Андрей Бабиков - Оранжерея

• Название: Оранжерея
• Автор: Андрей Бабиков
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02528-8

Роман Андрея Бабикова "Оранжерея" увлекает читателя в головокружительное странствие к границам жанра, где свободно сочетаются: летописи, и мистификации, любовная история и литературоведческие изыскания, драматические сцены и поэзия.

---

—  Довольно, — перебил Марк свою случайную компаньонку, упиваясь своей властью над ней. — Как ваше имя?

—  Мария, — пролепетала она, и в прозрач­ной зелени ее глаз мелькнул страх разобла­чения.

—  Не знаю, на что вы рассчитываете, Мария. Но уже четверть десятого, а это значит, что через полчаса на улицу нельзя будет и носу высунуть. Комендантский час. Смотрите, пастор уже спе­шит к выходу. Живете вы, надо полагать, не близ­ко и домой попасть уже не успеете. К тому же переправа уже, да-да, уже прекращена до утра (он чувствовал, что вино ударило ему в голову, и го­рели щеки, и будь что будет, и что он готов от­дать все, что имел — имя, талант, — за право по­ложить ей на колени свою голову и закрыть гла­за). Другими словами, Мария, ваша игра — это откровенный блеф. Погодите, потом скажете. Что до меня, то я живу в двух шагах отсюда в про­сторном и удобном доме, и если бы не ваши длин­ные ресницы, и нежные скулы, и эта белая... сло­вом, если бы не вы, я бы сейчас допил кофе и отправился бы домой спать. Должен признать, что вам удалось спутать мои планы. Итак, мой дом, в отличие от вашего, совсем рядом. Но мы ко мне не пойдем. Мы останемся здесь, в этой гостини­це, между прочим лучшей в городе. Осчастливим заодно и портье. Впрочем, как вы сами понимае­те, это долгое предисловие ни к чему, если толь­ко, конечно, вы не предпочитаете провести ночь в участке на деревянной скамье. Короче говоря: сколько?

Потупив взор и слегка порозовев, но в целом очень довольная, она надула губки, быстро гля­нула на его наручные часы (старенький «Улисс» с гильошированным циферблатом и запасом хо­да на сорок два часа), щелкнула замком сумочки, еще поколебалась для виду, усмехнулась, провела рукой по шиньону, поправила ключик на груди и написала на салфетке губным карандашом три символа свой участи, обдуманную цену своей че­сти: двойка вышла хоть куда, вылитый фламинго на снегу, а вот нули подкачали и походили на пару сплющенных кренделей.

— D'accord[59]! — сказал Марк, сдерживая лико­вание и нетерпеливо поднимаясь из-за стола. — Ждите меня здесь, Мария, я вернусь через минуту. Надеюсь, за такие деньги десерт мне будет обес­печен?

Она ничего не ответила и только утвердитель­но смежила пушистые ресницы.

5

— О чудо, — вскричала она. — Горячая вода!

Переступив через собственные, брошенные на полу брюки, Марк пошел за ней в ванную комнату. Из одежды на нем сохранилась только рубашка. Одной запонки не было. Сердце все еще бешено колотилось. В темноте он больно ушиб колено об угол журнального столика. Неужели это случилось, это уже случилось? Ведь только что, потеряв го­лову, он прижимал ее к себе в лифте и целовал в сладкие губы, пока кабина рывками возносила тяжкий груз его желания на пятый этаж, и потом она сошла со своих высоких каблуков на потертый ковер, как актриса сходит со сцены в зритель­ный зал, и оказалась ниже его на целую голову, и уличный свет из окна лежал на полу холодным озерцом, в котором она купалась, подняв руки, щелкая заколкой и отпуская волосы тоже плыть по этим мерцающим водам, нет, нет, говорила она, упираясь руками ему в плечи, не смейте, не при­касайтесь ко мне...

В ванной яркий свет ослепил его. Она уже ус­пела обмотать голову полотенцем и влить в воду флакончик шампуня. Бочком, урча от наслажде­ния, она забиралась в быстро поднимавшуюся пе­ну. Мелькнула ее розовая промежность, переки­нулась через край ванны гладкая голень. «Только ради этого стоило остаться, — сказала она. — Ми­лый, подай мочалку». Автоматически переходит на «ты» после совокупления — пародия на бли­зость, пародия на влюбленность. «Мне нравятся ваши руки, — сказала она в лифте, глядя, как он вынимает обещанные две сотни из бумажника. — Такие чуткие пальцы, как у пианиста». Дежурный набор комплиментов и шоколадка в сумочке. Они вошли в кабину лифта, он закрыл дверь, нажал на стертую кнопку. Потом он встал с постели, ударился ногой об угол стола. Болезненное воз­вращение к реальности. Милости просим. Но что было промеж этого, в том жутком промежутке с глумливыми тенями на стенах? Обман, ах, какой обман — ведь ничего же не было. Только все мыш­цы дрожат и сердце бьется изо всей мочи, как приговоренный в своей темнице. Каким-то чу­дом она как будто вывернулась из его хватки, ус­кользнула в последний момент, наобещав с три короба и оставив его ни с чем, но опустошенно­го и оглушенного. Ах, какой обман.

