Василий Голышкин - Лёшка

• Название: Лёшка
• Автор: Василий Голышкин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: О войне
• Год: 1979

Цикл рассказов «Приключения юных мстителей» посвящен пионерам-партизанам, героям Великой Отечественной войны. Действие повести «Я, Лешка, рабочий класс» происходит в наши дни: автор прослеживает, как развивается в подростке, юноше его призвание в жизни — труд рабочего-пекаря.

---

Как ни скрывал Хомутов своего несчастья, а улица узнала, и кто смеялся над скупым мужиком, кто сочувствовал… С той поры прошло лет тридцать, и о судьбе девочки никто ничего не знал. Как и о ее учительнице Розе Земной, которая тоже вскоре покинула Ведовск. История эта со временем забылась, забылись даже слухи о богатстве Хомутова, и, когда Мирошкина рассказывала об этом, ей все меньше верили: «Откуда у Хомутова деньги? Одними бутылками подобранными и живет!»

…Где-то в начале улицы, заводясь, как мотор, заурчала собака. Завелась и истошно залаяла, приглашая в хор всех других собак нашей улицы. По улице кто-то шел, приближаясь ко мне, и собачий лай, как лава, катился по его следу.

Я глазам своим не поверил, узнав Ульяну-несмеяну. Сна, вся в светлом, не шла, а легкой тенью скользила по улице, скрываясь в тени домов и деревьев. На какое-то мгновение она остановилась возле зеленой двери в красной стене и… исчезла. Зеленая дверь, я знал это, была железной. Красная стена — кирпичной. Не могли же они, как по волшебству, расступиться перед Ульяной-несмеяной. Дверь была открыта? Не похоже. Все, кто навещал Хомутова, подолгу звонили, давя белую пуговку, и еще дольше ожидали, когда им откроют. Старик Хомутов, поджидая Ульяну-несмеяну, сам открыл дверь? Посмотрел в дверную лупу и открыл? Возможно, но не очень верится. В доме — ни огонька. И старик, наверное, досматривает седьмой сон. Остается одно: Ульяна-несмеяна сама, своим собственным ключиком открыла хитрый замок, на который запиралась дверь, и вошла…

Но по какому праву? В каких отношениях она была со стариком Хомутовым? Жадная… Бутылки по заводу собирает… «Спиртонос!» — догадался я. Меня, несмотря на ночную прохладу, бросило в жар. Неужели наконец удача? Лето за середину перевалило, а мы так и не узнали, торгует Хомутов самогонкой или нет.

Я набрался терпения и стал ждать выхода Ульяны-несмеяны. Но так и не дождался. Разбудил, запоздно уже, братца Иванушку, посадил в караульщики, а сам пошел вздремнуть.

Утром, когда я уходил на работу, он все еще сидел, борясь с дремотой. Ульяна-несмеяна? Не выходила. Он во всю ночь глаза не зажмурил, не то что двух: для бессонницы кота за пазухой держал. Начнет клевать носом, кот учует и давай высовываться. Но он начеку! Цап-царап за шиворот и назад, за пазуху…

Я посмеялся и ушел, надеясь опередить Ульяну-несмеяну. Дудки! Когда я пришел, она была уже на заводе и обходила дозором наши рабочие места с секундомером в руках. Часам, стоящим в проходной и печатающим время на наших табелях, она не доверяла. Кто же прокараулил, я или братец Иванушка? Или она, как ведьма, через трубу вылетела?

Труба!.. Она и навела меня на мысль. Только не печная, а бассейная. Из задачника. «В одну трубу вода вливается, а в другую выливается…» Я сам, своими глазами видел, как Ульяна-несмеяна вошла, отперев калитку, вошла во двор к старику Хомутову. Но ни я сам, ни мой сменщик Иванушка не видели, чтобы она из этого двора вышла. Значит, как в задаче с двумя трубами, она в одну «трубу влилась, а из другой вылилась». Из какой же другой?

Под вечер того же дня мы с братцем Иванушкой и сестрицей Аленушкой нашли искомую «трубу». Пошныряли позади дома старика Хомутова и нашли. «Трубой» оказалась едва заметная калиточка в заборе с таким же, как у дворовой двери, мудреным замком.

И вот снова ночь, снова лунность и я в тени козырька на крылечке. Собаки на страже, и лай, как гром, сопровождает пешехода. Я узнаю его издали. Этот пешеход — побирушка, пустоглазая и толстомордая «погорелица» Барбариха. Я даже не знаю, фамилия это или кличка. Знаю только, что у нас, в народной дружине, под другим именем она неизвестна. Ее сколько раз снимали с поезда, где она просила «на пожар», а напросив, шла и заливала пожар жидкостью, от которой тот еще больше разгорался. В общем, она была нашей уличной бедой и болью, пьянчужкой, которую лечили и — который год! — все не могли вылечить…

Я подумал, что она пройдет мимо и не задержится. Как бы не так! Она шла, шла, все замедляя шаг, и вдруг остановилась. Как раз напротив меня. Покрутила, как сова, головой в черном платочке, замерла, прислушиваясь, и боком, боком, не выпуская из вида улицу, приблизилась к хомутовскому дому. Трижды с интервалами надавила кнопку и как тень приклеилась к калитке, не подавая никаких признаков жизни. Наконец калитка бесшумно открылась и проглотила Барбариху.

