Она отступала, шумная как море в прибое возле скал. Неожиданно к морде коня смело шагнул Лисипп, вскинув руку, приостановил жеребца.

– Вот так! – воскликнул он, любуясь всадником. – Застынь! Я должен запомнить это!

Александр удовлетворённо засмеялся.

– Даже я не смогу приказать Буцефалу замереть, – одобрительно возразил он знаменитому ваятелю Эллады. Однако на мгновение заставил коня стоять так, как того просил Лисипп.

Белокурая гетера Таид за спинами военачальников наклонилась головой к высоколобому философу Анаксарху и тихо спросила с ничего не значащей улыбкой:

– На него так никто и не сядет, кроме нашего Героя?

– Буцефал подобен слишком верной жене, знает только одного мужчину, – то ли всерьёз, то ли насмешливо ответил Анаксарх. И совсем понизив голос, чтобы слышала только она, добавил: – Да и Александр, равнодушный к женской измене, никому не простил бы измены Буцефала. И многие это знают так же хорошо, как наш Клит.

– Слишком хорош для битвы, – громким, привыкшим отдавать приказы голосом заметил перед ними седеющий и высокий Антиген Одноглазый, обращаясь к начинающему делать военную карьеру немногословному Деметрию.

Тот почтительно кивнул в знак согласия, и Таид вмешалась, спросила Антигена Одноглазого: