Стефан Куртуа - Черная книга коммунизма

• Название: Черная книга коммунизма
• Автор: Стефан Куртуа
• Издательство: Три века истории
• Жанр: История
• Год: 2001
• ISBN: 5-93453-037-2

«Черная книга коммунизма» — первое фундаментальное справочное издание, посвященное исследованию преступлений коммунистических режимов, существовавших в ХХ веке. Международный коллектив ученых-историков провел огромную работу, собрав воедино всю информацию о преступлениях, совершенных под флагом коммунизма во многих странах и на разных континентах. При этом использовались не только многочисленные свидетельства и воспоминания очевидцев, но также материалы из недоступных ранее архивов.

Книга, предлагаемая вниманию читателя, уже издана во многих европейских странах. Она серьезна, масштабна, туго набита фактами, многие из них уникальны своей новизной, подчас невероятностью. Это своего рода исследование о раковой опухоли большевизма, которая беспощадно уничтожала поколение за поколением во всем мире и, прежде всего, в России.

Книгу создали зарубежные историки. Жаль, что не российские. Но замечательно, что исследование выходит в русском издании.

Что же это за явление — большевизм, основанный В. Ульяновым в 1903 году?

Ленин в начале века патетически воскликнул: «Дайте нам партию революционеров, и мы перевернем Россию!»

Перевернули. Поставили с ног на голову. Что получили? Ничего, зато потеряли целое столетие. На то же столетие отстали от цивилизованных стран. Убиты десятки миллионов людей. Страна — нищая, отсталая, нация биологически вырождается. И перспективы выздоровления страны и нации отнюдь не радужны. Почему? Потому, что наше общество пусть еще не смертельно, но все еще запредельно отравлено ложью. Мы все еще продолжаем жить в каком-то кошмарном сне. Боремся за свободу, а живем по-советски.

Самое ужасное, что существует на белом свете, — это извращение прекрасного. большевистский режим родился из революционной решительности, на словах вдохновляемой гуманистическими идеалами. Ленинцы были убеждены, что только насилие является универсальным и единственным средством осуществления этих идеалов.

Большевизм и фашизм — две стороны одной и той же медали. Медали вселенского зла.

---

Параллельно с этими высылками ГПУ продолжало регистрацию всех подозрительных представителей интеллигенции, не являвшихся столь крупными фигурами; они могли быть осуждены либо на административную высылку в «определенные местности РСФСР», узаконенную декретом ВЦИК от 10 августа 1922 года, либо на заключение в концентрационный лагерь. 5 сентября 1922 года Дзержинский пишет своему заместителю Уншлихту:

«Т. Уншлихт! У нас в области составления списков на интеллигенцию большое кустарничество. У нас нет с отъездом Агранова лица, достаточно компетентного, который этим делом занимался бы сейчас. Зарайский слишком мал для руководителя. Мне кажется, что дело не двинется, если не возьмет этого на себя сам т. Менжинский. (…)

Необходимо выработать план, постоянно коррегируя его и дополняя. Надо всю интеллигенцию разбить по группам.

Примерно:

1) Беллетристы, 2) Публицисты и политики, З) Экономисты (здесь необходимы подгруппы): а) финансисты; б) топливники; в) торговля; д) кооперация и тд. 4) Техники (здесь тоже подгруппы): а) инженеры; б) агрономы; в) врачи — и т. д. 5) Профессора и преподаватели и т. д. и т. д.

Сведения должны собираться всеми нашими отделами и стекаться в отдел по интеллигенции. На каждого интеллигента должно быть дело (…).

Надо всегда помнить, что задачей нашего отдела должен быть не только арест или высылка, а содействие выпрямлению линии по отношению к спецам, т. е. внесение в их ряды разложения и выдвигания тех, кто готов без оговорок поддержать Советскую власть».

Через несколько дней Ленин адресовал Сталину пространный меморандум, в котором с маниакальным смакованием подробностей перечислялись мероприятия по «окончательной очистке» России от всех социалистов, интеллигентов, либералов и других «господ»: «К вопросу о высылке из России меньшевиков, народных социалистов, кадетов и т. п., я бы хотел задать несколько вопросов ввиду того, что эта операция, начатая до моего отпуска, не закончена и сейчас. Решено ли искоренить всех энесов? Пешехонова, Мякотина, Горнфельда? Петришева и других? По-моему, всех выслать. Вреднее всякого эсера, ибо ловчее. То же Потресов, Изгоев и все сотрудники «Экономиста» (Озеров и многие, многие другие). Меньшевики Розанов (врач, хитрый), Вигдорчик (Микуло или как-то в этом роде), Любовь Николаевна Радченко и ее молодая дочь (понаслышке злейшие враги большевизма); Н. А. Рожков (надо его выслать; неисправим) (…).

Комиссия под надзором Манцева, Мессинга должна представить списки и надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно. Очистим Россию надолго (…).

Всех авторов «Дома литераторов», Питерской «Мысли». Харьков обшарить, мы его не знаем, это для нас «заграница». Чистить надо резко, быстро, не позже конца процесса эсеров.

Обратите внимание на литераторов в Питере («Новая Русская Книга» № 4,1922, с. 37) и на список частных издательств (стр. 29). Это архи-важно!».

6. От передышки к «великому перелому»

С начала 1923 года и до конца 1927 года, т. ею на период около 5 лет в противостоянии советской власти и общества наступила кратковременная передышка. Большую часть партийных руководителей захватила борьба за власть — за то, кто станет преемником Ленина, умершего 21 января 1924 года, но полностью отстраненного от политической деятельности вследствие третьего удара ещё в марте 1923 года. В течение этих нескольких лет общество залечивало раны.

Крестьянство, составлявшее 85 % населения страны, попыталось восстановить связи на внутреннем рынке, продавать свою продукцию и жить так, словно «наступило время крестьянской утопии», согласно формуле крупного историка русского крестьянства Михаэля Конфино. Эта «крестьянская утопия», названная большевиками эсеровщиной, т. е. «господством социал-революционного сознания», основывалась на четырех принципах, которые можно найти во всех аграрных программах разных десятилетий: это отмена помещичьего землевладения и раздел земли в зависимости от количества едоков; свобода пользования плодами своего труда; возможность торговать; и, наконец, создание крестьянского самоуправления — традиционной сельской общины; при этом представительство большевистского государства сводилось к сельским Советам, избираемым жителями нескольких деревень, и партийным ячейкам, по одной на каждые сто деревень!

Разрушенные в период с 1914 по 1922 год механизмы рынка, частично признанные властью, хотя и оцененные как знак отступления (в стране, где большинство составляло сельское население), снова начали действовать. Сезонная миграция в города, столь частая при прежней власти, также возобновилась; поскольку государственная индустрия пренебрегала сектором потребления, заметно расцвело ремесленничество, недоимки и голод в деревнях стали более редкими, крестьяне снова могли есть досыта.

Однако кажущееся затишье этих нескольких лет не могло снять глубокие противоречия между правящим режимом и обществом, не забывшим насилие, жертвой которого оно стало. У крестьян причин для недовольства было немало. Закупочные цены на сельскохозяйственные продукты были очень низкими, не хватало фабричных товаров, которые при этом были дорогими, и, кроме того, давили непосильные налоги. Крестьяне чувствовали себя гражданами второго сорта, поскольку рабочие стали категорией привилегированной. Жаловались крестьяне и на многочисленные злоупотребления представителей Советского государства, получивших закалку в «школе военного коммунизма», и на произвол местных властей, одновременно впитавших черты русской традиции и следовавших практике террора последних лет. «Судебный, административный и местный милицейский аппарат были парализованы алкоголизмом, взяточничеством, бюрократизмом и общей грубостью нравов крестьянских масс», — отмечалось в пространном докладе ГПУ «О соблюдении социалистической законности в деревнях» в конце 1925 года.

Осуждая наиболее кричащие нарушения законности представителями советской власти, многие большевистские руководители все равно считали деревню опасной terra incognita, «средой, кишащей кулацкими элементами, эсерами, попами, бывшими помещиками, которых еще не успели «убрать», по образному выражению руководителя ГПУ Тульской губернии».

Как свидетельствуют документы отдела информации ГПУ, рабочий класс тоже оставался «под пристальным наблюдением». Эта социальная категория, менявшаяся в послевоенные годы, в период революции и гражданской войны, всегда подозревалась в сохранении связей с враждебным советской власти миром деревни. На каждом предприятии были свои тайные осведомители, следящие за «крестьянскими настроениями», которые рабочие, вернувшиеся из проведенного в деревне отпуска, могли занести в город. В докладах органов ГПУ рабочий класс делился на «враждебные элементы», находящиеся под влиянием контрреволюционных групп; на «политически отсталых», в основном недавно приехавших из деревень, а также на тех, которые еще могли стать «политически сознательными». Остановка работ на предприятиях и забастовки, весьма немногочисленные в эти годы большой безработицы и относительного улучшения уровня жизни тех, у кого была работа, были тщательно расследованы, а их вожаки арестованы.

Секретные документы ГПУ, сегодня частично ставшие доступными, показывают, что после нескольких лет ошеломляющего роста численности эта организация вдруг столкнулась с некоторыми трудностями, связанными с передышкой в волюнтаристской реорганизации общества. В 1924–1926 годах Дзержинскому пришлось твердо отстаивать свои позиции перед некоторыми руководителями, считавшими, что нужно ограничить численный состав органов ГПУ, дела которого шли на убыль. В первый и единственный раз вплоть до 195 3 года численный состав органов ГПУ был значительно сокращен. В 1921 году ЧК использовала 105 000 гражданских лиц и около 180 000 военных из различных войск специального назначения, включая пограничные войска, чекистов-железнодорожников, а также конвойные войска. В 1925 году эти части поредели, их численность уменьшилась приблизительно до 26 000 гражданских лиц и 63 000 военных. К этому числу следует прибавить 30 000 осведомителей, на которых нет данных за 1921 год в силу нынешнего состояния документации. В декабре 1924 года Николай Бухарин написал Феликсу Дзержинскому: «Я полагаю, что мы должны как можно скорее перейти к более «либеральной» форме советской власти: меньше репрессий, больше законности, дискуссий, больше местной власти (под руководством партии naturaliter) и т. д.».

Несколько месяцев спустя, 1 мая 1925 года, Николай Крыленко, возглавлявший в свое время судебный процесс над эсерами, направил в Политбюро длинную докладную записку, где он критиковал злоупотребления ОПТУ, которое, с его точки зрения, превысило полномочия, предписанные ему законом. Многие декреты, принятые в 1922–1923 годах, действительно ограничивали компетенцию ОПТУ делами о шпионской деятельности, бандитизме, фальшивомонетчиках, «контрреволюционерах[24]. В этих преступлениях ОПТУ было единственным судьей, и его специальная коллегия могла приговорить к ссылке и поселению под надзором (сроком до трех лет), к содержанию в лагере или даже к смертной казни. В 1924 году из 62 000 начатых ОГПУ дел немногим более 52 000 были проведены через обычный суд. ОГПУ оставило в своем ведении 9000 дел, что составляет значительную цифру, позволяющую сделать заключение о политической обстановке. По словам Николая Крыленко: «Условия жизни депортированных и сосланных на поселение в затерянные углы Сибири лиц, без малейших средств к существованию, ужасающи. Туда ссылают наряду с семидесятилетними стариками юношей восемнадцати-девятнадцати лет из учащейся молодежи, духовенство, старух, «принадлежащих к социально опасным элементам»».