Я мяукнул: «Внимание!» Мне мяукнули в ответ: «Слушаем!» Я мяукнул дважды: «Будьте начеку», и замер, не спуская глаз с хомутовской калитки.

Потянуло в сон, и я пожалел, что не курю. Говорили, что дым разгоняет дрему.

Впервые я закурил, когда мне было четырнадцать. Дед, узнав первым, не рассердился и не выдал меня родителям. Просто мне же и объяснил, почему я закурил. Оказывается, вовсе не потому, что мне хотелось подражать взрослым. А потому, что во мне рос свободный человек. И этому человеку, как газу гелию из воздушного шара, хотелось вырваться на волю. Но гелию мешала оболочка, а человеку во мне — нормы жизни: делать, что нужно и полезно, и не делать того, что нельзя и вредно. А человеку во мне хотелось делать все — и по первому и по второму реестру, без разбора. А так как второй реестр вообще ничего не разрешал, то и был высшей мерой возможностей свободы. Ах, детям нельзя курить! А я вот закурю и докажу вам, взрослым, что плевать хотел на ваши запреты, что я, как и вы, свободен делать то, что хочу. Пусть втайне, пусть не на ваших глазах, какая разница? Раз я делаю то, что хочу, значит, я такой же свободный, как и вы.

Объяснив мне все это, мой некурящий дед — а он меня в скверике зацапал — купил в киоске пачку сигарет, подарил мне и сказал:

— Дуй в открытую. В случае чего хоть знать будем, от какого яда лечить, если отравишься…

Сигарет я не взял и больше ими никогда не баловался.

«Мяу, мяу, мяу», — услышал я наконец, когда уже не было сил бороться с назойливой дремой.

Я вскочил и переулком побежал за дома, на огороды, к братцу Иванушке и сестрице Аленушке. Это они мяукали, и тревожное тройное «мяу» означало: «Скорей сюда!»

Вот наш огород, вот хомутовский, где же они? «Мяу!» — подал я голос: где вы? «Мяу!» — раздалось в ответ: здесь мы!

Я понесся к реке, на голос, и замер, ошеломленный, на берегу. Братец Иванушка и сестрица Аленушка, командуя друг другом — «ать-два», «ать-два», — плясали в воде какой-то странный танец, медленно и важно, как цапли, переступали с ноги на ногу.

— Эй, что вы там делаете? — крикнул я.

— Бутылку ищем! — ответил братец Иванушка.

— Нашли! — сестрица Аленушка наклонилась, — в реке было мелко, вороне по пузо, — и выудила черную от ила четверть.

Приняв сигнал «быть начеку», они, как было решено заранее, устроились по обе стороны садовой дверцы и стали поджидать гостя. Задача: запомнить, кто выйдет, и, если удастся, посмотреть, что несет.

Барбариха вышла и повернула направо. Шаг шагнула, а на другой смелости не хватило. Перед ней, как из-под земли, вырос братец Иванушка.

— Здравствуйте, тетенька! — вежливо сказал он, но «тетенька» вдруг дико вскрикнула и метнулась обратно.

Шаг шагнула, а перед ней, как из-под земли, выросла сестрица Аленушка.

Барбариха вывернулась, как курица из-под колес, и понеслась к реке.

— Чего это с ней, а? — спросил братец Иванушка.

— Испугалась, вот чего! — рассердилась сестрица Аленушка. — Ночь давно. Спят все. А тут мы. «Здравствуйте, тетенька…» — передразнила она братца.

— Чего же делать? — спросил привыкший к насмешкам братец.

— Мяукать и бежать за ней! — сказала сестрица Аленушка.

Стоп! Вон она на мостике — узкой железной качельке, на цепях подвешенной над рекой. Стоит и прислушивается. Тише, братец Иванушка, тише! На цыпочках!.. Нет, услышала, как зашлепали по песку сандалии, швырнула что-то в воду и налегке понеслась за реку.

Вот оно это «что-то», у меня в руках, запечатанное сургучом. Откупориваю бутыль, и оттуда мне в нос бьет рвотный запах самогонки.

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ

Третья ночь совсем не похожа на две предыдущие. Да и не ночь это еще, подросток ночи — вечер. Но какой настырный и невоспитанный! Людям спать надо, а он включил на полную мощность громы небесные и упивается, слушая. Мало того, водой сверху брызжется, глаза прохожим огнем слепит… Но нам не до проказ подростка ночи. У нас на уме — обыск! Так что пусть себе гремит, брызжет и сверкает, нас он все равно не собьет с дороги. Мы идем к старику Хомутову. Мы — это Валентина Михайловна, представитель власти, я, понятой, и Вера Сергеевна — уличный комитет, тоже понятая.

Возле дома старика Хомутова к нам подошел еще один человек. Блеснула молния, и я как сфотографировал, запомнив черный ершик усиков и внимательный, глубоко берущий взгляд.

— Знакомьтесь, — сказала Валентина Михайловна, — журналист Федин.