Сонно шумела вода, надувалась и лопалась пе­на. Все волосы у нее на теле, за исключением черной щетинистой дорожки на узком лобке, бы­ли тщательно выбриты, но теперь кое-где, осо­бенно по тесному контуру воображаемых купаль­ных трусиков (алых, индиговых, бирюзовых) и в мягких паховых складках с карим глазком кро­хотной родинки, гладкую белизну кожи прохва­тывали редкие стежки жестких волосков. Из-за полотенечного тюрбана на голове и оттого, что стерлась краска с губ, лицо ее казалось слиш­ком пресным, бледным, почти некрасивым, ка­ким оно, наверное, всегда и было на самом деле, да только он не понимал. Тонкие вены на пред­плечьях и запястьях были у нее подведены синей тушью по моде парижских кокоток: чтобы пока­зать, как все сложно у них там внутри устроено. «Девка голая страшна: живородящая мошна». Кто это изрек? Алексей Константиныч, «Князь Сереб­ряный». Присев на край ванны, Марк гладил ее худые плечи, идеальную, без единого пятныш­ка спину, водил рукой между ее мягких грудей с алыми сосцами, чтобы убедиться, что она насто­ящая, живая, соскальзывал вниз, намочив рукав, к ее животу, с пузырьком воздуха в пупке, раз­двигал пальцами сморщенные лепестки между ее порозовевших ляжек, снова скользил к ее груди и горлу, слегка касался ее приоткрытых упругих губ, холодных мочек изящных ушей с блестящи­ми гвоздиками сережек Она была еще моложе, чем ему показалось вначале. Не больше двадцати лет. Ее молодая сливочная плоть доверчиво об­легала бренный костяк. Приставшая к щеке рес­ничка была как типографский знак скобки. Над слегка вывернутой верхней губой блестел мелкий бисер пота. И всю ее, от шелкового темени до теплых пят, можно было всего за несколько червонцев взять напрокат, как смокинг. Тот слу­чай, когда тело и дело, продавец и товар — это одно и то же. Выставив одну ногу с маленькими довольными пальчиками, она с серьезным видом намыливала ее, не обращая никакого внимания на его ласки.

«Какая же ты красавица, — глухо сказал он, не удержавшись. — Или мне это только снится?»

«А может быть, это ты мне снишься?»

Смешок, гримаска. Один зуб сбоку потем­нел, придется удалить, милочка. Червивое яблоч­ко. Сладкое, но испорченное. Шум воды стано­вился все громче и грознее. В подернутом паром зеркале отражалось его худое лицо с продольны­ми иезуитскими морщинами на щеках, серыми мешками под глазами, всклокоченной полуседой шевелюрой и красным следом от ее помады на шершавом подбородке. Он встал, снял рубашку и надел белоснежный махровый халат с легким лавандово-прачечным эхом в рукавах, аккуратно сложенный на полке. Хорошо бы сейчас выпить коньяку: да ведь человек, поди, уже спит, жалко будить, а ресторан закрыт. Надо повесить рубаш­ку на батарею отопления, чтобы до утра высохла, и поискать запонку.

Оставив ее одну в ванной, он вернулся в ком­нату и зажег свет. Его наручные часы, внезап­но сойдя с ума, показали полночь. Подушка была сброшена на пол порывом страсти. Бежевое по­крывало было откинуто одним решительным жес­том. Любовно приготовленная кем-то постель бы­ла безжалостно смята. Место имения — как ска­зал бы Сережа Лунц: non mihi, non tibi, sed nobis[60].

Он собрал с полу разбросанную одежду. Когда она успела так разложить свое платье на стуле? Она плескалась и пела в ванной, пела и плеска­лась. Потом разом завернула краны, и в номере вдруг стало слышно, как за окном шелестит дождь. Настал его черед омыть чресла. Стоя у замутнен­ного паром зеркала, в халате, слишком простор­ном для нее, она хлопотала со своим маленьким личиком. Теперь, без краски на лице и в шлепан­цах, она могла бы сойти за его дальнюю родст­венницу из провинции, приехавшую погостить.

«Здесь, наверное, последнее место в городе, где еще есть горячая вода, — сказала она, втирая крем в щеки и выпуклый лоб. — Ох, ну и денек же у меня был сегодня. Никогда еще я так не...» — Окончанье фразы утонуло в сладком зевке. От­крыла кран в раковине. Вынула из сумочки зуб­ную щетку в футляре. Предусмотрительно. Любо­пытно все-таки, как давно она этим промышляет в отелях? И кто ее клиенты? Те двое англичан в ресторане? Человек с газетой? Надеюсь, хотя бы обошлось без пастора.

Скинув халат, Марк полез под душ. Волосы у него на груди были сплошь седыми. Снежный человек. Сквозь тонкий слой жира просвечива­ли брюшные мышцы — хвала комнатной гим­настике Мюллера. Куда она задевала шампунь? Ах вот, под мочалкой. Ее длинный пепельный волос вплелся в искусственные волокна рыхлой голу­бой губки. Он с треском задернул занавеску и переключил стержень крана на верхнюю струю. С минуту постоял под душем, закрыв глаза и, как говорится, прислушиваясь к себе. Время все еще двигалось скачками, как пришибленная крыса. Во­да была даже слишком горяча, и он настроил кран на пол-октавы ниже. Несколько неосмотритель­но пролитых капель прилипчивой слизи успели высохнуть на его шерстяных бедрах и с трудом оттирались. Отвратительно, как морщина молоч­ной пенки на белизне фаянса. Ага, вот еще на боку. Всегда где-нибудь немного, да останется. Как ловко, можно сказать, виртуозно она облачила его в желтый чехольчик, совсем не сбив с толку болванчика. Умеют обращаться с такими вещами, ежедневно натягивают на себя тонкие чулки: за­цепишь ногтем — и пошла «стрелка», все стара­ния насмарку, пять марок коту под хвост. Есть в этой гигиенической заминке что-то от процедур­ной комнаты с забеленными до половины окна­ми и клеенчатой кушеткой. Сестра милосердия не скрывала усердия. Да, да, поскорее, о! Время — деньги. Раньше дашь, скорей возьмешь. Главное, чтобы пациент остался доволен.