Андрей Бабиков - Оранжерея

• Название: Оранжерея
• Автор: Андрей Бабиков
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02528-8

Роман Андрея Бабикова "Оранжерея" увлекает читателя в головокружительное странствие к границам жанра, где свободно сочетаются: летописи, и мистификации, любовная история и литературоведческие изыскания, драматические сцены и поэзия.

---

Нахрустевшись газетами, Матвей допил кофе и заплатил по счету. Шум и гам в ресторане на­растали крещендо. Его пьяный сосед по буфет­ной стойке тоже встал со своего места и полез в карман штанов за бумажником. Буфетчик про­щально махнул Матвею салфеткой, как будто тот отправлялся в далекое путешествие. Проходя ми­мо «хозяйки», которая, увидев его, поджала губы, Сперанский почтительно поклонился. Провожае­мый ее тушью подкрашенным недоумением, он вышел на улицу.

3

На часах все еще был вечер. Он решил прогу­ляться переулками до бульвара, а там уже сойти в диабазовый Аид метро. Снег перестал, и ветер стих. Других неприятностей не предвиделось. Матвей за­стегнул плащ на все пуговицы и пошел в сторону Большой Дмитровки.

Но его почти сразу окликнули:

—  Матвей Александрыч!

Среднего роста, крепкого сложения и абсо­лютно незнакомый человек в приличном сером костюме. Две или три темные фигуры поодаль.

—  Матвей Александрыч! — приветливо улы­баясь, повторил он, быстро идя к нему навстречу.

Матвей остановился, вглядываясь в лицо не­знакомца.

—  Да, что вам угодно?

Вместо ответа человек, все так же широко улы­баясь, ударил Матвея твердым кулаком в лицо. Это было так чудовищно, так неожиданно, что Матвей даже не почувствовал боли. Падая, он увидел, что еще несколько человек — трое или четверо — не­сутся к нему из темноты со сжатыми кулаками.

Первые несколько ударов ногами по голове только слегка оглушили его, не причинив серьез­ного вреда. Хуже стало, когда они его за руки отволокли в сторонку и прижали к стене. Рель­ефные, сосредоточенно-свирепые лица, глухие и звонкие удары слева направо, справа налево и со­вершенное молчание, совершенная безучастность пустого переулка, горящих окон. Небо, мостовая, небо, мостовая. Он поднимался на ноги и снова падал. Один раз ему удалось схватить кого-то из нападавших за горло, и тут же он получил такой глубокий удар поддых, что упал, согнувшись, и уже не мог встать. Вместе с тем голова его оста­валась удивительно ясной, мысли проносились стремительно, но отнюдь не хаотично. Он, на­пример, успел подумать, что бьют его, слава Богу, голыми руками, без палок и кастетов, что очень стараются и пыхтят и что если громко крикнуть, то услышит тот человек, что курил у входа в рес­торан — в двадцати шагах отсюда. Впрочем, ни глубоко вдохнуть, ни крикнуть он не мог. И еще ему думалось: зачем же так бить, если это баналь­ное ограбление? Но это не было банальным ограб­лением, и лучше бы он сразу потерял сознание. Нет, они, конечно, как всякие идейные изуверы, не позабыли вытащить у него из внутреннего кар­мана плаща бумажник, но главную сладость они извлекали не из наживы, а из нажима — именно: давили подкованными ботинками ему кисти рук, сжимали холодными пальцами ему горло, да так, что останавливалось сердце, коленями вжимали его лицо в камень, и жали, и жалили, и не жалели. И в эту отчаянную минуту с Матвеем что-то та­кое случилось, он как-то внутренне отстранился от происходящего, от боли и гнева, как будто от­вернулся от своих мучителей, и хотя слабая часть его хрипела, и кашляла кровью, и цеплялась за штанины многоногого и многорукого беспощад­ного существа, терзавшего его, он, настоящий, не­прикасаемый и невредимый, оставался сам по себе и даже с каким-то интересом наблюдал за собой со стороны. Он присутствовал при любопытном явлении: тройном, четверном, многократном на­слоении одновременных мыслей и наблюдений в его сознании — явлении, возможно обусловлен­ном его особым мыслительным навыком «пись­менной речи», а может быть, благим участием неведомой ему силы. Ему отвлеченно и как-то праздно, с каким-то посторонним любопытством подумалось между прочим: а не смогу ли я сей­час, вот сию минуту, прочитать про себя, к при­меру, пушкинского «Анчара»? И он любовно и, как ему казалось, не спеша, предупреждая едва замет­ной паузой столкновение идущих подряд соглас­ных («в день гнева»), начал: «В пустыне чахлой и скупой, на почве...» В другом же разделе его рас­судка тем временем сама собою шла куда более сложная работа: другой Матвей со светлой печа­лью наблюдал за тем, как с каждым ударом, с каждой новой вспышкой боли в нем умирает об­ширная литература. Давно прочитанные, случай­но услышанные, прочно забытые и на один за­катный миг воскрешенные теперь фразы, мысли, словечки, строчки, целая лоскутная библиотека, о существовании которой в себе он и не подо­зревал. Они вдруг заговорили наперебой, загалдели на разные голоса, как будто в слишком тес­ном, жарко натопленном зале (чтобы открыть форточку, нужно влезть на высокий подоконник) проходило большое, многошумное собрание, и среди этих голосов можно было различить и опер­ный речитатив, и скорбно-невнятный певок, буд­то говоривший посасывал ноющий зуб, и мечта­тельный студенческий фальцет, и назидательный профессорский баритон, и детскую скороговор­ку, и унылый басок суфлера, шумно листающего страницы, и сбивчивый школярский дискант:

Надежды — сны бодрствующих, сказал Платон.
Кому страхи-напасти, кому смехи-потехи.

Настала осени пора:
В долинах ветры бушевали,
И волны мутного Днепра
Песчаный берег подрывали.

«Все безмолвствовало; ветер разносил вопли и крики княгини Долгорукой, а между тем ее зло­получного супруга быстро мчали на казнь».

(«И зелень мертвую ветвей
И корни ядом напоила».)

«В институтах девиц классы и дортуары пора­жали своей бедной казарменной обстановкой. Де­вицы держались прямо и принужденно».

Иллюзионы: «Лотос», «Чары», «Модерн».

Поэт и гардемарин Баласогло называл бездар­ных поэтов «литературными пигмеями».

Я был тогда еще ребенок
И в городке глухих невежд
Крутил, угрюмый дикаренок,
Калейдоскоп своих надежд.

Объявление: «Ищу союза волшебных звуков, чувств и дум». Подпись: А. П.

(«И если туча оросит, блуждая...»)

Sans nom, sans fortune...[47]

Гиппокам — особый отдел мозга, соединяю­щий в единое целое опыт прошлого и ощуще­ния настоящего. Помогает генерировать пред­ставления о том, как будут развиваться собы­тия.

«Фамилия у вас, батенька, просто былин­ная», — заметил однажды этимологу Илличу-Свитычу профессор Дыбо.

«Только тогда замечал, что он не на середине строки, а скорей на середине улицы».

«Из мелкой сволочи вербую рать».

Чудовищное начало русской романной словес­ности: «Средь самого прекраснейшего дня в один час темная туча покрыла чистое небо; облаки, как горы, ходят и волнуются..» (Матвей Комаров, 1782). Еще «По мне, как они себе хотят, а мамзель Роза есть неоцененное лекарство от ипохондрии» (Нарежный, 1814).

Tout n'est pas rose.[48]

Супирант — поклонник, воздыхатель.

Он сказал: довольно полнозвучья, —
Ты напрасно Моцарта любил...

«Роза шлет вам воздушный...»

«Мне пришел в голову роман, и я, вероятно, за него примусь...»

Клирикам не дозволялось терять ни сперму, ни кровь.

Сарказм — от греческого «рву мясо».

Родственны, как плоть и плеть.

«И кровь нейдет из треугольной ранки».

«Не в Дармштадте, а что-то американское...»

Не суждено было Сократу ни пообедать в Пританее, ни поужинать в Фессалии.

«Наполеон пообещал генералу Ожеро, кото­рый был выше его на целую голову, лишить его этого преимущества».

«Верите ли вы в существование животного маг­нетизма? Конечно верю: если человек в оспе или другой прилипчивой болезни может заразить здо­рового человека, то, стало быть, и здоровый мо­жет передать больному избыток здоровья и выле­чить его».

«Облачным, но светлым днем, в исходе чет­вертого часа, первого апреля...»

Кто живет без печали и гнева,
Тот не любит отчизны своей.

«Золотые часы с цепью, дорогие запонки и одно кольцо — этих вещей вполне достаточно для приличного мужчины. Утром носите перс­тень, вечером же заменяйте его кольцом с од­ним бриллиантом. Из всех драгоценных камней самый приятный и приличный — опал; человек с вульгарными понятиями и вкусом никогда не купит опал и всегда предпочтет более видный бриллиант, рубин, яхонт или изумруд».

Чем лечили гонорею? «Декохт» из трав и мин­дальное молоко (бросается в объятия Амалии).

«Комитет грамотности приводит следующие сведения: у крестьян, сеющих по пяти десятин, 19% грамотных детей; у сеющих десять деся­тин — 30% грамотных детей; у сеющих двадцать десятин — 45% грамотных детей. Очевидно, что не грамотность дает благосостояние, а наобо­рот».

Dies irae, dies ilia
Solvet saeclum in favilla,
Teste David cum Sybilla.[49]

«Если вы во сне видите буфет, в котором сто­ит много красивой посуды, — наяву вы вполне можете рассчитывать на удачу. И, напротив, если вам приснился пустой, грязный буфет — не сто­ит ждать милости от судьбы».